Вечер воскресенья клонился на проспекте Баграмяна к водометам и спецназу. Фотографии со свадьбами, футболом и шоу-звездами, готовыми встать живой стеной между гонимыми и гонителями, уже готовы были пополнить историю поруганного общественного романтизма. Но надежда оставалась. Смешно сказать – на логику. Логика, смешно сказать, сработала. По крайней мере, пока. Но практика показывает, что, не случившись сразу, разгон редко случается потом.
Искушение силой – естественная реакция любой власти, тест на ее внутреннюю противоречивость, диагноз ситуации. Статистика в пользу власти, по крайней мере, тактическая. Долговременные последствия никого не интересуют. К тому же кто докажет потом, что всему виной вчерашний спецназ? В 1996 году армянская власть подавила протест, который еще никто не называл Майданом, но он им был, поскольку народ почувствовал себя обманутым избиркомом. Через два года Левон Тер-Петросян был свергнут, и кто там теперь разберет, сколько в свержении было от расплаты за 96-й?
А Роберт Кочарян, разогнавший, причем куда круче, Майдан вернувшегося в 2008 году Тер-Петросяна, нисколько не пострадал и теперь сам собирается вернуться. Статистика лукава. Но Януковича не полюбила не только статистика, но и логика: его падение началось с того, что он решил разогнать то, что уже само собиралось наутро раствориться и исчезнуть.
За попытку разгона тех, кто собрался на Баграмяна в первые дни, ереванская полиция извинялась так, будто и в самом деле все было сгоряча и она вместе с народом теперь требует прекратить грабеж. Для армянской власти вообще было немалым подарком то, что протест нарочито и вызывающе не выходил за рамки семи драмов. Ее будто приглашали перебраться через баррикады и вместе с солидарным обществом обнаружить, что по другую их сторону никого нет и это победа. Где и когда еще такое возможно?
Для Майдана нужны всего две вещи. Внутриэлитный конфликт и способность одной части элиты убедить общество в несправедливости, в которой виновата другая. Никакого конфликта внутри армянской элиты нет. Несправедливость есть, но кого должно в ней винить общество, оно не знает, и никто ему не говорит, хотя многие догадываются.
Семь драмов – как эвфемизм, и все понимают, насколько он спасителен. Для всех. Для тех, кто организует протест, но меньше всего хочет выглядеть Майданом, причем не столько в глазах Москвы, сколько перед своими. Не только из боязни нарушить табу исторических мифов об историческом братстве, но и из желания сохранить лукавое единство. Только семь драмов позволяют обществу солидаризоваться, не позволяя власти, как в истории с любым Майданом, опереться на одну его часть для подавления другой.
Но и власть таким образом избавлена от необходимости кого-то разгонять. Ведь власть спросили не про политику, не про изменения правил игры вообще – общество интересует только, куда делись деньги. То есть общество интересует нечто гораздо более интересное, но оно ограничено политкорректностью семи драмов, и власть это понимает и ищет ответ. И находит. Простой и понятный: обществу предлагается расплатиться. Общество задумывается. И здесь романтика незаметно заканчивается – вместе с солидарностью.
Власть догадывается, что заданный ей вопрос не о деньгах, а о сути, то есть о ее ответственности за происходящее, и обертка семи драмов – лишь отсрочка и уловка. Власть нашла себе место в странной нише между Москвой и обществом. Прикрываясь первой, она говорит со вторым, ссылаясь на второе, что-то пытается выторговать у первого. Это та логика, в которой никого разгонять не надо. Но власть разрывается на части, для нее протест без разгона – равновесие неустойчивое. Она предлагает обществу искушение расплатой, пусть и за его, общества, собственный счет. И общество раскалывается. Ригористы против реалистов. Одни – за принцип. Другие знают: налоги все равно безвозвратно исчезнут, так пусть хоть пригодятся так, как предлагает власть.
А если общество имеет два мнения, значит, можно разгонять. Даже если и не очень нужно. Круг замыкается, как оцепление на проспекте Баграмяна.
Семь драмов как эвфемизм оказываются логической ловушкой для всех. Фабула протеста сводится к иносказательному изложению того, что нельзя называть вслух, но уже невозможно замалчивать. Протест получается жизнелюбиво ненастоящим, как футбол протестующих с полицейскими. Семь драмов слишком тесны для вопросов, которые хочется задать, но ни шагу в сторону, потому что любая сторона окажется антикремлевской, а это табу даже для тех, кто готов партизанить.
И, значит, нет нужды в водометах и спецназе, но они подтянуты, потому что нужды нет, а соблазн есть. Пока это очень логично и символично: вместо разгона попросить у Москвы кредита.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
