ПРАГА---Череда преступлений в Абхазии, которые держат непризнанную республику в напряжении, поставили вопрос о природе требуемой в обществе справедливости и сути нужного ему закона. Почему эта справедливость все чаще, и на Кавказе особенно, торжествует порой самым средневековым образом, почему традиция, иногда пугающая, подменяет закон и чем могут сегодня обернуться регуляторы защиты так называемых традиционных ценностей? Об этом мы поговорим в рубрике «Гость недели» с антропологом и социологом Денисом Соколовым.
Вадим Дубнов: Все чаще в последнее время мы наблюдаем, как справедливость на Кавказе торжествует в ее традиционном, порой, в каком-то даже средневековом понимании – я имею в виду и убийства чести. Это возрождение каких-то адатов, кодексов, или просто есть какой-то запрос на новую, другую справедливость?
Денис Соколов: Конечно, это не совсем возрождение адатов - эти адаты уже не очень хорошо и помнятся все. Это, скорее, такое конструирование, когда на основе какого-то понимания справедливости, с одной стороны, то, что называют естественной справедливостью, когда естественное право продиктовано на основе воспоминаний каких-то конструктов из адатов и обычаев, обращаясь то к старикам, то к литературе (иногда вполне даже научной). Все чаще прибегают к исламу, тоже как к источнику права. Получается такой микс, который иногда пытаются разделить на три разных юрисдикции: исламское – шариатское право, адаты и как бы светское право российского законодательства. Когда мы погружаемся в настоящую жизнь, получается, что все эти нормы как бы смешиваются и работают почти синхронно и очень сильно зависят от того, на чьей стороне оказывается защита какого-то решения и какая юрисдикция оказывается более удобной и приемлемой тем, кто этой защитой распоряжается.
Вадим Дубнов: Этот микс существовал и в советское время?
Денис Соколов: Он в какой-то форме существовал всегда, но, начиная с завоевания Российской империей, – помните, была такая история про военное народное правление, – там все-таки по тяжким преступлениям действовало законодательство Российской империи, а для местных адатов и шариата оставалось поле семейного права, досудебного улаживания конфликтов. При советской власти, конечно же, в принципе, советское правосудие доминировало, но при этом все равно какие-то истории до суда не доходили в большей степени, чем в других регионах.
Вадим Дубнов: Баланс в этом миксе немного меняется, кажется, что больше сейчас доверяют традициям. Это просто недоверие к государству или какая-то природная склонность к тому, чтобы оправдать разные предрассудки?
Денис Соколов: Я бы так сказал: я не вижу такого вектора, что на протяжении последних (условно) 25 лет там постоянно растет доля шариатского правосудия при разрешении конфликтов, например, в Дагестане, Кабардино-Балкарии или Чечне. Процесс идет немного по синусоиде: в 90-е годы, когда вообще все сломалось, когда, как сказал один даргинец (там принято называть государство – хукумат), «вот в 90-е годы, когда хукумат сломался, когда бандитизм дошел до критической фазы, тогда появились в разных историях, в разных местах попытки регулировать как-то отношения». Например, мы все помним и знаем историю с шариатским анклавом Карамахи и Чабанмахи, который был ликвидирован в 1999 году во время Второй чеченской войны. Там, по-моему, как реакция на полный беспредел вокруг, была построена шариатская республика, и тогда можно сказать, что законы Российской Федерации практически не работали на территории Северного Кавказа, а тот хаос, который начался, в разных местах пытались по-разному регулировать.
Вадим Дубнов: Дагестан, Чечня и Кабардино-Балкария, Восточный Северный Кавказ и Западный Северный Кавказ – это разные тренды или просто две разновидности одного и того же?
Денис Соколов: На самом деле, конечно, разные. Я могу, например, сравнить в какой-то степени Дагестан и Кабардино-Балкарию. В Дагестане в гораздо большей степени сохранилось в горах обычное право и гораздо в большей степени, чем в Кабардино-Балкарии, сохранились исламские знания. Народный ислам все-таки еще был жив, когда развалился Советский Союз, и скорость реисламизации Дагестана была потрясающей, т.е. в течение каких-то считанных лет количество мюридов наиболее известных шейхов достигло десятков тысяч. В течение считанных лет, в середине 90-х годов, разрослась довольно обширная салафитская община, которая была основана сначала проповедниками из арабских стран, а потом поддерживалась собственными выпускниками университетов аль-Азхар (в Каире), в Дамаске… Т.е. очень много людей вернулось к концу 90-х – началу 2000-х.
Вадим Дубнов: Это означало, что там возобладало именно исламское право или традиционное, адат?
Денис Соколов: Они немного конкурировали между собой, т.е. в каких-то селах, там, где не было бурного исламского возрождения, в большей степени были попытки возрождения адатов. В каких-то селах практически полностью была проведена исламизация, а в городах действовала такая смесь бандитских понятий и российских законов. Я бы сказал так, что зона, условно говоря, светского права и договорных отношений – это зона больших денег, это там, где решают вопросы чиновники, где свои вопросы решают государство и в какой-то степени крупный бизнес. А все, что касается мануфактуры, торговли, огромного количества каких-то мелких тяжб между простыми людьми, – это все ушло практически за 10-15 лет под урегулирование не совсем уж устойчивого шариатского права, но, в любом случае, шариат всегда участвовал при разрешении этих конфликтов. Другое дело, что у шариатского правосудия ни в Дагестане, ни в других республиках Северного Кавказа никогда не было устойчивого влияния, т.е. все-таки для того, чтобы решение суда было реализовано, нужно, чтобы был пристав.
Вадим Дубнов: Вы говорили о крупных экономических интересах, о мелких тяжбах, но сейчас все больше мы говорим об отстаивании т.н. моральных и традиционных ценностей, причем не только на Северном Кавказе. Здесь государство эти моральные ценности вроде никогда не отстаивало с помощью закона, а интерес к ним, как мы сейчас видим, повышается, и эта лакуна заполняется совсем как-то брутально.
Денис Соколов: Это всегда было так. Другое дело, что в последнее время Москва делает заказ на традиционные ценности в целом, т.е. она создает ситуацию, при которой такая брутальная защита «традиционных ценностей» становится востребованной. Есть ощущение, что это тренд. Мне кажется, что ничего серьезно не поменялось за последние год-два в этом плане. Там есть такие глубинные процессы, потому что на фоне всего, о чем мы сейчас говорили, – на фоне возрождения ислама, на фоне создания каких-то городских экономик, на фоне конкуренции юрисдикций, – шел и идет процесс урбанизации, т.е. очень многие люди переезжают в города, и в городах формируется совершенно новая среда. Те люди, которые привыкли регулировать свои отношения в рамках сельских общин, теперь вынуждены строить эти же отношения в рамках городов – и кавказских городов, и городов типа Москва, Петербург или Сургут, в которых оказывается большое количество мигрантов с Северного Кавказа.
Вадим Дубнов: Тогда получается, что запрос на отстаивание традиционных ценностей есть? Вы сказали о сельском населении, уходящем в города, об урбанизации, – вот они же несут с собой этот запрос или нет?
Денис Соколов: Получается такая история, когда молодежь, которая выросла в городах, с одной стороны, должна отстраиваться от своих общин, потому что уже не хочет подчиняться этим сельским общинам – она уже другая. С другой стороны, она пытается устоять перед большим глобальным миром, в котором она оказывается тоже не очень конкурентоспособной. Получается, что, допустим, в одном случае ислам используется как идеология формирования новых правил дистанцирования от общины, и при этом ислам ограждает от глобального западного мира, от демократии, от либеральных ценностей, от того, к чему люди оказываются не очень готовы.
Вадим Дубнов: То, что в неисламских регионах делает православие…
Денис Соколов: Да, и получается, что это одна сторона этой истории. Вторая сторона заключается в том, что все-таки за время, когда в 90-е годы – начале 2000-х очень сильно изменился гендерный баланс, по сравнению с сельским обществом, в какой-то степени сейчас люди пытаются восстановить этот баланс в пользу мужчин, потому что других способов, кроме идеологических, вроде бы не остается – женщины вполне основательно требуют более равных отношений. В какой-то степени эта идеология и ислама, и хабзэ, кстати, в Кабардино-Балкарии, – это попытка молодого поколения новых горожан каким-то образом найти свою гендерную идентичность.
Вадим Дубнов: Или есть в этом и недоверие к общепризнанному, тому же западному праву, тому, что называется общечеловеческими ценностями? Я имею в виду убийства чести и чеченские истории с геями…
Денис Соколов: Убийства чести – это история не из ислама. Убийства чести – это история из такого перетекания каких-то вспоминаемых адатов в уголовные правила, потому что если посмотреть внимательно на то, что происходит в Дагестане с убийствами чести, и даже в Чечне, то эти убийства связаны больше с попытками отстоять свою репутацию сильного – т.е. если я буду убивать своих, значит, как меня должны бояться чужие.
Вадим Дубнов: Т.е. здесь есть как бы две стороны – есть само убийство чести, а есть одобрение этих убийств чести… В Абхазии некоторые юристы говорят, что, может быть, так правильно, что так и надо, и в Чечне гонения на геев находят массовое одобрение среди людей, которые в других вопросах достаточно либеральны.
Денис Соколов: Посмотрите, что такое одобрение убийств чести? Это одобрение права сильного, права главы рода, главы какой-то группы распоряжаться жизнями членов этой группы. Вопрос вообще не в адатах и религии – это вопрос в этой фрагментации обществ. Я бы так все-таки на это посмотрел: хоть и усиливается роль правоохранительных органов, спецслужб, как политической элиты в России и на Кавказе особенно, но вместе с усилением этой роли монополия на насилие государства истекает, ее становится все меньше. И получается, что эта фрагментация общества на группы вокруг сильных игроков, которые имеют право на применение насилия, потому что они его применяют и могут его отстоять; получается, что те юристы, про которых вы говорите, по сути, отстаивают эту ситуацию. Это попытка закрепить юридически то, что было в средние века, – право баронов распоряжаться на своей территории жизнями людей, которые на ней живут. Это примерно то же самое.
