ЦХИНВАЛИ---Корреспондент “Эхо Кавказа” Мурат Гукемухов в понедельник прибыл в Южную Осетию. Он добрался до Цхинвали вечером. Однако успел уже получить целую гамму впечатлений, которыми он поделился, связавшись по телефону. Представляем вашему вниманию его небольшое дорожное эссе.
Мурат Гукемухов: Я еду из Владикавказа в Цхинвал ночью. Такие дороги называют серпантином, но это очень не выразительное сравнение. Скорее, это не дорога, а бесконечная череда поворотов. Пологий правый сменяется крутым левым поворотом почти на 180 градусов и наоборот. Редкие участки прямой трассы – тоннели, и снова начинается автомобильный слалом. Справа – черная дыра пропасти, из которой рокочет Ардон, слева – скалы. На обочине дороги, почти на всей ее протяженности, следы войны человека со стихией. Расчистки глиняных завалов и камнепадов, грязные сугробы снежных лавин. Идет дождь, и на старую дорогу, разбитую временем и российскими танками, нет-нет да и сыпятся мелкие камни. Мой водитель пытается их объехать, не сбавляя скорости. Машина бросается к обочине, за которой пропасть. Мое сердце замирает, ноги зачем-то упираются в пол. Таксист оправдывается: «Эти камни режут шину, как лезвия».
30-летний таксист Владик родом из селения Пона, что в Восточной Кахетии, на границе с Дагестаном. В Южной Осетии он уже 8 лет, и столько же лет не видел своих родителей. Пона – большое осетинское село, около 600 дворов. По словам Владика, сейчас там остались, в основном, старики. Почти все парни призывного возраста перебрались сюда. Они боятся, что если их заберут в грузинскую армию, то заставят воевать с Южной Осетией. Владик говорит, что никогда бы не уехал из родных мест, но в те годы осетинам в Грузии было непросто. Сейчас, говорит Владик, я слышал, что ситуация сильно изменилась к лучшему, но все равно не верю. Я подтягиваю таксиста к обсуждению проблем Южной Осетии и спрашиваю: «А правда говорят, что кударцы недовольны своим президентом?» Владик отмахивается: «Такие мы люди. Когда у нас есть общий враг, то мы все вместе, как братья. А когда наступает мир, мы начинаем воевать друг с другом».
В разговор вступает второй пассажир, женщина средних лет: «Просто люди устали от проблем. Послевоенное восстановление идет медленнее, чем мы надеялись. Тяжело с работой. Люди бедные. Цены высокие. Сейчас много не нужно, чтобы вывести людей из себя. Чуть добавить – и люди срываются. А тут еще слухи, как будто Москва прислала огромные деньги на восстановление Южной Осетии, но эти деньги пропали. Вот люди и мечутся: день за Кокойты, день против. Как эта дорога: то влево, то вправо». В разговор вступает Владик: «Ну не совсем так. Дома строятся, хорошие, двухэтажные, с гаражом на первом этаже. Только какие-то они все одинаковые. Мы их называем “инкубаторские”. Прежнего колорита города с его старыми домами, сложенными из речного камня и туфа, уже не вернешь».
Российско-осетинская граница. Рокский тоннель. Сырая, четырехкилометровая бетонная кишка с нависающим потолком и пятнами, которые строители называют белой смертью бетона. Владик вспоминает, как проезжал по этому тоннелю 8 августа. Говорит, тоннель был забит машинами. У Рока собралась многокилометровая пробка в обе стороны. В тоннеле от выхлопных газов не было видно дальше двух метров. Он до сих пор не понимает, как люди не задохнулись. Теперь дорога уходит вниз. Те же ужасные повороты, только дорога стала совсем разбитой. А вместо Ардона в черной низине шумит Лиахва. Точнее, Леуахи, что в переводе с чеченского означает «ледяная вода». Мы уже между Джавой и Цхинвалом. До войны вдоль дороги здесь стояло четыре грузинских села. Здешнее население вывели в грузинский тыл перед началом войсковой операции. И больше они не вернулись. Хорошо, что мы едем ночью. Не видно разрушенных домов и запущенных садов. Фары автомобиля выхватывают из темноты желтые клыки развалин и поваленные виноградники у обочины. Они, как раненые солдаты, отказавшиеся оставить позиции. Тянут к дороге лозу, как будто хотят схватить бесцеремонного путника. Впереди видны огни. Вот и Цхинвал. Деревянный крест при въезде в город. Заново отстроенный театр. Здесь меня встречают друзья, единственные в мире христиане, которые при встрече говорят друг другу: «Салам».
Мурат Гукемухов: Я еду из Владикавказа в Цхинвал ночью. Такие дороги называют серпантином, но это очень не выразительное сравнение. Скорее, это не дорога, а бесконечная череда поворотов. Пологий правый сменяется крутым левым поворотом почти на 180 градусов и наоборот. Редкие участки прямой трассы – тоннели, и снова начинается автомобильный слалом. Справа – черная дыра пропасти, из которой рокочет Ардон, слева – скалы. На обочине дороги, почти на всей ее протяженности, следы войны человека со стихией. Расчистки глиняных завалов и камнепадов, грязные сугробы снежных лавин. Идет дождь, и на старую дорогу, разбитую временем и российскими танками, нет-нет да и сыпятся мелкие камни. Мой водитель пытается их объехать, не сбавляя скорости. Машина бросается к обочине, за которой пропасть. Мое сердце замирает, ноги зачем-то упираются в пол. Таксист оправдывается: «Эти камни режут шину, как лезвия».
30-летний таксист Владик родом из селения Пона, что в Восточной Кахетии, на границе с Дагестаном. В Южной Осетии он уже 8 лет, и столько же лет не видел своих родителей. Пона – большое осетинское село, около 600 дворов. По словам Владика, сейчас там остались, в основном, старики. Почти все парни призывного возраста перебрались сюда. Они боятся, что если их заберут в грузинскую армию, то заставят воевать с Южной Осетией. Владик говорит, что никогда бы не уехал из родных мест, но в те годы осетинам в Грузии было непросто. Сейчас, говорит Владик, я слышал, что ситуация сильно изменилась к лучшему, но все равно не верю. Я подтягиваю таксиста к обсуждению проблем Южной Осетии и спрашиваю: «А правда говорят, что кударцы недовольны своим президентом?» Владик отмахивается: «Такие мы люди. Когда у нас есть общий враг, то мы все вместе, как братья. А когда наступает мир, мы начинаем воевать друг с другом».
В разговор вступает второй пассажир, женщина средних лет: «Просто люди устали от проблем. Послевоенное восстановление идет медленнее, чем мы надеялись. Тяжело с работой. Люди бедные. Цены высокие. Сейчас много не нужно, чтобы вывести людей из себя. Чуть добавить – и люди срываются. А тут еще слухи, как будто Москва прислала огромные деньги на восстановление Южной Осетии, но эти деньги пропали. Вот люди и мечутся: день за Кокойты, день против. Как эта дорога: то влево, то вправо». В разговор вступает Владик: «Ну не совсем так. Дома строятся, хорошие, двухэтажные, с гаражом на первом этаже. Только какие-то они все одинаковые. Мы их называем “инкубаторские”. Прежнего колорита города с его старыми домами, сложенными из речного камня и туфа, уже не вернешь».
Российско-осетинская граница. Рокский тоннель. Сырая, четырехкилометровая бетонная кишка с нависающим потолком и пятнами, которые строители называют белой смертью бетона. Владик вспоминает, как проезжал по этому тоннелю 8 августа. Говорит, тоннель был забит машинами. У Рока собралась многокилометровая пробка в обе стороны. В тоннеле от выхлопных газов не было видно дальше двух метров. Он до сих пор не понимает, как люди не задохнулись. Теперь дорога уходит вниз. Те же ужасные повороты, только дорога стала совсем разбитой. А вместо Ардона в черной низине шумит Лиахва. Точнее, Леуахи, что в переводе с чеченского означает «ледяная вода». Мы уже между Джавой и Цхинвалом. До войны вдоль дороги здесь стояло четыре грузинских села. Здешнее население вывели в грузинский тыл перед началом войсковой операции. И больше они не вернулись. Хорошо, что мы едем ночью. Не видно разрушенных домов и запущенных садов. Фары автомобиля выхватывают из темноты желтые клыки развалин и поваленные виноградники у обочины. Они, как раненые солдаты, отказавшиеся оставить позиции. Тянут к дороге лозу, как будто хотят схватить бесцеремонного путника. Впереди видны огни. Вот и Цхинвал. Деревянный крест при въезде в город. Заново отстроенный театр. Здесь меня встречают друзья, единственные в мире христиане, которые при встрече говорят друг другу: «Салам».
