Вот уже несколько месяцев тема отделения Каталонии от Испанского королевства остается и наверняка еще немало времени будет оставаться в фокусе внимания мировой общественности. Напомню, насколько неожиданными для подавляющего большинства этой общественности оказывались в последнюю четверть века ею приемы в ООН независимых Эритреи, Восточного Тимора, Южного Судана и других «периферийных» государств, после чего выяснялось, что этим событиям предшествовали многие годы кровопролитных войн.
Что ж, все правильно – где Восточный Тимор и где богатейшая автономная область большой западноевропейской страны, область с населением 7,5 миллионов человек, что больше населения Грузии и Армении вместе взятых? Кстати, это для аудитории «Эха Кавказа» так живы в памяти многие связанные с «сепаратизмом» события последних тридцати лет на территории бывшей Грузинской ССР, но за год с лишним грузино-абхазской войны вспоминаю всего несколько приездов в Гудауту корреспондентов западных СМИ – пару человек из США, по одному из Германии, Франции, Испании... То есть интересовались не очень, «постольку поскольку».
А вообще, коль уж у нас зашла речь о последних тридцати годах, то почему бы не припомнить здесь и сепаратистские движения в союзных республиках СССР? Меня, что называется, «умилила» на днях реплика грузинского интернет-пользователя на каком-то интернет-форуме, где его оппонент-россиянин вспомнил и про сепаратизм Звиада Гамсахурдиа с его соратниками. «А при чем тут Гамсахурдиа?» – совершенно искренно удивился грузин. И дело тут, думаю, не только в общеизвестных двойных стандартах мышления: если «их», то «сепаратизм», а если «наш», то «национально-освободительное движение», но и в том, что Советский Союз распался так быстро (а его распад считал и считаю делом естественным и закономерным), что к борцам за это не успело прилепиться слово «сепаратисты». Точнее, какое-то время оно поборниками целостности СССР употреблялось, но когда бывшие союзные республики разом обрели независимость, были признаны мировым сообществом и приняты в ООН, естественно, из употребления вышло.
И если бы это «искреннее непонимание» было свойственно только вот таким безвестным интернет-пользователям! Любопытно, что я уже написал здесь предыдущий абзац, когда увидел в интернете информацию о вчерашнем интервью грузинского эксперта Рамаза Сакварелидзе изданию «Квирис палитра» под заголовком «Не хочу даже представить себе, что может произойти в Европе». В случае если Каталония добьется независимости, считает он, «в Европе может взорваться бомба сепаратизма». По его словам, в Грузии хорошо знают, что означает огонь сепаратизма, разожженный в одной точке и получивший отклик в другой. «Первой ласточкой сепаратизма для нас была Абхазия, а затем вдруг он с необыкновенной быстротой разгорелся в Южной Осетии. И если сепаратизм оказался таким заразным в Грузии, я и представить себе не хочу, что может произойти в Европе», – заявил эксперт.
Как видим, ему даже в голову не приходит соотносить слово «сепаратизм» с движением в Грузии за отделение от СССР, развивавшимся в те же годы – в конце 80-х – начале 90-х. Как наверняка и большинству в грузинском обществе. Приходится напомнить азбучную истину: понятие «сепаратизм» не несет само по себе либо положительной, либо отрицательной оценки; это просто «стремление к отделению». Существует даже шутка: любой ребенок в утробе матери является сепаратистом. Но слишком много людей на Земле исходят из того, что есть «хороший сепаратизм», когда «мы хотим отделиться» (но в таких случаях обычно это слово вообще не вспоминается), и есть «плохой сепаратизм», когда «хотят отделиться от нас». Как тут не вспомнить ныне уже почти вышедшее из употребления понятие «готтентотская мораль» (как вышло из употребления и само это название одного из африканских этносов)! Говорят, что, когда некий христианский миссионер спросил у готтентота: «Что такое плохо?», тот объяснил: «Плохо – когда сосед нападет на меня, отнимет скот, жену...» – «А хорошо?» – «А хорошо, когда я у соседа отниму его скот и жену».
А еще в те годы, когда шло активное развитие в бывшем СССР национальных движений, мне не раз приходило на ум сравнение происходящего с картинкой заполнения общественного транспорта в часы пик. Молодежь-то этого, слава Богу, не помнит, а вот для среднего и старшего поколения она, эта картинка, вряд ли изгладится из памяти: как, в частности, и в Сухуме, автобус или троллейбус долго не мог тронуться с остановки, ибо за задние его двери цеплялись, висели на них не сумевшие поместиться в салоне. А те люди, что незадолго до этого сумели втиснуться в салон после своих криков: «Ну, подвиньтесь еще на одного человека!», теперь кричали то, что только что до этого кричали им: «Автобус не резиновый!» Именно так вели себя национальные активисты, убежденные, что сами они – борцы национально-освободительного движения, а вот другие – «сепаратисты».
Но вернемся к каталонским событиям наших дней. Мадрид, как известно, выбрал по отношению к каталонским сепаратистам (повторюсь, что в этом слове нет изначально никакой негативной окраски) метод кнута, а не пряника, занял предельно жесткую позицию. Не знаю, насколько эта тактика оправдает себя в итоге. Так или иначе, но пока каталонское руководство проявляет максимум осторожности: независимость Каталонии ее женералитат провозгласил только 27 октября, спустя почти месяц после проведения референдума о ней, а затем самораспустился, согласившись на назначенное Мадридом проведение новых выборов 21 декабря. Его председатель Пучдемон решил продолжить борьбу из Брюсселя.
В связи с этим хочу, что называется, расставить акценты. Абсолютно естественным и предсказуемым было то, что во всем мире в обществах, где озабочены территориальной целостностью своих стран, стали болельщиками испанских властей, а в обществах, где надеются добиться независимости или закрепить ее всеобщим признанием, – болельщиками Карлеса Пучдемона и его сторонников. Или, скажем так, кто-то бурно болеет за Мадрид, а кто-то – за Барселону. И лично я тоже был бы заинтересован, чтобы «клуб сепаратистских стран» пополнился таким мощным игроком, как Каталония. Но почему я должен навязывать кому-то свои интересы? Если жители Каталонии решат на сей раз, взвесив все «за» и «против», что игра не стоит свеч, то это исключительно их дело.
В то же время удивлял, не скрою, ход рассуждений на эту тему некоторых аналитиков. Нередко звучало следующее: ну, зачем это им, каталонцам; чего им не хватало и почему они думают, что их жизнь в независимой Каталонской Республике улучшилась бы? Тут, мне кажется, присутствует элементарная неспособность стать на место иной общности людей и вникнуть в ее мысли и чаяния. Раве дело только в экономическом благополучии? Я не лингвист, но не думаю, что португальский язык намного больше отличается от испанского, чем каталанский (в русском языке почему-то язык принято называть именно так, а сам этнос – каталонцами). Так почему историческая судьба этих этносов на Пиренейском полуострове сложилась так по-разному: португальцы на его юго-западе давным-давно создали собственное независимое государство, а примерно равные им по численности каталонцы на северо-востоке триста последних лет борются за восстановление независимости? Я думаю, что это чувство ущемленной справедливости является основной движущей силой для развития сепаратистских настроений во многих странах.
Или вот креативный редактор российского еженедельника «Собеседник» Дмитрий Быков в своей недавней публикации в нем в связи с каталонским референдумом пишет: «Распад СССР не сделал счастливей ни одну из бывших республик». То есть фактически солидаризуется здесь со всеми российским плакальщиками по «великому могучему». А он что, провел опросы населения в этих республиках? Или он отождествляет понятие счастья с понятием ВВП на душу населения? А вообще, если рассуждать подобным образом, то можно задаться и такими вопросами: а стоило ли Финляндии и Польше выходить в начале двадцатого века из России, чехам, хорватам и прочим – из Австро-Венгрии, русским княжествам в пятнадцатом веке – из Золотой Орды?
В одной из звуковых заставок на «Эхе Кавказа» есть слова: «Во всех уголках планеты живут люди, похожие на нас». И действительно, при всех ментальных, культурных и прочих отличиях людей на разных континентах их, в частности, объединяет то чувство, о котором я говорил, – чувство, что народ, к которому они принадлежат, имеет такие же права, как и другие народы, в том числе право на самоопределение. Да, в одних ситуациях в силу разных геополитических причин верх берет этот принцип, в других – принцип территориальной целостности государств. Но в любом случае как ты докажешь кому-то, что он имеет меньше прав, чем все остальные, что его можно лишить этих прав?
Не могу не вернуться в связи с этим к полемике, завязавшейся у меня с грузинским блогером и моим коллегой по сотрудничеству с «Эхом Кавказа» Тенгизом Аблотия. Кстати, частенько, например, когда он высмеивает благоглупости в «абхазской политике» грузинского руководства, бываю с ним совершенно солидарен. И я тоже весьма серьезно отношусь к корпоративной этике. Вот почему обычно в случаях категорического несогласия с какими-то его высказываниями полемизировал с ними, не называя имени их автора. Но иногда бывают исключения; в данном случае после того, как выдвинутый Тенгизом тезис, что абхазы лишились права на национальное самоопределение, поскольку большинство грузинского населения Абхазии было вынуждено покинуть ее территорию, уже вызвал бурную возмущенную реакцию в абхазском обществе, вступать в полемику с неким неназванным автором было бы просто фальшиво-нелепо. Проект «Эхо Кавказа» предполагает свободный и равноправный обмен мнениями по актуальным вопросам межнациональных отношений, но, разумеется, в цивилизованных рамках.
Тенгиз Аблотия, решив оспорить уместность приведенного мной примера с сербскими беженцами из Хорватии и Косова, преподнес дело так, будто я умолчал, что из 250 тысяч сербских беженцев в 1995 году после хорватских военных операций «Буря» и «Молния» 150 тысяч вернулось. Но в той интернет-публикации, которую я читал, ничего про возвращение сказано не было. Решив изучить все публикации в Рунете на данную тему, нашел такие цифры. По данным УВКБ ООН, 125 000 сербов были зарегистрированы как вернувшиеся в Хорватию; из этого числа 55 000 остались жить на постоянной основе. А теперь советую своему оппоненту и всем интересующимся набрать в Яндексе слова «Сербы Хорватии». В статье с таким заголовком в Википедии помещена таблица, из которой четко следует: в 1991 году в Хорватии жило около 582 тысячи сербов, а в 2011-м – около 187 тысяч, то есть почти на 400 тысяч меньше. Так ведь если сравнить число грузин в Абхазии по переписи 1989 года (около 240 тысяч) и сейчас – около 47 тысяч, соотношение получится почти то же. Кстати, обычно привыкли считать, что все грузинские беженцы вернулись в Гальский район в старых границах, а о других регионах Абхазии даже не вспоминают. Между тем, скажем, в Сухуме сейчас проживают 1868 грузин. Я бы мог долго перечислять тех из них, кого знаю, но приведу для примера хотя бы свою соседку по лестничной площадке.
Помимо того, что происходило в 90-е в бывшей Югославии, можно привести и еще гораздо более близкий нам пример. После армяно-азербайджанской войны первой половины 90-х годов прошлого века, закончившейся весной 1994 года, азербайджанцы покинули не только территорию Нагорно-Карабахской Республики (по переписи 1989 года их там было около 41 тысячи, а по переписи 2005 года осталось всего шесть человек), но и территорию семи прилегающих к НКР населенных ими районов – около 350 тысяч. В основном, это азербайджанское население отделяло ранее НКР от территории Республики Армения. То есть победители в той войне действовали, что называется, с «запасом», с перехлестом, исходя исключительно из соображений своей будущей безопасности. Разумеется, это ужасно – когда мирное население лишается крова, всей своей недвижимости, земли, его кормившей. Но если учесть степень взаимного ожесточения в той войне, то какова была альтернатива? Наверное, если бы победу одержал Азербайджан, то результатом стал бы исход армянского населения Нагорного Карабаха в Армению и страны проживания армянской диаспоры. Разве не так?
Такая же ситуация сложилась в 1993-м в Абхазии. С той лишь разницей, что у абхазов нет иной Родины, кроме Абхазии, и им некуда было отступать, перед ними была лишь перспектива в случае поражения превращения в народ-изгнанник. В работе абхазского ученого Даура Ачугба «Грузинская пресса о позиции грузинского населения Абхазии в годы грузино-абхазской войны (1992-1993 гг.)» приводится такая цитата из статьи главного редактора газеты «Апхазетис хма» Тамаза Чочия: «Хоть теперь мы должны догадаться, что если война в Абхазии не закончится нашей победой, если мы не победим абхазских националистов и не поставим их на колени, то тогда грузины не должны здесь жить». А 9 сентября 1993 года, во время последнего перемирия в ходе войны, в Сухуме и Очамчыре прошли митинги грузинского населения, на которых настойчиво звучала мысль о невозможности совместного проживания с абхазами. В Сухуме в резолюции записали пункт о возбуждении уголовного дела против Владислава Ардзинба и его сторонников – вот так готовились к запланированному на встрече в Сочи 27 июля возвращению абхазского населения в Сухум и «возобновлению деятельности в нем законных органов власти».
При большевиках появилась категория граждан, лишенных определенных прав, которых именовали «лишенцами». Можно спорить о многом, у каждого народа есть свои национальные интересы, свой национальный проект. Но подводить под это «теоретическую базу», объявляя другой народ «лишенцем», – неприемлемо.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
