Как известно, в этом году на «Оскар» номинировались сразу два грузинских кинофильма. Точнее, один грузино-эстонский – «Мандарины» – был выдвинут от Эстонии, а другой – «Кукуруза» – от Грузии. Ни один из них не стал победителем в номинации «Лучший фильм на иностранном языке», как и российский «Левиафан».
Любопытно, что оба упомянутых фильма с названиями из области растениеводства – и «Мандарины», и «Кукуруза» – имеют непосредственное отношение к Абхазии. Действие последнего происходит в наши дни на острове посреди реки Ингур, разделяющей Абхазию и Грузию, а первого – и вовсе в Абхазии во время грузино-абхазской войны. И было бы странно, если бы в абхазском обществе никто не заинтересовался ими, особенно «Мандаринами» с режиссером Зазой Урушадзе и известным эстонским киноактером Лембитом Ульфсаком в главной роли.
На днях в сухумской прессе появился о фильме весьма отрицательный отзыв на абхазском языке журналиста Отара Лакрба, и почти одновременно я прочел отклики, в основном восторженные, о «Мандаринах» на одном из российских сайтов. Хвалившие отмечали антивоенный, гуманистический пафос фильма. Лакрба обвинял его в политизированности и искажении исторической правды. Словом, все это ускорило то, что я и так собирался сделать – посмотреть «Мандарины», чтобы судить о фильме, опираясь на свои собственные впечатления.
Хорошо известно, что обвинения в однобокости авторского взгляда еще не доказывают эту однобокость. Тут возможны два варианта: или это действительно так, или однобок взгляд самого оценщика. Тем более, когда речь идет о художественном произведении, где, в принципе, автора должны интересовать человеческие характеры, а от политической ангажированности он обязан стараться максимально отстраниться; оценщик же зачастую этого не приемлет и сам требует политизации – естественно, в том ракурсе, который считает здесь единственно приемлемым. Наконец, неоднократно бывало так, что участники и свидетели недавних исторических событий, например, войны 08.08.08, бурно возмущались несоответствием увиденного на экране, скажем, в российских лентах о той войне, реально происходившим событиям; сторонники же фильма отвечали, что это не документальная лента и для 99,9% зрителей данные несоответствия не имеют никакого значения.
Примерно с такими «предварительными» мыслями я приступал к просмотру «Мандаринов».
В Абхазии есть два места эстонских поселений – села Эстонка Гулрыпшского района, в срединной части абхазского побережья, и Сальме и Сулево на западе, у берега Псоу, в гористой местности. И туда, и туда до войны меня неоднократно приводила журналистская работа. Отар Лакрба пишет, ссылаясь на какую-то аннотацию, которую я не читал, что действие фильма происходит в Эстонке. Но там не было боевых действий. В районе Сальме и Сулево они были в октябре 1992 года, во время операции абхазского ополчения по освобождению Гагры и ее окрестностей. В титрах фильма упоминается именно 1992 год; правда, к началу октября мандарины еще не успевают поспеть… Впрочем, какая разница? Это же художественное кино. И история, когда одинокий эстонский старик Иво (постаревший Тиль Уленшпигель из одноименного советского фильма 1976 года) притащил домой и выходил двоих тяжелораненых участников боя, двух врагов – чеченца и грузина, – теоретически вполне могла произойти. И если именно такого случая в реальной жизни не было, это совсем неважно.
Мне понравилось большинство диалогов в фильме, их динамизм, психологическая достоверность.
В разговорах на русском языке, которые ведут между собой чеченец Ахмед, грузин Ника и другие, много мата. Не могу сказать, что я совершенно не приемлю его использование в художественных целях, в данном случае оно нередко работало на достоверность. Но чаще был явный перебор; так переизбыток перца в пище может сделать ее несъедобной.
Главная же моя претензия к фильму заключается в том, что в какой-то момент из него полезла не просто политическая тенденциозность, а тенденциозность, круто замешанная на лжи. Вот короткий диалог между двумя эстонцами, жителями села: «Они скоро придут» - «Кто? Грузины или русские?». На самом деле мирные жители в зоне боевых действий могли спросить тогда друг друга: «Кто придет сюда – грузины или абхазы?». Могли еще присовокупить к абхазам северокавказцев, которых на грузинской стороне смертельно боялись. Спросите у любого честного грузина с достаточно хорошей памятью, пережившего войну в Абхазии, как они ТОГДА говорили. Это уже после войны проигравшая сторона стала внушать себе и другим, что она проиграла «грузино-российскую войну», так ведь гораздо менее стыдно.
И вот создатели фильма из 2013 года, когда он был снят, пытаются «переписать» то, что происходило два десятилетия назад. Может, даже искренне веря, что они ничего не передергивают, что два эстонских крестьянина осенью 92-го говорили бы именно так. Они, эти создатели, «так видят». А мне этот диалог напомнил остроумную фразу из одного из искандеровских произведений – про «пулю, впоследствии оказавшуюся меньшевистской».
А еще авторы фильма «видят» так, что тбилисский актер Ника поехал воевать в Абхазию, потому что это его «долг», а чеченец Ахмед в ответ на вопрос Иво: «Наемник?» – легко согласится: «Да». Надо, мол, семью содержать. А мне так помнится, что во время войны за подобные вопросы чеченцы, кабардинцы и другие глотку могли бы порвать…
Ну и кульминационный эпизод фильма его создатели увидели следующим образом: у двора Иво остановится подразделение российской армии, «товарищ майор» со злыми глазами не поверит, что рубивший дрова Ахмед – чеченец, а не грузин, а тот почему-то заупрямится и не захочет говорить на чеченском, а когда майор бросит «расстрелять», Ника из окна откроет по российским военным огонь, чтобы спасти своего вчерашнего смертельного врага, который ранее пообещал не убивать его, только пока тот в доме Иво… Откуда там могло взяться подразделение российской армии и почему злой майор так спешит расстрелять Ахмеда, хотя тот что-то и сказал ему по-чеченски? Да какая разница! Создатели фильма «так видят» предчувствие двух грядущих русско-чеченских войн. А еще этот эпизод отлично вписывается в сегодняшнюю политическую конъюнктуру, где Грузия и Эстония – союзники в борьбе с Кремлем. А вот группу абхазских бойцов, которые заходили в дом Иво перед этим и говорили с обитателями дома по-русски почему-то с… характерным грузинским акцентом, создатели фильма рисуют если не с симпатией, то с достаточным уважением. Опять же в полном соответствии с политическими установками, доминирующими ныне в грузинском обществе.
Понятно, что для тех в абхазском обществе, кто видел грузино-эстонские «Мандарины», они оказались ужасной кислятиной. Впрочем, прекрасно понимаю, что создатели фильма и не могли снимать его, не опираясь на политические представления той аудитории, для которой он, прежде всего, был предназначен. Мало того, сухумский приятель, который привез мне запись этого фильма, рассказывал, что на каком-то интернет-форуме он встретил критику «Мандаринов» со стороны грузинских пользователей: мол, не было такого, чтобы эстонцы воевали на абхазской стороне (в финале фильма Иво хоронит убитого Нику рядом с могилой своего сына, который воевал за абхазов). Но только лично мне известно несколько таких случаев. В моей документальной книге «Абхазская трагедия», вышедшей в конце 1993 года, среди снимков есть такой – молодой красивый парень с ампутированной левой ногой по колено, сидящий на скамеечке, опираясь на костыль. В текстовке к снимку говорится, что 17-летний Виталий Стефаниди (отец – грек, мать – эстонка) вступил в абхазскую армию в октябре 1992 года после освобождения его родного села Сальме, 16 марта 1993-го он подорвался на мине во время наступления на Сухум. Давно знаю Светлану Холич (фамилия – по мужу), чистокровную эстонку, которая прошла всю войну и после много лет работала в Минобороны Абхазии… Вообще же большинство эстонцев из Абхазии уехало на историческую родину в Эстонию даже не после начала войны, как сказано в титрах фильма, а до нее, во время распада СССР. Кстати, и в абхазских селах сегодня до сих пор живет немного пожилых эстонцев.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
