Догмат нерушимости границ надо осваивать в пустом Гадруте – поселке в три с половиной тысячи человек, о существовании которого еще месяц назад мир не догадывался. Тихий и уютный, на самом юге Нагорного Карабаха, «бесконечный подъем, бесконечные спуски, разговор не по-русски у меня за плечом» – Тарковский просто не бывал в Гадруте, поэтому написал это о Тбилиси. Созданный будто для того, чтобы снимать в нем кино про теплую провинциальную жизнь, Гадрут последние без малого тридцать лет был ее окончанием, сразу за ним заканчивается Карабах и начинаются оккупированные районы – бескрайний мир руин, запустения, брошенных виноградников и вообще всего, к чему подходит эпитет «брошенный». Некогда цветущий и такой же провинциально-благословенный азербайджанский Джебраил – лунный пейзаж, еще более безжизненный от попыток на нем что-то возвести, военный ли городок или несколько рядов домов для армянских беженцев из Азербайджана.
Но еще месяц назад в Гадруте жили обыкновенной жизнью обыкновенного городка, который давно забыл и о том, что когда-то здесь в школе учили азербайджанский. А в самом Степанакерте в 90-е, сразу после перемирия, которое больше 26 лет казалось миром, люди в главных кабинетах искренне недоумевали – неужели кто-то может себе представить здесь когда-нибудь азербайджанский флаг, портрет азербайджанского президента? Вопрос был риторическим, а по части портретов Степанакерт в то время был, наверное, единственным местом на земле, где Сахаров оказался с Караджичем, и гостю только и оставалось улыбаться причудам независимости. Степанакерт возрождался, в нем даже разобрали в центре руины времени войны, оставленные поначалу в назидание потомкам, как сталинградской «дом Павлова», но потомкам место под застройку оказалось важнее истории, и это было верным знаком выздоровления и избавления от бремени войны.
Из всех постсоветских историй победившего сепаратизма Карабах выглядел одной из самых состоявшихся. При этом, в отличие от Абхазии, он никогда не помышлял о конфедерации или других компромиссах. Он избежал криминальных крайностей победы, хотя без стрельбы, конечно, тоже не обошлось. Конечно, за спиной надежно стояла Армения, но иным товарищам по борьбе тоже не приходится жаловаться на тылы, однако состояться в таком виде удалось, скажем так, не всем.
В общем, у Карабаха получилось. Степанакерт, с его новым стадионом, с кафе и гостиницами, в которые не стыдно селить сотни ринувшихся сюда интуристов со всего света (и не только армян), для туристических агентств стал таким же естественным маршрутом, как Дилижан или Горис. И даже то, что Карабах развивался как обычная армянская окраина, и что состоялся он в том же традиционном для наших широт вообще и Армении в частности жизнерадостно-вороватом жанре, лишь подтверждало бесповоротность случившегося, что бы там ни говорили в Баку.
И сама Армения не просто приспособилась к тяготам жизни с полузакрытыми границами – она построила соответствующую этой жизни экономику и политику. К ним было очень много вопросов, но ни один из них, казалось бы, уже не восходил к 1997 году, когда президент Левон Тер-Петросян предупредил, что без решения карабахской проблемы о развитии Армении придется забыть. И, убеждая сограждан принять тогдашние предложения посредников – сначала районы, потом статус Карабаха, предрек: когда-нибудь мы будем просить то, от чего сегодня отказываемся. Спустя 27 лет выяснится, что Тер-Петросян оговорился – пришлось не просить. Пришлось воевать. Но Армения продолжала, не замечая этого, жизеутвеждающе копить бремя победы, которое окажется тяжелее груза поражения.
Ведь Армения безоговорочно победила и в другой войне – информационной. Ей же и в самом деле невероятным образом удалось вывести совместный закон Сахарова-Караджича. Те, кто в 80-90-е выходил в Москве на Манежную, кто был за литовский Саюдис и повсеместную нашу и вашу свободу, были за Карабах, ибо все было в то время очевидно: за Карабах – значит, против Сталина, который отдал его Азербайджану, значит, за справедливость, значит, против коммунистического бакинского режима, который как ни меняй, а все равно Алиев. Карабах отстаивал себя в борьбе за свободу, которая начиналась как карательная операция Баку при полной поддержке Москвы, уже были Сумгаит и Баку. Степанакерт, пока карабахцы не взяли Агдам и Шушу, расстреливали с высот будто в тире, но карабахцы взяли и Агдам, и Шушу – и не когда-нибудь, а 9 мая, и Лачин, чтобы воссоединиться с Арменией, и это счастье с Карабахом делили все, кто был за свободу. Особенно те, кто понимал, что было до этого, а кто понимал, что было потом, когда говорили про Ходжалы и сотни перебитых мирных азербайджанцах, отводил глаза…
Карабах был частью нашего общего августа 91-го и анекдотом про кандидата в члены Политбюро Владимира Долгих, напутствовавшего армян и азербайджанцев в дорогу к миру вопросом «Что делить двум братским мусульманским народам?» Конечно, эту информационную войну Армения выиграла раньше – когда Азербайджан за явным преимуществом побеждал в другом состязании: партийно-хозяйственном. В той степени, в которой армянская советская элита была менее развращена, чем соседняя, грузинская и азербайджанская, более значимыми становились связи другого уровня – научные, творческие, человеческие. Армения без рекламы про интернационализм была своей, но не для всех, а для тех, кому она нравилась как советская немного вещь в себе, для читателей Андрея Битова и Юрия Карабчиевского, для тех, кто знал, что именно здесь есть единственный, хоть и крохотный музей современного искусства, и когда Сергей Довлатов лукаво отрекомендовывался представителем маленького, но симпатичного национального меньшинства, было понятно, что Сергей Довлатов хорошо знает своего читателя. Сюда, в Армению, ехали те, кто знал, зачем и к кому едет, и, в общем, всех устраивал этот незаметный интеллигентский реванш
Это что касается Сахарова. Но кроме тех, кто был убежден и для кого так важно, что армянский мир дал миру Хачатуряна, Сарьяна и Азнавура, а Азербайджан только Алиевых, систему приписок, нефть и аутсайдера советского футбола команду «Нефтчи», на сторону Армении встали и совсем другие люди. «Почему Караджич?» – спрашивал я в 90-х в серьезных кабинетах в Степанакерте, и их серьезные хозяева серьезно отвечали: ведь только боснийские сербы в этом мире, как мы – островок христианской цивилизации во враждебном мусульманском окружении. И, не выдержав, все-таки улыбались…
Но на большой земле система симпатий оформилась со всей серьезностью. Колыбель христианства, единственный союзник России, передний край войны с исламом и форпост русского мира на Кавказе... И когда пришло время определяться по линии разлома Баку-Ереван, идея борьбы цивилизаций, густо и искусно замешенная как на лейтмотивах проникновении Турции в святая святых российского подбрюшья, так и противостояния восточной деспотии и европейских ценностей, нашла отклик и западников-либералов, и у борцов с чуждыми ценностями, и у вечно советских, и у адептов русского мира, и даже у «Альтернативы для Германии».
Для того чтобы такая подмена тезиса вышла столь эффектно и эффективной, Баку тоже немало постарался. В силу своего политического устройства, что в советские поры, что сейчас, он выстраивал связи исключительно элитные и непрозрачные. Где-то в начале нового века один чиновник сетовал: зря мы отдали армянам христианскую тему, но попробуем наверстать на Кавказской Албании. Быстро выяснилось, что идейно-административный механизм под это не заточен, он был гибок для других технологий. Официальный дискурс был по возможности антикремлевским, зато неофициальный выстраивался на основе взаимных элитных искушений, на которых и базировались межгосударственные отношения. Настолько эффективные, что Москва никогда, ни сейчас, ни в 2016-м, не выказала ни малейшей попытки обозначить свои предпочтения стратегическому армянскому союзнику. Необходимости в другом вдохновении Баку не видел, и поэтому, возможно, о миллионе беженцев и двадцати процентах территории он говорил казенно и, как положено государству такого типа, не задумываясь о достоверности. И потому ему, во-первых, никто не верил, во-вторых, никто не слушал, в-третьих, никто не принимал как аргумент, сколь-нибудь симметричный армянскому об изгнанниках из Азербайджана. И в том же стиле - нарочитая консервация на долгие годы лагерей беженцев, в которых те жили лишь для того, чтобы служить доказательством армянских злодеяний, которое предъявлялось организованным журналистам, гостям-политикам и правильно подобранным НПО.
Конечно, не миллион, на чем легко ловили Баку армянские оппоненты. Семь районов, которые оккупировала, уходя на перемирие в 1994 году армянская сторона, по разным оценкам, - 400-500 тысяч человек. Больше, чем два тогдашних населения Карабаха, котором, впрочем, тоже включало 40 тысяч азербайджанцев, тоже изгнанных. Но полмиллиона человек, которые должны были потрясти всех, не прозвучали трагедией. Совместными усилиями Баку, Еревана, посредников эти полмиллиона человек просто выпали из контекста обсуждения, остались абстрактной статистикой, исчезнувшей материей, которую вдохновенно подменили войной цивилизаций, столкновением религий, возвращением Великого Турана и, разумеется, прологом к третьей мировой.
Мир любит статус-кво. Любой. И про святость территориальной целостности, и про то, что Армения победила. И то, что мир не замечал в этом противоречия, наводит на подозрение, что статус-кво мир вообще любит гораздо больше своих догматов, в том числе про территориальную целостность. Главное, чтобы все оставалось, как есть. Эволюция заблуждений развивается в направлении большей комфортности и крепнущей веры, что все рассосется, а если не рассосется и грянет, то, даст бог, после нас. Двадцать шесть лет никто не догадывался, как с каждым годом после победы утяжеляется ее бремя. В 2006-м Карабах фактически провозгласил в Конституции занятые районы своей территорией - до окончательного решения конфликта, в 2014-м, когда случилось первое за долгие годы сравнительно серьезное обострение, один близкий к переговорам армянский политик удовлетворенно резюмировал: теперь вообще можно с ними ни о чем не разговаривать.
Конечно, объясняться со своими гражданами по поводу возможного компромисса боялся не только Ереван. Строго говоря, и в Ки-Уэсте в 2001 году, и в Казани десять лет спустя (эти встречи считаются в классическом карабаховедении едва ли не вершинами взаимной договороспособности) каждая из сторон играла в одну и ту же игру – сорвать договоренности руками другой. Да и в 2008-м, знаменитая «футбольная дипломатия», небывалая попытка примирения Еревана и Анкары при всемерной поддержке американцев, за которой непременно последовали бы серьезные сдвиги и в Карабахе, была блистательно сорвана партнерской операцией Баку и Москвы. И когда Азербайджан предупреждал, что, раз не выходит мирно, он оставляет за собой право на войну, все привычно считали это блефом. Ну какая война, если блицкрига не получится, а долгую войну широко шагающий Азербайджан себе позволить не может. Но если журналисты и эксперты могут потом за свою ошибку извиниться (что, пользуясь случаем, делает и сам автор), то властителям сложнее.
Мы не знаем, и вряд ли доподлинно узнаем, о чем говорили Пашинян и Алиев в Душанбе в 2018 году. Но мы точно помним, что тогда Алиеву и в голову не приходило назвать коллегу «соросовским выкормышем». Напротив, азербайджанский президент выглядел человеком, который верит в лучшее, а что могло быть лучше, чем услышать о согласии сдвинуть процесс с мертвой точки и избавиться от постылой необходимости пугать мир войной? Мы не знаем доподлинно, как отреагировали на это в Москве. Но мы знаем, что в Кремле тогда очень просили за Роберта Кочаряна, который как раз бросил все свои ресурсы на обличение Пашиняна, вознамерившегося предательски отдать земли, политые кровью под его, Кочаряна, руководством. Можно только гадать, связывали ли в Москве эти факты, но мы помним, что в стане революционеров было нервозно, и вскоре после Душанбе лидер революции вдруг предстал патриотом на зависть всем вместе взятым бывшим. Он нещадно задирал и троллил Баку, его министр обороны рапортовал о смене карабахской доктрины с оборонительной на наступательную. А всю свою предвыборную кампанию Араик Арутюнян, возглавивший в марте этого года Карабах, призывал избирателя готовиться к войне, а он явно знал, что говорил.
Армянская власть повела себя так, как и считала положенным после всех побед, включая информационную, успешно наращивая информационное давление и в этот раз. Азербайджанская власть повела себя так, как и должна была повести себя авторитарная власть на наших широтах, воюя на формально своей территории как на фактически чужой, в полном соответствии с принципами, проверенными в Грозном и Цхинвали, – кто-то ждал от Баку иного? И только на исходе третьей недели войны, после всех предостережений о скором появлении Турции под стенами Вены, если не остановить ее сейчас в Степанакерте, Пашинян публично задал себе вопрос: можно ли было избежать этой войны? И сам ответил: да, для этого надо было отдать территории и согласиться на неопределенный статус Карабаха. То есть согласиться на то, на что был готов согласиться Тер-Петросян 23 года назад, чтобы избежать войны, в том числе, может быть, этой.
Противоречие между территориальной целостностью и правом на самоопределение – лукавая подмена, потому что это тезисы двух разных эпох и форм жизни. Одна – про территории. Другая – про людей. Баку не скрывал: речь о землях. Ереван ответил: ни пяди. И только война прогрессирует быстрее, чем политики, – темпы потерь трех недель войны превосходят первую карабахскую, из всех постсоветских считавшуюся самой кровавой.
И на исходе третьей недели стороны будто начали нащупывать границы компромисса, которые отчасти совпадают с географическими. Формула его выглядит довольно логичной. Армянская сторона после потери Гадрута оказалась в шаге от военного поражения, и, казалось бы, спасти ее может только то, что у противника разбегутся глаза от обилия открывшихся продолжений. Однако и у Баку есть все основания остановиться. Изрядная часть задачи выполнена, и уже есть чем отчитаться. Но до сегодняшнего дня азербайджанцы занимали выжженные земли оккупированных районов, если не считать Гадрута. Но именно в Гадруте, как признают сами азербайджанцы, армяне дрались, будто это был их Сталинград, и все понимают, что дальше, по мере продвижения вглубь самой НКР, будет труднее, и если не будет мясорубки в Кармир Шуке, то она обязательно будет в Шуше.
Но зачем?
Есть сильное подозрение, что в самом Карабахе Баку воевать не собирался. В самом деле, в чем практический смысл реющего над пустым Гадрутом азербайджанского флага? Когда пройдет торжество, выяснится, что проблем только станет больше и что бремя победы может точно так же стать невыносимым. Чеченский вариант здесь немыслим, здесь нет и не может быть коллаборационистской элиты, которой можно заменить нынешнюю карабахскую власть. Изгонять население? Вряд ли Алиеву нравится перспектива стать новым Талаат-пашой. А если повесить флаг и оставить население, значит, ничего не закончится, и даже в освобожденный Джебраил никто не вернется, потому что он так и останется прифронтовой полосой. Значит, самое время остановиться. Просто потому, что это, возможно, последняя возможность убедить всех в том, что война под контролем и не думать о том, чем все обернется, если и эта возможность будет кем-то упущена.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
