НЬЮ-ЙОРК (Корр. Радио Свобода)---Сегодня мы вновь отправимся в один из самых популярных музеев Нью-Йорка, в Новую галерею, посвященную австро-германскому модернизму. Здесь прошла выставка коллекции Сержа Сабарски, ставшей основой всего музея.
Серж Сабарски был колоритным персонажем, воплощающим дух старой Вены, перемещенной волею истории в Нью-Йорк. Сабарски родился в 1912-м и умер в 1996-м. В долгую жизнь вместились все приключения ХХ века. Сабарски родился в буржуазной семье. Но после ранней смерти отца зарабатывал на жизнь в кабаре – декоратором и клоуном. Бежал от нацистов, сперва - во Францию, потом – в Америку. Во время войны три года служил в американской армии, потом стал торговать картинами. Открыл безмерно популярную галерею, встретился и подружился с богачом Рональдом Лаудером, который и открыл Новую галерею, музей австро-немецкого модернизма.
Музей всем обязан Сабарски, потому что именно он привил Нью-Йорку вкус к своему любимому искусству – венскому модерну. Экспозиция, составленная из 230 работ, собранных Сабарски, идеально представляет эту изломанную, декадентскую и соблазнительную эпоху. Сам Сабарски не верил в искусствоведение. Он считал, что наслаждение от картины происходит в момент слияния с ней, которое он сравнивал с оргазмом. “Не читать объяснения, - советовал Сабарски зрителям, - а смотреть, смотреть и смотреть, забыв обо всем”. Идя за этим советом, кураторы не обременяли посетителя информацией. Зато они сопроводили экспозицию любимой музыкой Сабарски – джаз Бенни Гудмана и мелодии из голливудских боевиков, которые, надо сказать, мало подходили к мастеровитому и утонченному до болезненности искусству.
Сабарски собирал самых знаменитых – Климта, Клее, Альфреда Кубина, Кокошку. Но его любимцем был Эгон Шиле, чей рисунок Сабарски увидел 10-летним мальчиком в приемной у дантиста (в Вене такое было возможным).
Отражая вкусы коллекционера, кураторы сделали главным на выставке зал с рисунками Шиле.
Адолф Лоос, теоретик и практик венского модернизма, провозгласил символ веры этого течения: “Всякое искусство эротично”. Шиле довел этот тезис до критического предела. Поэтому, говоря об искусстве Шиле, мы должны постоянно отвечать на один и тот же вопрос: следует ли считать его работы порнографией?
“Несомненно”, - писал в “Нью-Йорк Таймс” критик Кен Джонсон. Но это, - продолжал он, - высокая порнография, такая же, как у Тулуз-Лотрека или в “Лолите” Набокова. Решая тот же вопрос с другой стороны, Джон Апдайк, автор среди прочего многих искусствоведческих эссе, в свое время написал статью с острым названием “Могут ли гениталии быть красивыми?”
Понятно, что если Шиле в 21-м веке вызывает такие споры, то в чопорной Австро-Венгрии ему было непросто выжить. В 1912-м году его даже посадили в тюрьму, где он провел 24 дня, пока обвинения в растлении малолетней не были с него сняты.
При этом важно заметить, что эротические сюжеты Шиле решал отнюдь не в той изысканно декадентской манере, что характерна для Бердслея или нашего Бакста. Секс у Шиле, как у его венского соседа и современника Фрейда, не игрив, а безжалостен. Первичный – дочеловеческий - инстинкт, секс сильнее личности и лишен лица. Стремясь зафиксировать на бумаге зов пола, Шиле приносит индивидуальное в жертву универсальному. Он писал не женщину, а вызванное ею желание, не любовную пару, а соединяющую их страсть, не духовную любовь, а телесный соблазн. Эротика у Шиле – неуправляемый космический вихрь, который, конечно же, не могут сдержать вериги культуры и общества.
Я не знаю, почему той почтенной, немолодой, тщательно одетой, часто говорящей по-немецки публике, заполнившей выставочные залы изящного особняка, так нравится Шиле. Но я догадываюсь, что - как в рафинированной Вене, так и в похожем на нее изощренном Нью-Йорке - мы тоскуем звериному голосу плоти, нашедшему себе совершенное, технически безупречное выражение в работах Эгона Шиле.
Серж Сабарски знал, чем соблазнить ньюйоркцев.
Серж Сабарски был колоритным персонажем, воплощающим дух старой Вены, перемещенной волею истории в Нью-Йорк. Сабарски родился в 1912-м и умер в 1996-м. В долгую жизнь вместились все приключения ХХ века. Сабарски родился в буржуазной семье. Но после ранней смерти отца зарабатывал на жизнь в кабаре – декоратором и клоуном. Бежал от нацистов, сперва - во Францию, потом – в Америку. Во время войны три года служил в американской армии, потом стал торговать картинами. Открыл безмерно популярную галерею, встретился и подружился с богачом Рональдом Лаудером, который и открыл Новую галерею, музей австро-немецкого модернизма.
Музей всем обязан Сабарски, потому что именно он привил Нью-Йорку вкус к своему любимому искусству – венскому модерну. Экспозиция, составленная из 230 работ, собранных Сабарски, идеально представляет эту изломанную, декадентскую и соблазнительную эпоху. Сам Сабарски не верил в искусствоведение. Он считал, что наслаждение от картины происходит в момент слияния с ней, которое он сравнивал с оргазмом. “Не читать объяснения, - советовал Сабарски зрителям, - а смотреть, смотреть и смотреть, забыв обо всем”. Идя за этим советом, кураторы не обременяли посетителя информацией. Зато они сопроводили экспозицию любимой музыкой Сабарски – джаз Бенни Гудмана и мелодии из голливудских боевиков, которые, надо сказать, мало подходили к мастеровитому и утонченному до болезненности искусству.
Сабарски собирал самых знаменитых – Климта, Клее, Альфреда Кубина, Кокошку. Но его любимцем был Эгон Шиле, чей рисунок Сабарски увидел 10-летним мальчиком в приемной у дантиста (в Вене такое было возможным).
Отражая вкусы коллекционера, кураторы сделали главным на выставке зал с рисунками Шиле.
Адолф Лоос, теоретик и практик венского модернизма, провозгласил символ веры этого течения: “Всякое искусство эротично”. Шиле довел этот тезис до критического предела. Поэтому, говоря об искусстве Шиле, мы должны постоянно отвечать на один и тот же вопрос: следует ли считать его работы порнографией?
“Несомненно”, - писал в “Нью-Йорк Таймс” критик Кен Джонсон. Но это, - продолжал он, - высокая порнография, такая же, как у Тулуз-Лотрека или в “Лолите” Набокова. Решая тот же вопрос с другой стороны, Джон Апдайк, автор среди прочего многих искусствоведческих эссе, в свое время написал статью с острым названием “Могут ли гениталии быть красивыми?”
Понятно, что если Шиле в 21-м веке вызывает такие споры, то в чопорной Австро-Венгрии ему было непросто выжить. В 1912-м году его даже посадили в тюрьму, где он провел 24 дня, пока обвинения в растлении малолетней не были с него сняты.
При этом важно заметить, что эротические сюжеты Шиле решал отнюдь не в той изысканно декадентской манере, что характерна для Бердслея или нашего Бакста. Секс у Шиле, как у его венского соседа и современника Фрейда, не игрив, а безжалостен. Первичный – дочеловеческий - инстинкт, секс сильнее личности и лишен лица. Стремясь зафиксировать на бумаге зов пола, Шиле приносит индивидуальное в жертву универсальному. Он писал не женщину, а вызванное ею желание, не любовную пару, а соединяющую их страсть, не духовную любовь, а телесный соблазн. Эротика у Шиле – неуправляемый космический вихрь, который, конечно же, не могут сдержать вериги культуры и общества.
Я не знаю, почему той почтенной, немолодой, тщательно одетой, часто говорящей по-немецки публике, заполнившей выставочные залы изящного особняка, так нравится Шиле. Но я догадываюсь, что - как в рафинированной Вене, так и в похожем на нее изощренном Нью-Йорке - мы тоскуем звериному голосу плоти, нашедшему себе совершенное, технически безупречное выражение в работах Эгона Шиле.
Серж Сабарски знал, чем соблазнить ньюйоркцев.
