Небывалый наплыв беженцев с Ближнего Востока и других неблагополучных регионов, вялотекущий украинский кризис, сохранение санкций против России и введенного Москвой в ответ эмбарго на поставки продовольствия из Европы, террористические нападения в Париже в январе и ноябре, Греция, балансирующая на грани выхода из еврозоны, рост популярности правых и левых радикалов… Давно Европейский союз не знал столь бурного и мрачного года, как 2015-й.
Какие уроки извлекла Европа из событий последних 12 месяцев и чего ждать ей в наступившем году, в том числе на российском направлении? Об этом Радио Свобода рассказал один из ведущих специалистов по европейской интеграции, главный эксперт Центра международных исследований (CERI) института Сиенс-По (Париж) профессор Жак Рупник.
– В 2015 году в связи с мигрантским кризисом часто звучали сравнения нынешней ситуации с эпохой Великого переселения народов и падением Римской империи. Такие параллели правомерны? Или вы скорее согласны с канцлером ФРГ Ангелой Меркель, прославившейся в минувшем году фразой Wir schaffen es – "Мы справимся", в том смысле, что Европа сможет абсорбировать волны новых переселенцев?
– Я не могу назвать себя оптимистом типа госпожи Меркель. Я не верю в то, что все обязательно будет хорошо и "Европа справится". Но не могу согласиться и с модным нынче катастрофическим взглядом на происходящее: мол, это конец нашей цивилизации и т. д. Параллели с античным Римом, павшим под напором варваров, может быть, интересны, но они не кажутся мне точными. Мы не обязательно справимся, но у нас есть шанс справиться с этой ситуацией, если вовремя примем некоторые меры. Прежде всего – перестанем сами себе лгать и откажемся от демагогических заявлений, а иногда и ксенофобских истерик. Да, речь идет об огромном наплыве беженцев – крупнейшем массовом перемещении людей в Европе со времен Второй мировой войны. Этих людей нужно не только обустроить. Нужно понять, кто из них действительно может здесь остаться, и сказать им: живите, работайте, будьте нашими соседями, но соблюдайте наши законы и уважайте наши ценности. Почему мне все-таки недостает оптимизма? Потому что сегодня в Европе пересеклись два кризиса – внутренний и внешний.
– Вы имеете в виду кризис еврозоны, в первую очередь события вокруг Греции, о которых минувшим летом так много говорили, а потом под влиянием миграционной волны почти забыли?
Сегодня в Европе пересеклись два кризиса – внутренний и внешний
– Да, но не только. У внутреннего кризиса в Евросоюзе два измерения. Первое – это то, о чем вы сказали: финансовый кризис, который возник еще в 2008 году в США, захватил и Европу, и в результате него в рамках ЕС возникло напряжение по линии "север – юг". ЕС разделился на более благополучные страны севера и центра Европы – и южные страны, сильнее пострадавшие от кризиса. А Греция вообще олицетворяет и внутренний, и внешний кризис: она в прошлом году была в центре долговой коллизии, и она же оказалась не в состоянии сдержать поток беженцев на своих границах. То есть стала слабым звеном Европы сразу в двух отношениях.
– А вы не согласны с теми, кто считает, что от этого слабого звена Евросоюзу бы следовало избавиться?
– По-моему, это не лучшее решение. Ошибкой, действительно, было принятие Греции в еврозону и, наверное, в Шенгенскую зону тоже. В результате летом мы едва не дошли до Grexit – исключения Греции из еврозоны. Но возобладали опасения, что, во-первых, это исключение обошлось бы дороже финансово, нежели сохранение Греции в зоне единой валюты, а во-вторых, что слишком большой оказалась бы и политическая цена. Европа, которая 60 лет занималась интеграцией, вступила бы в этап дезинтеграции. А это такая штука, которую легко начать, но трудно остановить. Итак, как я уже сказал, в результате кризиса еврозоны наметился раскол по линии "север – юг", который, казалось, заменил прежнюю европейскую "трещину" – между востоком и западом.
– Но она вновь возникла – и как раз из-за мигрантского кризиса, на который большинство членов ЕС из Центральной и Восточной Европы смотрит с куда большими опасениями и настороженностью, чем их западные соседи.
– Именно. В целом расширение ЕС на восток я считаю огромным историческим успехом. Евросоюз был магнитом, который притягивал восточноевропейские страны, побуждая их к реформам, к трансформации. Результаты налицо. Допустим, Польша: 20 лет назад ее ВВП на душу населения составлял лишь треть от среднего показателя по Евросоюзу, сейчас – более двух третей. И вот, когда все готовы были аплодировать тому, что граница между востоком и западом в ЕС почти уже исчезла, выясняется, что в каких-то других отношениях она никуда не делась. И это не только касается отношения к беженцам, но и того, что можно назвать отклонением от демократии. Началось это в Венгрии после прихода к власти Виктора Орбана пять лет назад, а в 2015 году продолжилось в Польше – с победой на выборах партии "Право и справедливость". В свое время поляки любили говорить о европейской солидарности – когда стремились к вступлению в ЕС, когда в 90-е годы хотели списания внешнего долга и т. д. И вдруг сейчас это понятие солидарности для них исчезло. То же самое и в Венгрии. Тут получилось еще более символично: страна, которая в 1989 году первой стала разрушать пограничные заграждения "железного занавеса", в 2015-м первой же начала строить забор на пути мигрантов. Таким образом, Центральная Европа показала, что целый исторический период для нее закончился.
– Переместимся далее на восток. Украинский кризис в ушедшем году разрешить не удалось. Как вы оцениваете европейскую политику в этом вопросе: как адекватную, слишком мягкую или, наоборот, недостаточно гибкую по отношению к Кремлю?
Санкции – единственная реальная вещь, которую Европа могла сделать. И, похоже, они имеют эффект
– Для меня вообще главный успех Европы в этом вопросе – то, что ей вообще удалось найти общую позицию. После аннексии Крыма все страны ЕС осудили действия России, но были опасения, что этим всё и ограничится. Очень уж разные были взгляды: одни страны, вроде Польши или государств Балтии, смотрели на происходящее как на угрозу собственной безопасности, а потому требовали очень жесткой реакции. Но когда смотришь на Крым или Донбасс с другого конца Европы – скажем, из Италии, Испании или Португалии, – то эта проблема кажется вам относительно локальной. Для стран Средиземноморья главные события сейчас происходят не на востоке, а на юге от них, откуда прибывают сотни тысяч мигрантов. Но Европе удалось преодолеть этот раскол, прежде всего благодаря единству позиций Германии и Франции. Так возник новый формат, так называемый "нормандский", в рамках которого европейские страны ведут диалог с Россией и Украиной. Удалось и найти определенные рамки для соглашений – я имею в виду документы, подписанные в Минске.
Ну и главный успех Евросоюза на этом направлении – то, что удалось договориться о санкциях против Кремля и несколько раз продлевать их действие. Главная сила Европы в отношении России – экономическая. В конце концов и те страны, которые были весьма сдержанны в отношении санкций, поняли, что принцип политической солидарности в этом случае очень важен. Дело не только в том, что санкции, по сути, единственная реальная вещь, которую Европа могла в этой ситуации сделать, но и в том, что, похоже, санкции имеют эффект.
– Достаточно посмотреть, как в минувшем году падал рубль по отношению к евро и доллару…
– Ну, санкции – не единственный фактор, конечно, падали и цены на нефть… Но тем не менее можно говорить о новом европейском политическом контексте, о единстве европейской политики в очень важном вопросе.
– А почему в таком случае в Европе по-прежнему немало Putinversteher – "понимающих Путина", как называют этих людей немцы? Я имею в виду многих европейских политиков (самая известная тут, наверное, Марин Ле Пен), которые выступают за отмену или смягчение санкций, за сотрудничество с Кремлем? Что это: рациональный подход или непонимание европейских интересов?
– "Понимающих Путина" я бы разделил на два разряда. Одни – это представители правопопулистских, антиевропейских, националистических партий. Они видят в Путине не просто лидера, который открыто ставит под сомнение международный порядок, сложившийся после холодной войны, но еще и заявляет о своей верности консервативным ценностям, выступает против "упадочной" либеральной Европы. Вдобавок он возвращает в политику грубый язык интересов и неприкрытой силы, это правым радикалам традиционно нравится. Но речь не только о них. У границ Евросоюза сейчас два кризиса. Один – на востоке, на Украине. Второй – на юге, на Ближнем Востоке и в Северной Африке, от Ирака и Сирии до Ливии. Там фактически распалось несколько государств. Оттуда исходят сразу две угрозы: террористическая и связанная с огромным наплывом мигрантов. Так вот, второй тип Putinversteher – это те, кто говорит: минуточку, вот наша главная проблема, она на юге. Да, в Донбассе творится беда, но это должно беспокоить прежде всего Украину, мы вон ввели санкции, а вообще у нас должны быть свои приоритеты, и для нас южное направление важнее. И то, что Путин активно вступил в конфликт в Сирии, означает, что он почувствовал эту тенденцию.
– Вы хотите сказать, что он подталкивает Европу на юг – мол, занимайтесь ближневосточными делами и не обращайте внимания на Украину?
Путину теперь не скажешь: вы, знаете ли, для нас партнер, но в то же время мы вас терпеть не можем
– Да. Путину удалось усилить позиции тех в Европе, кто выступает за то, чтобы обратить внимание прежде всего на юг. Для общественного мнения сейчас террористическая угроза куда более актуальна, особенно после терактов в Париже, а она связана с южным направлением. Интерес Путина тут понятен: вмешавшись в ситуацию в Сирии, он становится пусть и не слишком желанным, но партнером Запада. Ведь ему в таком случае не скажешь: вы, знаете ли, для нас партнер, но в то же время мы вас терпеть не можем, потому что вы делаете неприемлемые для нас вещи на Украине. Так что всего за пару месяцев ситуация изменилась: Европа все более склонна решать в первую очередь проблемы, связанные с миграционной волной и тем, что ее вызвало – ситуацией на Ближнем Востоке, а по отношению к Украине она пока что довольствуется статус-кво. Нужно также признать, что Путин в последнее время особенно не акцентирует роль России в поддержке сепаратистов в Донбассе, там все несколько приглушено. Впрочем, если вернуться к Сирии, то возникающая там коалиция может быть только временной, потому что каждый из ее участников преследует свои цели. Но общий итог пока такой: Путину удалось отвлечь внимание Европы на юг.
– Мы затронули три темы: миграционный кризис, внутренние проблемы Евросоюза и отношения с Россией. Что можно ожидать на каждом из этих направлений в 2016 году?
– Что касается миграционного кризиса, тот тут у Европы времени мало, нужно действовать очень быстро. По сути дела, в минувшем году "взорвались" и Шенген, и Дублин (Дублинское соглашение определяет порядок предоставления убежища в странах Евросоюза. – РС). Оба соглашения оказались де-факто отменены. Греция заявила, что не может защитить свои границы под напором беженцев, а потом канцлер Меркель сказала сирийским беженцам "добро пожаловать", не обозначив никакого лимита. Возникла ситуация неопределенности, которую могут использовать националистические и антиевропейские силы. Первое, что следует делать, – укреплять границы Европы и заключить новые соглашения: "Шенген-2" и "Дублин-2". Если это не будет сделано, дезинтеграция, о которой я говорил, только усилится, и возникнут основания беспокоиться за судьбу Европы.
Вторая тема связана с первой. Мы видим, как возвращаются на европейскую сцену на первых ролях сторонники национального суверенитета и противники интеграции. Во многих случаях это демократически избранные правительства, которые, однако, открыто ставят под сомнение принципы правового государства. Взгляните на Польшу – там сейчас идет атака на Конституционный суд, на свободную прессу. Это процессы, которые наверняка весьма по душе тому же Владимиру Путину. При этом на самом деле нам нужно не меньше, а больше интеграции, чтобы решать проблемы в еврозоне, чтобы совместно охранять свои внешние границы. Так что кризис политического единства ЕС, назовем это так, будет одной из главных европейских тем этого года.
Ну и самое трудное – внешние вызовы. Евросоюз сделал невозможным военные конфликты между его членами. Но то, что мы отказались от силовой политики, не означает, что наши соседи на востоке или юге думают так же, как мы. Произошло возвращение геополитики. Путин своими действиями на Украине это сделал.
– Европа должна снова научиться мыслить геополитически? Стать немного как Путин? Это не опасно?
Произошло возвращение геополитики. Путин своими действиями на Украине это сделал
– Это большой вызов для Европы. Она больше не может смотреть на мир, исходя только из того, какова она сама. Мы должны оставаться примером свободного общества, который мог бы вдохновлять наших соседей, а может, и международное сообщество в целом. Но мир меняется, и Европа должна научиться мыслить в новых категориях. А это означает упор на общую внешнюю и оборонную политику. Мы думали о себе как о носителе так называемой soft power, "мягкой силы", но в минувшем году как никогда резко столкнулись с hard power. И, надеюсь, Европа начала понимать, что наши проблемы за нас никто не решит, – говорит французский политолог Жак Рупник.
