ВЗГЛЯД ИЗ ВАШИНГТОНА--В канун третьей годовщины августовской войны 2008 года ситуация на Кавказе снова оказалась в центре внимания американских и российских политиков. 29 июля Сенат США принял резолюцию в поддержку суверенитета и территориальной целостности Грузии. А буквально через несколько дней, 1 августа, премьер-министр России Владимир Путин, отвечая на вопрос участника молодежного форума «Селигер-2011», не исключил, что Южная Осетия может стать частью России. Если, конечно, на то будет воля осетинского народа. Что может означать такая активизация кавказской темы? И к каким последствиям она может привести? Об этом политолог Сергей Маркедонов.
Российско-грузинский конфликт трехлетней давности по-прежнему приковывает к себе внимание политиков и экспертов. И этот интерес нетрудно объяснить. Слишком уж много проблем, отнюдь не только кавказского значения, подняли события 2008 года. Ведь какие бы этнополитические противостояния и гражданские войны ни сотрясали постсоветское пространство после 1991 года, впервые границы между бывшими республиками «нерушимого Союза» были пересмотрены только в августе 2008 года. «Пятидневная война», как стали называть эти события по аналогии с ближневосточным конфликтом 1967 года, также показала: противоборство между Россией и Западом возможно не только в силу различных социально-экономических укладов и идеологий, но и из-за разных геополитических интересов. И крах советской модели в данной ситуации не является надежной страховкой. И, конечно же, «горячий август» 2008 года привел в движение весь Большой Кавказ. Началось формирование нового статус-кво, незавершенное и по сей день. Свидетельством чему стал двусмысленный путинский комментарий, вызвавший неоднозначные реакции даже внутри Южной Осетии, не говоря уже о Грузии и странах Запада.
В этой связи далеко не случаен всплеск интереса к событиям, происшедшим три года назад, накануне их очередной годовщины. Сегодня нет недостатка в оценочных комментариях как сенатской резолюции, так и путинского ответа о перспективах непризнанной республики. Понятное дело, резолюция и ответ на вопрос - это разные политические стили. И тем не менее кавказский контекст эти два события объединил. Однако вместо спора о том, у кого больше права на свою «правду», было бы полезнее разобраться в том, что нового дали эти выступления для понимания американских и российских подходов на Южном Кавказе. Тем паче, что именно США и Россия рассматриваются, как два своеобразных полюса кавказской геополитики после 2008 года.
Начнем с американцев. Просто потому, что резолюция верхней палаты Конгресса - процесс намного более трудоемкий и по своим последствиям более значимый, чем заведомо пиаровский шаг. Принятие документа по Грузии показало, что американский политический класс относительно этой страны действует на основе консенсуса. В пользу этого тезиса говорит и единогласное голосование в Сенате, и совместная работа над подготовкой текста резолюции сенатора-демократа Джин Шахин и сенатора-республиканца Линдси Грэма. Да, нынешняя американская администрация, в отличие от легислатуры Джорджа Буша, в гораздо меньшей степени склонна к геополитическим спецэффектам и настроена на развитие прагматических отношений с Москвой. Но в той же самой степени, как и республиканцы, демократы боятся одностороннего усиления России на постсоветском пространстве, а также изменения границ в пользу РФ. Тут сразу же включается весь набор комплексов и стереотипов, существующих в Штатах со времен «холодной войны». И самый главный из них - это опасение возрожденного СССР, с которым Америка не один год вела жесткую борьбу, напрягавшую силы государства и общества.
Добавим к этому еще одно соображение. Американский политический класс, помимо стереотипов, живет реалиями информационного общества. Но сегодня информационное пространство Америки занято отнюдь не Россией и стоящей за ней Абхазией и Южной Осетией, а Грузией. Тбилиси давно и с успехом освоил инструментарий «мягкой силы». И поэтому большинство американских политиков и политологов просто не знают о других версиях событий, кроме грузинского взгляда. Это не хорошо и не плохо, такова реальность, которую надо понимать. Равно и понимать, как ей противостоять.
Между тем Москва, вместо использования во внешней политике ресурса «мягкой силы», оперирует таким инструментом, как пиар, рассчитанный для внутреннего пользования. Главное - понравиться российским почитателям. Апробированный однажды в 1999 году «жесткий стиль», продолжает определять все высказывания российских лидеров. Казалось бы, почему российскому премьеру не заявить своим молодым почитателям, что, дескать, Южная Осетия - независимое государство, и Москва уважает этот выбор маленькой республики. Наивно полагать, что такая оценка что-то изменила бы в отношении Запада. Но если бы такие оценки были системой, а риторика чиновного рыка не была бы единственной в комментариях на внешнеполитические темы? Не исключено, что тогда позиция России воспринималась бы иначе.
Но это все из области предположений. А пока мы имеем то, что имеем. Запад, опасающийся российского ревизионизма, тем не менее категорически не заинтересован в возвращении к временам «холодной войны». Россия же, боясь потерять контроль в зонах своих жизненно важных интересов, не имеет ресурсов для лобового столкновения с США и с НАТО. Отсюда и стремление не абсолютизировать то, что случилось три года назад, и готовность к кооперации по Афганистану или в деле нагорно-карабахского урегулирования. В итоге две бывшие автономии Грузинской ССР продолжают жить в двух параллельных реальностях. В одной есть «целостная Грузия» и «оккупированные Россией территории», а в другой - независимые государства, одно из которых рассматривается в качестве младшего партнера по интеграции.
Российско-грузинский конфликт трехлетней давности по-прежнему приковывает к себе внимание политиков и экспертов. И этот интерес нетрудно объяснить. Слишком уж много проблем, отнюдь не только кавказского значения, подняли события 2008 года. Ведь какие бы этнополитические противостояния и гражданские войны ни сотрясали постсоветское пространство после 1991 года, впервые границы между бывшими республиками «нерушимого Союза» были пересмотрены только в августе 2008 года. «Пятидневная война», как стали называть эти события по аналогии с ближневосточным конфликтом 1967 года, также показала: противоборство между Россией и Западом возможно не только в силу различных социально-экономических укладов и идеологий, но и из-за разных геополитических интересов. И крах советской модели в данной ситуации не является надежной страховкой. И, конечно же, «горячий август» 2008 года привел в движение весь Большой Кавказ. Началось формирование нового статус-кво, незавершенное и по сей день. Свидетельством чему стал двусмысленный путинский комментарий, вызвавший неоднозначные реакции даже внутри Южной Осетии, не говоря уже о Грузии и странах Запада.
Слушать
В этой связи далеко не случаен всплеск интереса к событиям, происшедшим три года назад, накануне их очередной годовщины. Сегодня нет недостатка в оценочных комментариях как сенатской резолюции, так и путинского ответа о перспективах непризнанной республики. Понятное дело, резолюция и ответ на вопрос - это разные политические стили. И тем не менее кавказский контекст эти два события объединил. Однако вместо спора о том, у кого больше права на свою «правду», было бы полезнее разобраться в том, что нового дали эти выступления для понимания американских и российских подходов на Южном Кавказе. Тем паче, что именно США и Россия рассматриваются, как два своеобразных полюса кавказской геополитики после 2008 года.
Начнем с американцев. Просто потому, что резолюция верхней палаты Конгресса - процесс намного более трудоемкий и по своим последствиям более значимый, чем заведомо пиаровский шаг. Принятие документа по Грузии показало, что американский политический класс относительно этой страны действует на основе консенсуса. В пользу этого тезиса говорит и единогласное голосование в Сенате, и совместная работа над подготовкой текста резолюции сенатора-демократа Джин Шахин и сенатора-республиканца Линдси Грэма. Да, нынешняя американская администрация, в отличие от легислатуры Джорджа Буша, в гораздо меньшей степени склонна к геополитическим спецэффектам и настроена на развитие прагматических отношений с Москвой. Но в той же самой степени, как и республиканцы, демократы боятся одностороннего усиления России на постсоветском пространстве, а также изменения границ в пользу РФ. Тут сразу же включается весь набор комплексов и стереотипов, существующих в Штатах со времен «холодной войны». И самый главный из них - это опасение возрожденного СССР, с которым Америка не один год вела жесткую борьбу, напрягавшую силы государства и общества.
Добавим к этому еще одно соображение. Американский политический класс, помимо стереотипов, живет реалиями информационного общества. Но сегодня информационное пространство Америки занято отнюдь не Россией и стоящей за ней Абхазией и Южной Осетией, а Грузией. Тбилиси давно и с успехом освоил инструментарий «мягкой силы». И поэтому большинство американских политиков и политологов просто не знают о других версиях событий, кроме грузинского взгляда. Это не хорошо и не плохо, такова реальность, которую надо понимать. Равно и понимать, как ей противостоять.
Между тем Москва, вместо использования во внешней политике ресурса «мягкой силы», оперирует таким инструментом, как пиар, рассчитанный для внутреннего пользования. Главное - понравиться российским почитателям. Апробированный однажды в 1999 году «жесткий стиль», продолжает определять все высказывания российских лидеров. Казалось бы, почему российскому премьеру не заявить своим молодым почитателям, что, дескать, Южная Осетия - независимое государство, и Москва уважает этот выбор маленькой республики. Наивно полагать, что такая оценка что-то изменила бы в отношении Запада. Но если бы такие оценки были системой, а риторика чиновного рыка не была бы единственной в комментариях на внешнеполитические темы? Не исключено, что тогда позиция России воспринималась бы иначе.
Но это все из области предположений. А пока мы имеем то, что имеем. Запад, опасающийся российского ревизионизма, тем не менее категорически не заинтересован в возвращении к временам «холодной войны». Россия же, боясь потерять контроль в зонах своих жизненно важных интересов, не имеет ресурсов для лобового столкновения с США и с НАТО. Отсюда и стремление не абсолютизировать то, что случилось три года назад, и готовность к кооперации по Афганистану или в деле нагорно-карабахского урегулирования. В итоге две бывшие автономии Грузинской ССР продолжают жить в двух параллельных реальностях. В одной есть «целостная Грузия» и «оккупированные Россией территории», а в другой - независимые государства, одно из которых рассматривается в качестве младшего партнера по интеграции.
