''Сын повелителя сирот'' – ещё одна книга о Северной Корее, на этот раз – роман. Автор - американский писатель Адам Джонсон - мастер чрезвычайно популярного жанра ''магического реализма'', соединившего в возбуждающем литературном вареве элементы реализма, плутовского романа и фарса, с добавлением по вкусу мифических, притчевых и фольклорных специй.
Реальная основа нового романа – жизнь в Северной Корее под управлением Ким Чен Ира, которое характеризовалось двумя главными чертами: жестокостью и абсурдностью. Начитанные очевидцы сравнивают жизнь при Ким Чен Ире с орвелловскими и кафкианскими фантазиями. Так что жанр, выбранный Джонсоном, кажется здесь достаточно уместным.
История героя романа - Джуна До – начинается в сиротском приюте, где маленький Джун уверил себя, что учитель - его родной отец. И вот почему:
Диктор: '''Женщина на портрете в кабинете учителя, глядя на которую учитель то пьет, то плачет, - оперная певица – покойная мать Джуна. ''Только отец, - думает Джун, - из-за нестерпимой боли потери может наказать сына, отобрав у него зимой ботинки. Только родной отец (плоть от плоти, кровь от крови) может прижечь руку сына раскаленной кочергой''.
Еще одно воспоминание детства – репродукторы – в каждой комнате, на кухне, на каждом столбе.
Диктор:''Граждане! – раздается оттуда громкий призыв, - подходите! Собирайтесь у репродуктора! На службе, на кухне, на улице слушайте новый рассказ - призёр ежегодного конкурса ''Лучший рассказ Северной Кореи''. (И можете не сомневаться - никто не пропустит этот рассказ, потому что его героем будет, разумеется, наш дорогой лидер - Ким Чен Ир, посвятивший жизнь народу – т.е., каждому скромному и незаметному гражданину Великой нации).
Из приюта голод выгнал Джуна До в армию. Он становится ''туннельным солдатом'' - патрулирует туннели, проложенные под демилитаризованной зоной, и там обучается искусству сражаться в темноте. За это его повышают до ранга командос, и в ночном рейде он похищает из Токио японскую певицу, которая будет отныне ублажать правителей Северной Кореи. Джун До поднимается все выше по иерархической лестнице, пока не доходит до шпионско-дипломатического поста. На этом пути наверх он усваивает важную истину - в его отечестве человек должен подчинить себя той роли, которую выбрало для него правительство:
Диктор:''Если крестьянин объявлен музыкальным виртуозом, лучше сразу называйте его ''маэстро''. А ему самому имеет смысл брать уроки игры на рояле. Если человек и его роль приходят в конфликт, измениться должен человек. Потому что его роль - создание правительства, а любой намек на сомнение в мудрости правительства может довести вас до лагеря и пыток''.
Герой и оказывается в лагере, который в романе представляет собой смесь северо-корейской реальности с фантазиями автора-американца. Джонсон описывает операцию лоботомии, производимую 20-сантиметровым гвоздем, и пыточную машину, прозванную ''автопилотом''. Следователь, который ведет дело профессора, знакомившего студентов с чуждой южно-корейской музыкой, так говорит о своем исправительном методе:
Диктор: ''Мы доводим боль до уровня непереносимого, но не смертельного. Такая боль преображает личность. Человек, который отсюда выйдет, мало будет напоминать профессора, с которым мы начинали работать. Через несколько недель он станет полезным членом отдаленной сельскохозяйственной общины, и, возможно, мы даже найдем ему какую-нибудь вдову – для утешения. Чтобы получить новую жизнь, её нужно обменять на старую''.
Повороты судьбы Джуна До доводят его до самого верха, сбрасывают потом в самый низ, потом силой любви выводят из ада, но погружают в некую полуреальность официальной легенды. Эти (отчасти авантюрные) приключения героя описаны автором, с одной стороны, с реалистическими деталями жизни в тоталитарном аду, с другой - в стиле, а иногда и в тоне плутовского романа. От леденящей сцены, в которой дети руководят эйфаназией родителей, до комического хаоса в аэропорту, где Ким Чен Ир бежит по взлётной дорожке:
Диктор: ''Ким Чен Ир семенил так быстро, как мог... Животик замет-но подпрыгивал внутри его серого комбинезона''.
Это смешение стилей, фарс, привнесение абсурда поначалу кажутся вполне оправданными для описания абсурдного политического режима, но постепенно прием Адама Джонсона приходит в противоречие с материалом. Начать с имени героя. ''Джун До''- восточный вариант имени героя американского фильма ''По-знакомьтесь с Джоном Доу'' - о временах Великой депрессии. Если помните, Джон Доу – не реальный человек, а выдумка журналистки, символ – отчаявшийся безработный, решивший покончить с собой в знак протеста против социальной несправедливости. Его имя звучит неловко в романе Джонсона. Намекать на схожесть да-же тогдашней Америки с нынешней Северной Кореей может только человек (по выражению Гоголя) ''несколько беззаботный насчет'' исторической справедливости. Рецензент ''Нью-Йорк Таймс'' Кристофер Рэа замечает и другие подобные детали:
Диктор: ''Джонсон словно не может решить, поддаться ли ему нешуточной реалистичности северо-корейских жестокостей или остаться верным своему плутовскому, фарсовому жанру. Поэтому поневоле испытываешь не-ловкость за автора, читая сцену допроса с пристрастием в Пхеньяне и узнавая тон и детали, использованные Джонсоном в описании полицейских методов в полу-фантастическом штате Дакота из его антиутопии ''Жестяной снайпер''. Другая несуразность романа - образ Ким Чен Ира, которого Джонсон в какие-то моменты рисует просто веселым озорником''.
Мнения рецензентов по поводу романа ''Сын повелителя сирот'' заметно расходятся. Мичико Какутани пишет в ''Нью-Йорк Таймс'':
Диктор: ''К концу романа герой вырастает из конвейерного безликого продукта в личность, в человека, которому читатель сопереживает. И сам герой, и ад, через который он проходит, описаны так живо, что роман не только открывает нам окно в страшный и загадочный мир Северной Кореи, но и докапывается до самой сути таких понятий, как любовь и жертвенность''.
Рецензент ''Нью-Йоркера'' Уайат Мэйсон находит, что и личность, в которую герой преобразился, и его официальная ипостась, прославляемая вездесущим репродуктором, - обе неубедительны и обе не сочетаются с остальным романом. Кристофер Реа согласен с тем, что роман мастерски написан. ''Он читается с таким удовольствием, что кажется гораздо короче своих 450-ти страниц, - пишет критик. - Но это – не совсем комплимент, потому что удовольствие – не первое слово, которое приходит на ум для описания худшего места на земле''.
