В понедельник, 24 ноября, истек крайний срок для подписания соглашения по ядерной программе Ирана. Госсекретарь США Джон Керри, министр иностранных дел Ирана Джавад Зариф, другие высокопоставленные лица собрались в Вене в попытке уладить оставшиеся разногласия и избежать очередного продления переговоров. Стороны признаются, что расхождения между ними весьма существенные.
Они касаются, например, количества центрифуг, которые может сохранить Иран, и возможностей их модернизации; порядка отмены экономических санкций, введенных против Тегерана, а также самих сроков действия будущего соглашения. Но, независимо от того, удастся ли устранить все противоречия, само участие Ирана в переговорном процессе с мировыми державами по острейшему стратегическому вопросу изменило расстановку политических сил внутри страны.
В числе нерешенных проблем: режим инспекций иранских атомных объектов сотрудниками МАГАТЭ и полный отчет Ирана о своих прошлых ядерных мероприятиях, имевших, предположительно, военную направленность. Но если сосредоточиться на внутренней политике: существуют ли в иранском руководстве разные мнения относительно ядерных переговоров с пятью постоянными членами Совета Безопасности ООН плюс Германией? И если да, то насколько глубоки эти различия? Мнение эксперта "Фонда защиты демократий" Эммануэля Отоленги:
– Да, разногласия в руководстве были всегда, и касались они как самой желательности и целесообразности переговоров, так и характера компромисса, на который следует идти Тегерану ради достижения договоренности. Эти разногласия усилились в преддверии прошлогодних выборов президента и еще больше обострились после победы относительно умеренного политика Хасана Рухани. Сегодня споры уже не бушуют вокруг того, является ли само участие Ирана в ядерном диалоге признаком капитуляции перед Совбезом ООН. Утратил актуальность и вопрос об отношении к требованию международного сообщества о полной приостановке работ по обогащению урана; это требование западные переговорщики сняли по собственной инициативе. Сейчас дискуссии ведутся только о размере уступок, на которые согласится Иран, – о величине парка центрифуг, например. О модификации, но ни в коем случае не о демонтаже тяжеловодного реактора в Араке. Ну и, конечно, о том, что Иран должен просить в обмен на эти уступки у противоположной стороны.
У нас есть основания считать, что плюрализм мнений в высших эшелонах власти в Иране относительно ядерной программы не показной, а вполне реальный, транслируемый через издания, близкие к соперничающим лагерям в руководстве, что подтверждают наши осведомленные источники внутри Ирана, включая дипломатов европейских стран. Открытые сведения о ядерной программе, надо признать, не очень подробные. Впрочем, к чему подробности, если официально эта программа имеет исключительно гражданское назначение? Совсем другое дело – дешевая пропаганда, которую Тегеран распространяет с первых дней существования своего ядерного проекта, силясь представить его как мирное начинание, не имеющее ничего общего с оружейными разработками. Каковые, что совершенно смехотворно, якобы несовместимы с предписаниями шиитского ислама, – говорит Эммануэль Отоленги.
Аятолла видит залог выживания режима в ядерном оружии, а Рухани – в снятии экономической блокады с Ирана
С вступлением в должность президента Хасана Рухани в Иране все громче звучат заявления о том, что в случае успешного завершения ядерных переговоров и признания за Ираном подобающего ему важного места в регионе Персидского залива, Запад имеет все основания рассчитывать на нормализацию отношений в экономической области. А также на сотрудничество по ряду важных военно-политических вопросов, включая борьбу с террористическими организациями "Талибан" и "Исламское государство". Посулы в военно-политической области очень сомнительны, заметил Эммануэль Отоленги. Иранцы, по его словам, "сильно недолюбливают талибов", но после того, как войска США вошли в Афганистан в 2001 году, именно Тегеран поставлял моджахедам усовершенствованные придорожные мины, на которых подрывались американцы. Куда большего доверия заслуживает информация в изданиях, близких "Стражам исламской революции", выражающих тревогу по поводу перспективы возвращения западных коммерческих интересов в Иран. Эти интересы, убеждены консерваторы, являются крайне опасной формой "мягкой силы" Соединенных Штатов и их союзников. Эксперт "Фонда защиты демократий" вспомнил в этой связи о распоряжении духовного вождя Али Хаменеи, ограничивающем официальные контакты с американцами только кругом сотрудников Министерства иностранных дел:
"Рухани и другие реформаторы ради снятия экономических санкций, да и предотвращения возможной силовой акции со стороны Израиля, предлагают заключить ядерное соглашение с мировыми державами, но я очень сомневаюсь, что эти люди на самом деле стоят также за всеобъемлющий детант с Западом, – соглашается с коллегой сотрудник исследовательского института RAND Алиреза Надер. – Они не заинтересованы в установлении подлинной демократии в Ираке, ибо это продемонстрирует, что шиитский ислам совместим с политическим плюрализмом. Они страстно защищают Башара Асада. И столь же страстно отказываются обсуждать в контексте ядерного соглашения работы по созданию баллистических ракет и миниатюризации боевых блоков. У верховного вождя интересы идеологические, у Рухани – земные, практические. Верховный вождь любит повторять слова Хомейни насчет того, что революция была устроена не ради понижения цены арбузов. Аятолла видит залог выживания режима в ядерном оружии, а Рухани – в снятии экономической блокады с Ирана, которая исходно и была установлена в ответ на развертывание широкомасштабного ядерного проекта. Хаменеи и его революционная гвардия, активно вовлеченная в контрабанду, не ощущают на себе всей тяжести блокады, не несут ответственности перед народом за ту цену, которую он платит за их амбиции, а Рухани несет. И понимает, насколько велика эта тяжесть", – отмечает сотрудник исследовательского института RAND.
Они заинтересованы в бизнес-контактах с Западом. Ориентировать экономику Ирана на Россию и Китай они считают крайне неразумным
Революционная гвардия, помимо всего прочего, курирует ядерный проект и не желает никак ограничивать свою свободу действий, подчеркивает Алиреза Надер. В то же время гвардия побаивается, что в случае успеха на поприще ядерной дипломатии влияние Рухани окрепнет, и он сможет провести реформы в таких областях, как государственные финансы и особенно среднее и высшее образование, являющееся по сей день оплотом консерваторов. Гвардия видит в президенте некое связующее звено между властью и "зеленым" или, как она его называет, "подрывным" протестным движением образца 2009 года.
В отличие от консерваторов, добавляет эксперт института RAND, реформаторы учились на Западе, знают Запад и не очень его боятся. Они заинтересованы в бизнес-контактах с Западом. Ориентировать экономику Ирана на Россию и Китай они считают крайне неразумным. Как и полностью полагаться на Москву и Пекин как единственных политических и дипломатических заступников.
Надер полагает, что ядерная сделка и отмена санкций укрепят легитимность правящего режима в целом, а не обязательно только его реформаторской фракции. Иранцы, дескать, выстояли в конфронтации с внешним миром, и мало того, что добились отмены санкций, но и вынудили его признать законность своих ядерных разработок.
Угроза взрыва общественного недовольства из-за крайне тяжелой экономической ситуации, которая была вполне реальной еще полтора года назад, теперь, видимо, снята, и цену за это власть заплатила не большую, резюмировал эксперт.
Советскому режиму было 70 лет, когда его руководители осознали желательность полной смены антизападного курса в своей внешней политике. Иранский режим по своему летоисчислению сегодня находится лишь в середине пути, пройденного СССР, и потому лишь наполовину готов отступить от жесткой политической и идеологической конфронтации с Западом. Таково мнение аналитика Фонда "Наследие" Джима Филипса:
– Нет, иранский режим в своей эволюции еще не дошел до полной перестройки внешней политики. Скорость политической трансформации страны, как ни покажется странным, тормозит то, что Иран устроен менее централизованно, чем Советский Союз. А потому и глубокую смену курса ему проводить сложнее, чем было, скажем, Горбачеву. Верховный вождь Али Хаменеи видит свою главную миссию в примирении интересов различных фракций в руководстве, нежели в продвижении новых и смелых инициатив. Таким же был его предшественник Рухолла Хомейни, которого называли "стендом балансировки политических колес". Только в отличие от Хаменеи, который поначалу тесно сблизился с Ахмадинежадом и его людьми, а потом резко от них отошел, предводитель исламской революции вел более искусную игру и никогда ни одну из фракций близко к себе не подпускал, дабы она не могла бросить ему вызов, – отмечает аналитик.
Как заметил Джим Филипс, по большому счету, в Иране существует всего две политические фракции – верховный вождь и все остальные: в 2009 году президент Ахмадинежад принял предложение Москвы касательно того, что Иран будет отправлять отработавшее атомное топливо в Россию, сняв таким образом важное препятствие на пути к ядерному соглашению. Но Али Хаменеи заветировал эту идею, и сделка рухнула.
Любопытно, что нынешние усилия по достижению ядерной договоренности с мировыми державами были поручены тому же дуэту Хасана Рухани и Джавада Зарифа, который в 2003–2005 годах безуспешно пытался договориться по ядерным вопросам с Европейским союзом. После провала переговоров оба впали в немилость, особенно Зариф; часть его соратников Ахмадинежад даже отдал под суд, обвинив их в шпионаже. Похоже, в Иране действительно предпочитают балансировать "политические колеса", нежели скоропалительно объявлять их безнадежно износившимися и выбрасывать на свалку истории.
