Вчера сидели с друзьями на моей террасе, смакуя домашнюю «изабеллу» и закусывая молодым сыром и клубникой. Майский полдень баловал щебетом птиц, высоким небом и тонким ароматом отцветающей глицинии. Мы давно не собирались, общение было свежо и непредсказуемо, и в какой-то миг нас опрокинуло в воспоминания – наша собственная молодость расцветила уже далекую эпоху советского застоя драгоценными подробностями, в которых сквозил не только дух времени, но и неповторимость личных судеб.
Мы участники и свидетели двух эпох и имеем разящую возможность сравнивать.
Половина активной жизни прошла в СССР – мощной империи, географические размеры которой придавали кажущуюся незыблемость идеологии. Школа выбросила нас в эпоху застоя, как птенцов из гнезда, и телеэкраны с бровастым Брежневым и бесконечными съездами КПСС надолго отвратили нас от телевидения. Иссушающий ветер марксизма-ленинизма прошелся по нашей вузовской учебе, поэтому мы бредили джазом и роком, дзен-буддизмом, байдарками и песнями под гитару, любой возможностью бежать от внешней фальши и профсоюзных собраний.
Как мы гонялись за самиздатовской литературой, сегодняшней молодежи не понять и близко – за несколько дней в летней Москве я переписала шариковой ручкой всю переписку Рильке, Цветаевой и Пастернака. Моя знакомая в Ленинграде получила двухкомнатную квартиру вне очереди, подарив нужному человеку первый сборник Марины Цветаевой.
А обаяние дефицита, гонка за которым превращала жизнь советского гражданина в непрерывное приключение – джинсы были неотразимым символом свободы, баночка черной икры – изысканным презентом, а за билетами в Большой театр мы, голоштанные студенты, стояли в очереди по ночам.
В курортной Абхазии тех времен – а все мы, сидящие под глицинией, были родом оттуда – с продуктами и шмотками было получше, спасали рынок и подпольные цеха, советская власть здесь была размыта национальными традициями и пляжной негой. Партноменклатурная элита и преданная интеллигенция оттягивались в Пицунде и избранных санаториях Гагры, на остальных кавказских пляжах тоже было многолюдно – уже совершался переход от семейных трусов к брутальным плавкам.
А потом СССР рухнул, и под его обломками мы познали, что свобода приходит не в джинсах, а с оружием в руках. В самом начале грузино-абхазской войны корреспондент «Московских новостей» писал: «Гагра, эта Гагра, где влюблялась половина Союза, стала теперь местом боевых действий!» Ностальгия по мирной и убого стабильной жизни долго преследовала всех советских по контрасту с диким капитализмом, обрушившим на нас нищету вперемешку с Чикаго.
Родовые схватки демократии затянулись, но еще никуда эта дама не являлась благовоспитанной походкой с веером в руках – битва за нее продолжительнее, чем троянская война и мексиканские сериалы, да и постсоветское пространство еще слишком необихожено.
Абхазии досталось больше других, но социум выжил, и каждый из сидящих за столом приложил к этому руку. Мы сидели, умудренные жизнью, но еще полные сил, жевали по-весеннему водянистую клубнику, и время обтекало наши профили с врезанной на века дружеской улыбкой – смена эпох лишь углубила наши отношения, сделала наше человеческое полновесным, закалила наши души и научила спорить с Экклезиастом:
«Не все суета сует, из водоворота истории выглядывает человеческое лицо».
Мы участники и свидетели двух эпох и имеем разящую возможность сравнивать.
Половина активной жизни прошла в СССР – мощной империи, географические размеры которой придавали кажущуюся незыблемость идеологии. Школа выбросила нас в эпоху застоя, как птенцов из гнезда, и телеэкраны с бровастым Брежневым и бесконечными съездами КПСС надолго отвратили нас от телевидения. Иссушающий ветер марксизма-ленинизма прошелся по нашей вузовской учебе, поэтому мы бредили джазом и роком, дзен-буддизмом, байдарками и песнями под гитару, любой возможностью бежать от внешней фальши и профсоюзных собраний.
Как мы гонялись за самиздатовской литературой, сегодняшней молодежи не понять и близко – за несколько дней в летней Москве я переписала шариковой ручкой всю переписку Рильке, Цветаевой и Пастернака. Моя знакомая в Ленинграде получила двухкомнатную квартиру вне очереди, подарив нужному человеку первый сборник Марины Цветаевой.
А обаяние дефицита, гонка за которым превращала жизнь советского гражданина в непрерывное приключение – джинсы были неотразимым символом свободы, баночка черной икры – изысканным презентом, а за билетами в Большой театр мы, голоштанные студенты, стояли в очереди по ночам.
В курортной Абхазии тех времен – а все мы, сидящие под глицинией, были родом оттуда – с продуктами и шмотками было получше, спасали рынок и подпольные цеха, советская власть здесь была размыта национальными традициями и пляжной негой. Партноменклатурная элита и преданная интеллигенция оттягивались в Пицунде и избранных санаториях Гагры, на остальных кавказских пляжах тоже было многолюдно – уже совершался переход от семейных трусов к брутальным плавкам.
А потом СССР рухнул, и под его обломками мы познали, что свобода приходит не в джинсах, а с оружием в руках. В самом начале грузино-абхазской войны корреспондент «Московских новостей» писал: «Гагра, эта Гагра, где влюблялась половина Союза, стала теперь местом боевых действий!» Ностальгия по мирной и убого стабильной жизни долго преследовала всех советских по контрасту с диким капитализмом, обрушившим на нас нищету вперемешку с Чикаго.
Родовые схватки демократии затянулись, но еще никуда эта дама не являлась благовоспитанной походкой с веером в руках – битва за нее продолжительнее, чем троянская война и мексиканские сериалы, да и постсоветское пространство еще слишком необихожено.
Абхазии досталось больше других, но социум выжил, и каждый из сидящих за столом приложил к этому руку. Мы сидели, умудренные жизнью, но еще полные сил, жевали по-весеннему водянистую клубнику, и время обтекало наши профили с врезанной на века дружеской улыбкой – смена эпох лишь углубила наши отношения, сделала наше человеческое полновесным, закалила наши души и научила спорить с Экклезиастом:
«Не все суета сует, из водоворота истории выглядывает человеческое лицо».
