В Праге открылась выставка работ известного чешского фотохудожника Даны Киндровой "Ритуалы нормализации".
Выставка посвящена тому периоду в общественной жизни Чехословакии, который последовал за вторжением в страну в 1968 году армий стран Варшавского договора. Рассказывавает Дана Киндрова:
- На выставке представлены фотографии 70-х и 80-х годов. Собранные здесь работы разделены на три темы. Первая – политическая: снимки манифестаций 1 мая, "спартакиад", празднований на Староместской площади годовщин Октябрьской революции или февральского путча (его называли в ЧССР "Победоносный февраль"), когда в Чехословакии в 1948 году пришли к власти коммунисты. Еще одна тема – это будни: как жили обычные люди в то время, как проводила время молодежь, как сдавали экзамены, с чем сталкивались во время походов за покупками. В то время мало кто мог путешествовать за границу, поэтому проводили время на приусадебных участках и на дачах.
Время тогда было серое, поэтому далеко не все фотографы снимали. Я много фотографировала в те годы первомайские манифестации. Мама мне говорила: нужно этот ужас снимать, это история, и это рано или поздно закончится, это не может быть навсегда. И действительно, в этих манифестациях и была сконцентрирована атмосфера нормализации. Ведь это не были 50-е годы, когда в Чехословакии хватало фанатичных приверженцев режима. В 70-е и 80-е годы люди играли комедию. Они думали по-своему, но знали, что на заводе или в школе нужно говорить то, что слышишь по телевизору. И на манифестациях, как мне кажется, эта атмосфера передавалась визуально: мы приходили туда с плакатами, аплодировали по команде, а потом возвращались в свою частную жизнь.
Моя мама оказалась права: нормализация окончилась "бархатной революей" и выводом советских войск из Чехословакии. "Нормализация. Эпилог" - так я назвала последние два цикла снимков на эти темы.
Фотогалерея:
Нормализация. Эпилог. Фото Даны Киндровой
ДАНА КИНДРОВА. НОРМАЛИЗАЦИЯ. ЭПИЛОГ
О том, что представляла собой идеологическая концепция нормализации и какова была ее практика, рассказал международный обозреватель Радио Ссвободы Ефим Фиштейн, в семидесятые годы прошлого века – житель Праги и участник диссидентского движения:
– Компартия Чехословакии события "пражской весны" представляла как уход от буйства экстремизма в стране, которое должно было бы закончиться ликвидацией социализма. Поэтому процесс восстановления социализма был назван нормализацией. Это понятие совершенно искаженное, и искажает тот факт, что сравнительно свободное состояние чехословацкого общества было как раз нормальным, а возвращение к режиму коммунизма было, наоборот, уходом от человеческих норм. Но терминологически это подавалось именно так.
– В чем состоял смысл возвращения к этим партийным нормам?
– Были восстановлены те черты реального социализма, которые в ходе "пражской весны" были поколеблены или отменены. Во-первых, был восстановлен статус Коммунистической партии как руководящей и направляющей силы общества, что в ходе "пражской весны" было серьезно поставлено под сомнение. Во-вторых, были восстановлены другие социалистические институты. Например, институт цензуры. После съезда Союза писателей в марте 1968 года в стране действительно не было цензуры. Хотя новые средства массовой информации не появлялись, частной собственности не было, но цензура в существующих средствах массовой информации была полностью отменена. Были восстановлены и другие институты, типа каких-то ответственных собраний, на которых решался вопрос о чистках в партии, в других организациях.
– Партийные чистки, запреты на профессии были закреплены какими-то документами или все проводилось явочным порядком?
– Чистки в партии проводились по распоряжению центральных органов. Причем сверху – вниз. Сначала чистился Центральный комитет, даже Политбюро, следом нижестоящие партийные органы. Потом это распространялось на местные партийные организации, потом - на общественные организации, вплоть до молодежных, спортивных и других. Например, было известно, что центральным вопросом по чистке в партии был вопрос: "Согласны ли вы с братской помощью, оказанной чехословацкому народу пятью соседними государствами – членами Варшавского договора?" Но многое делалось и явочным путем. Было возвращено к жизни так называемое телефонное право, право каких-то негласных приказов .Запрет на профессии распространялся не только на "провинившихся", но и на их детей, Ребенок исключенного из партии не имел шанса поступить в высшее учебное заведение, он прямиком шел на производство, потому что не мог найти себе другое место в жизни.
– Какой была официальная политика чехословацких властей, компартии и спецслужб по отношению к людям, которые хотели уехать?
– Первые недели и даже месяцы границы оставались открытыми. Чехословацкие пограничники, не глядя, пропускали людей, понимая, что люди бегут, чтобы спасти, может быть, судьбы свои, если не сказать жизнь. Нормализация ведь продолжалась довольно долго. Первые месяцы отличались сохранинеием сравнительного либерализма, пока партии не удалось восстановить контроль над всеми областями жизни. Александра Дубчека смогли убрать из государственного руководства лишь весной 1969-го. Потом, когда гайки стали закручиваться, разумеется, была введена строгая система поездок, были не то что бы загранпаспорта, но давались вкладыши в паспорт, которые давали возможность уехать за границу, и требовалось разрешение на получение валюты – специальное разрешение Центрального банкаь. А вот в 1977 году, когда уже была "Хартия-77", власти начали, наоборот, вынуждать подписантов Хартии уехать за границу и не препятствовали этому. Я эмигрировал в 1980 году по политическим причинам, и чиновники, оформлявшие документы. относились ко мне разве что не душевно.
– Была ли узаконена практика прослушивания телефонных разговоров?
– Это все делалось в незаконном порядке - прослушивание телефонов. Согласия суда тогда еще не требовалось. А у диссидентов и прочих подозрительных прослушка была абсолютная.
– И в идеологическом, и в практическом смысле нормализация была привезена в Чехословакию на броне советских танков. Если сейчас говорить о степени инициативы, с которой местная коммунистическая власть проводила решения, согласованные с товарищами в Москве, какова была степень этой инициативы?
– Значительной. Вторжение было с ликованием воспринято сталинистами, которые оставались в компартии. Ведь коммунисты-реформисты никого не чистили. Реформисты постепенно уступали свои позиции. Население все это воспринимало довольно инертно, понимая, что уже ничего не вернуть. Несколько лет сохранялось ощущение полной безысходности. Потом появилась "Хартия-77", которая немножко изменила настроения: стало понятно, что какой-то "выход в активность" существует.
На самом верху, в политике существовала полная серость, но дальше – в гуще жизни, сохранялись отдушины. Так называемая внутренняя эмиграция в Чехословакии имела своеобразную форму - пестование культа дач. Почти у каждой чешской семьи в годы коммунизма была собственная дача. Во-вторых, существовало большое количество неформальных организаций, союзов по интересам, где также можно было найти отдушину.
– Практика, известная нам как московские разговоры на кухнях, была в Праге распространена?
– Роль кухонь играли здешние трактиры, где люди в те годы собирались гораздо чаще, чем в России. Не рестораны, а именно трактиры, куда заходят на кружку пива, и где возникают спонтанные компании. Режим, разумеется, был полицейским, но все-таки надо делать скидку на некоторую общую мягкость атмосферы. Полицейские акции нужно воспринимать отчасти даже как комичные. Они часто заканчивались ничем, были показными, потому что показухой занимались все, в том числе и полиция.
– Кто-то из чехов и словаков подписал "Хартию-77", кто-то – так называемую анти-Хартию, кого-то выгнали с работы, потому что он не хотел отказываться от своих убеждений, другие отказались от своих убеждений, обхяснив это. скажем, семейными причинами. Этот разлом в чешском обществе остается актуальным?
– Этот разлом давно уже забыт. Появились другие мотивы и причины для того, чтобы общество размежевалось. Те люди, которые подписали "Хартию", оказались в какой-то изоляции, но ведь и вокруг "Хартии" был довольно обширный круг симпатизировавших диссидентам людей, которые сами никогда ее не подписывали. Последующее развитие показало, что страх возможных репрессий был больше, чем реальные возможности коммунистического режима. Те, кто испугался и подписал "анти-Хартию", обычно объясняли это заботой о будущем детей. Впоследствии оказалось, что была целая категория актеров, певцов, ученых, которые отказались подписывать "анти-Хартию", и тем не менее, ничего с ними не случилось, их ниоткуда не выгнали. Певец Карел Готт был тем представителем эстрадного искусства, который зачитывал текст коммунистической "анти-Хартии" со сцены Национального театра в присутсивии большого числа деятелей культуры, многие из которых утверждали, что понятия не имели, зачем их в тот вечер пригласили в театр. Потом Готт, конечно, винился, но в итоге по-прежнему популярен и получает свои "Золотые соловьи" с той же регулярностью, что и раньше. Так что этот разлом в обществе давно забыт
.
