ТБИЛИСИ---В Тбилиси в Литературном музее проходит выставка одного из лучших современных грузинских художников Левана Харанаули.
...Детские изношенные ботинки с одним шнурком, оказывающиеся то под дождем, то в гнезде на голове художника на автопортрете, то просто на дороге, словно некоторый поклон от Ван Гога; давняя детская игрушка - то ли зверек, то ли человечек на фоне безлюдного пейзажа в приглушенном цвете, то летающий, то греющийся под подсолнечником, заменившим солнце, то катающийся на тележке из гнезда, а вместо колес – те же подсолнухи...
В уходящий вдаль пейзаж с размывающимися красками и не столь явными границами неба, гор, дорог и деревьев крупно вписана на переднем плане одинокая безлиственная ветка, которая будто вступает в диалог с огромным пространством дальше себя, оживляя его своей особой индивидуальностью; на другой картине в похожий пейзаж всматривается та же лежащая спиной к нам игрушка, кочующая по картинам, как нежный маленький человечек, прогуливающийся на необитаемом острове, очень напоминающим некую архетипическую родину, заброшенный туда волей судеб. И невольно, входя в этот мир, ощущаешь себя в самом сердце детского одиночества, ибо даже одиночество у художника окрашено доброй детскостью.
Даже если и не знаешь автора этих картин, его невозможно не полюбить. Бывает, просто восхищаешься живописью, вникаешь, проникаешься мастерством, но сам художник скрыт. Или отличен по человеческим данным от того, что создал, и тогда необходимо различать автора и произведение, подобно сказанному в Священном Писании о различении духов. Так же как и стихи не всегда слиты с поэтом, симфонии с композитором, и лишь в редких случаях мастерство приравнено к душе.
В отношении Левана Харанаули иначе, и общее настроение его картин приближает к такому равенству. Его работы так же трогательны, как он сам, в каком-то смысле не от мира сего, они пронизаны личностью их создателя, его непосредственностью, детскостью, некоторой грустью и неприкаянностью... Детство и одиночество Леван называет главным мотивом работ этой выставки:
- Очень много можно говорить. Если в двух словах – детство и одиночество тоже. Детство вообще. И еще – там безлюдно. Ничего материального. Мы видим пейзаж, где этот маленький человечек, или игрушка, научился летать, ходить, играть, хулиганить... И это не кончается, все время будет продолжаться. Игрушка-человечек сверху увидел башмаки: плавая по течению везде, он, глядя на свое лицо, отражение, вдруг их увидел. Это другой персонаж.
...Если бы детство на картинах Левана Харанаули было написано в ярких, громких, навязанных красках, было бы неинтересно, неглубоко, бесчувственно и бессмысленно. Его персонажи так же органичны, как он сам в отношении с окружающей природой, и отчасти его картины протестуют против неестественности телевизионного шума и суеты, разрушающих все истинно живое, выталкивающих человеческое начало, и потому они несут действенную и животворную тишину:
- По телевизору часто говорят, что скоро что-то произойдет, все кончится, никого не будет на свете, через какое-то количество лет и небоскребы упадут, все разрушится, все исчезнет. И я рассердился и им, кто эти документальные фильмы снимает, ответил: не бойтесь, все будет хорошо. Этот человечек начнет подражать тому, как жили люди, сядет в гнездо, иногда он с ним плавает, ведь гнездо может быть и автомобилем, и тележкой, он помнит, что и трактор был, и обрабатывает землю, сеет. Подражает людям, которых уже нет. Это часть жизни – жизнь идет, по телевизору что-то происходит, и ты тоже на это отвечаешь...
А еще это не просто игрушка, но самая младшая двухлетняя дочка Левана. Прототипом главного героя картин его нынешней выставки послужила старая игрушка детства художника, и когда он начал ее рисовать, однажды спросил у дочки...
- Я спросил ее: «Кто это?» Она говорит: «Это я». И потом на одном дереве написал «я». Это ее слова, это она.
Известный искусствовед, доктор наук Давид Андриадзе, выпустивший книгу о художнике, считает, что эта выставка – новая ступень в его творчестве:
- На первый взгляд Леван Харанаули старомодный художник, потому что нет никаких, так сказать, актуальных идей, концептуализма. Он просто художник. Я не люблю такие определения, как «поэт в живописи» и так далее. Поэзия – в поэзии, живопись – обособленная сфера. Эта выставка, думаю, одна из самых интересных выставок Левана, потому что он нашел какие-то новые пути к обновлению своего мира. Он монтировал свои натюрморты, портреты. Он никогда в чистом виде не рисует пейзаж, натюрморт, у него монтажное мышление. И этот монтаж не вызывает никаких искусственных ассоциаций, он очень природный художник. У него особый взгляд на природу вещей и на вещи природы. Так что последняя выставка воспринимается мной как иронизированная транскрипция его мира, несмотря на то, что я не люблю такие слова: мир художника. Он занимается – в кавычках – «старомодной» живописью, у него никогда не чувствуется искусственного повышения температуры, он никогда не занимается манифестацией живописи как гармонии красок и так далее. Притом он прекрасный рисовальщик, это тоже сейчас во всем мире реликтовое явление, потому что рисованием, рисунком сейчас не занимаются, им просто не владеют. И, вообще, он очень симпатичный художник, это словечко тоже постарело, как и явление, сопереживание, эмпатия вещей, это самое главное его достоинство, которое он никогда не репрезентирует, потому что не репрезентативный художник, а такой ностальгический лирик, несмотря на то что все эти предикаты - ностальгия, лирика - тоже устарели. Он, в отличие от других грузинских художников, не занимается проблематикой цвета. Это одно время были в моде такие определения. Для меня это вообще непонятно: для чего художнику заниматься проблематикой цвета? Все равно что сказать: композитор занимается проблематикой звука. Он занимается живописью. Хайдеггер говорил же, что бытие – то, что скрыто. И даже нельзя сказать, что Харанаули принципиально скрывает бытие. И когда смотрю на его детские башмаки, вспоминаю хайдеггеровские инвенции насчет башмачков Ван Гога. Он об этом не думает и не должен думать. Художник в каком-то смысле ни о чем не должен думать. Только, как ни банально это звучит, о своем взгляде. И как защищать свой взгляд от другого взгляда. «Другой» - это принципиальное феноменологическое определение экзистенции. Мы ищем себя не просто в другом взгляде, но именно в другом. И в этом смысле он очень редкий художник, и сейчас в Тбилиси, думаю, такая порода художников, как Леван, уже почти не существует, и это спонтанная какая-то оппозиция всему тому, что сегодня происходит в мире. Поскольку идет одна большая тотальная симуляция в постмодернистском понятии. Но всякие «измы» для Левана не существуют. И это к делу не имеет никакого отношения. Он знает свое дело, он художник внутреннего взгляда, хорошо знающий свою цену. Он не думает о своей проблематике, он не проблематичный художник. Эта такая его феноменологическая установка как художника – в мире, в космосе.
...Детские изношенные ботинки с одним шнурком, оказывающиеся то под дождем, то в гнезде на голове художника на автопортрете, то просто на дороге, словно некоторый поклон от Ван Гога; давняя детская игрушка - то ли зверек, то ли человечек на фоне безлюдного пейзажа в приглушенном цвете, то летающий, то греющийся под подсолнечником, заменившим солнце, то катающийся на тележке из гнезда, а вместо колес – те же подсолнухи...
В уходящий вдаль пейзаж с размывающимися красками и не столь явными границами неба, гор, дорог и деревьев крупно вписана на переднем плане одинокая безлиственная ветка, которая будто вступает в диалог с огромным пространством дальше себя, оживляя его своей особой индивидуальностью; на другой картине в похожий пейзаж всматривается та же лежащая спиной к нам игрушка, кочующая по картинам, как нежный маленький человечек, прогуливающийся на необитаемом острове, очень напоминающим некую архетипическую родину, заброшенный туда волей судеб. И невольно, входя в этот мир, ощущаешь себя в самом сердце детского одиночества, ибо даже одиночество у художника окрашено доброй детскостью.
Даже если и не знаешь автора этих картин, его невозможно не полюбить. Бывает, просто восхищаешься живописью, вникаешь, проникаешься мастерством, но сам художник скрыт. Или отличен по человеческим данным от того, что создал, и тогда необходимо различать автора и произведение, подобно сказанному в Священном Писании о различении духов. Так же как и стихи не всегда слиты с поэтом, симфонии с композитором, и лишь в редких случаях мастерство приравнено к душе.
В отношении Левана Харанаули иначе, и общее настроение его картин приближает к такому равенству. Его работы так же трогательны, как он сам, в каком-то смысле не от мира сего, они пронизаны личностью их создателя, его непосредственностью, детскостью, некоторой грустью и неприкаянностью... Детство и одиночество Леван называет главным мотивом работ этой выставки:
- Очень много можно говорить. Если в двух словах – детство и одиночество тоже. Детство вообще. И еще – там безлюдно. Ничего материального. Мы видим пейзаж, где этот маленький человечек, или игрушка, научился летать, ходить, играть, хулиганить... И это не кончается, все время будет продолжаться. Игрушка-человечек сверху увидел башмаки: плавая по течению везде, он, глядя на свое лицо, отражение, вдруг их увидел. Это другой персонаж.
...Если бы детство на картинах Левана Харанаули было написано в ярких, громких, навязанных красках, было бы неинтересно, неглубоко, бесчувственно и бессмысленно. Его персонажи так же органичны, как он сам в отношении с окружающей природой, и отчасти его картины протестуют против неестественности телевизионного шума и суеты, разрушающих все истинно живое, выталкивающих человеческое начало, и потому они несут действенную и животворную тишину:
- По телевизору часто говорят, что скоро что-то произойдет, все кончится, никого не будет на свете, через какое-то количество лет и небоскребы упадут, все разрушится, все исчезнет. И я рассердился и им, кто эти документальные фильмы снимает, ответил: не бойтесь, все будет хорошо. Этот человечек начнет подражать тому, как жили люди, сядет в гнездо, иногда он с ним плавает, ведь гнездо может быть и автомобилем, и тележкой, он помнит, что и трактор был, и обрабатывает землю, сеет. Подражает людям, которых уже нет. Это часть жизни – жизнь идет, по телевизору что-то происходит, и ты тоже на это отвечаешь...
А еще это не просто игрушка, но самая младшая двухлетняя дочка Левана. Прототипом главного героя картин его нынешней выставки послужила старая игрушка детства художника, и когда он начал ее рисовать, однажды спросил у дочки...
- Я спросил ее: «Кто это?» Она говорит: «Это я». И потом на одном дереве написал «я». Это ее слова, это она.
Известный искусствовед, доктор наук Давид Андриадзе, выпустивший книгу о художнике, считает, что эта выставка – новая ступень в его творчестве:
- На первый взгляд Леван Харанаули старомодный художник, потому что нет никаких, так сказать, актуальных идей, концептуализма. Он просто художник. Я не люблю такие определения, как «поэт в живописи» и так далее. Поэзия – в поэзии, живопись – обособленная сфера. Эта выставка, думаю, одна из самых интересных выставок Левана, потому что он нашел какие-то новые пути к обновлению своего мира. Он монтировал свои натюрморты, портреты. Он никогда в чистом виде не рисует пейзаж, натюрморт, у него монтажное мышление. И этот монтаж не вызывает никаких искусственных ассоциаций, он очень природный художник. У него особый взгляд на природу вещей и на вещи природы. Так что последняя выставка воспринимается мной как иронизированная транскрипция его мира, несмотря на то, что я не люблю такие слова: мир художника. Он занимается – в кавычках – «старомодной» живописью, у него никогда не чувствуется искусственного повышения температуры, он никогда не занимается манифестацией живописи как гармонии красок и так далее. Притом он прекрасный рисовальщик, это тоже сейчас во всем мире реликтовое явление, потому что рисованием, рисунком сейчас не занимаются, им просто не владеют. И, вообще, он очень симпатичный художник, это словечко тоже постарело, как и явление, сопереживание, эмпатия вещей, это самое главное его достоинство, которое он никогда не репрезентирует, потому что не репрезентативный художник, а такой ностальгический лирик, несмотря на то что все эти предикаты - ностальгия, лирика - тоже устарели. Он, в отличие от других грузинских художников, не занимается проблематикой цвета. Это одно время были в моде такие определения. Для меня это вообще непонятно: для чего художнику заниматься проблематикой цвета? Все равно что сказать: композитор занимается проблематикой звука. Он занимается живописью. Хайдеггер говорил же, что бытие – то, что скрыто. И даже нельзя сказать, что Харанаули принципиально скрывает бытие. И когда смотрю на его детские башмаки, вспоминаю хайдеггеровские инвенции насчет башмачков Ван Гога. Он об этом не думает и не должен думать. Художник в каком-то смысле ни о чем не должен думать. Только, как ни банально это звучит, о своем взгляде. И как защищать свой взгляд от другого взгляда. «Другой» - это принципиальное феноменологическое определение экзистенции. Мы ищем себя не просто в другом взгляде, но именно в другом. И в этом смысле он очень редкий художник, и сейчас в Тбилиси, думаю, такая порода художников, как Леван, уже почти не существует, и это спонтанная какая-то оппозиция всему тому, что сегодня происходит в мире. Поскольку идет одна большая тотальная симуляция в постмодернистском понятии. Но всякие «измы» для Левана не существуют. И это к делу не имеет никакого отношения. Он знает свое дело, он художник внутреннего взгляда, хорошо знающий свою цену. Он не думает о своей проблематике, он не проблематичный художник. Эта такая его феноменологическая установка как художника – в мире, в космосе.
