Есть у меня к этой истории про «Этнолагерь 2017» несколько вопросов, которые я хотел бы озвучить.
Начну с того, что я много раз слышал в Цхинвале: Южная Осетия должна стать центром осетинского мира (или аланского мира – как угодно). На мой вопрос, почему именно Южная Осетия, а не, к примеру, Северная, я слышал похожие между собой ответы. Рациональное в них сводилось к следующему: потому что есть статус независимого государства. Пусть даже статус ограниченный, но и он позволяет дать проекту куда больше, чем, например, статус Северной Осетии, – больше самостоятельности, и, кстати, материальных возможностей здесь больше, чем в любом другом месте, где живут осетины.
Что, собственно, есть осетинский мир? По данным Википедии, это около 700 тысяч человек, разбросанных по всему миру. Из них, по данным последних переписей, в России – 528,5 тысяч, в Южной Осетии – 53,5 тысяч, в Грузии – 38 тысяч (2002 год), еще две тысячи в Казахстане, в Сирии до войны жило около 700 человек. Если верить Википедии, то в других странах проживает от 40 до 60 тысяч осетин.
Наверное, закономерен вопрос: а что, собственно, Южная Осетия может или должна предложить диаспоре, чтобы стать для нее центром притяжения? Этнокультурный лагерь в рамках проекта «Аланский след»? Неплохо как элемент этнотуризма, но не более того. Согласитесь, для центра осетинского мира этого маловато. Если довести до ума, то проект «Аланский след» хорош в качестве вишенки на торте, но где сам торт?
И, наконец, для чего это все? Если участников «Аланского следа» встречают президент и губернатор, значит, государство придает этому особое значение. По логике вещей следующим шагом должна быть какая-то государственная программа, ориентированная на диаспору в рамках национальной политики Южной Осетии.
Как это может выглядеть? Ну, например, на базе югоосетинского университета подготовить преподавателей осетинского языка, причем адаптированных к странам проживания диаспор, т.е. чтобы обучать не только русскоязычных, но и говорящих на турецком. Я слышал, есть проблема с обучением осетин родному языку в Турции из-за того, что диаспора не живет компактно и людей трудно собирать. Тогда можно создать интернет-школу, а учебники можно напечатать и разослать через общественников, или сделать так, чтобы их можно было скачать с интернета. Можно договориться с Кремлем, чтобы представителям диаспоры выделили квоты на обучение в российских вузах. Можно поощрять бизнессвязи и многое другое.
Если осетинское государство стремится сохранить идентичность осетин в диаспорах и создает ради этого коммуникации, то оно должно принять одно правило – коммуникации не живут долго без практической пользы для ее участников. Кстати, эта тема сейчас обсуждается во многих кавказских обществах. Ощущение общности обязательно должно выливаться в практическую пользу для людей, в партнерство ради успеха, ради благополучия семьи. Если благополучие семьи находится в противоположном углу от этой самой общности, то пропади она пропадом.
Ну и, наконец, главный вопрос – целеполагание. А зачем это все государству? Есть ли запрос в югоосетинском или североосетинском обществе на собирание диаспор? Быть может, я что-то пропустил, но я не слышал широких дискуссий по этому поводу.
И напоследок, к слову, о пользе. Не так давно группа югоосетинских предпринимателей, в число которых входит и югоосетинский общественник Тимур Цхурбати, смогла через ираноязычность как идентичность наладить контакты с иранскими бизнесменами и властями. Вот этой языковой родственности оказалось достаточно для христиан и мусульман, чтобы проникнуться взаимной симпатией и, как и положено бизнесменам, тут же попытаться конвертировать ее во взаимную пользу. И ведь смогли бы, если бы не местные чиновники, которые то ли по глупости, то ли от трусости, то ли по какой-то другой причине не дали хода таким полезным и поучительным начинаниям снизу.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
