Нас постоянно спрашивают, какие книги мы возьмем на необитаемый остров. И никто не интересуется, что мы захватим с собой в тюрьму, хотя вероятность оказаться там намного выше. Книга Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» едва ли нужна на безлюдном коралловом атолле, но необходима тем, кто попал на недружелюбный, зарешеченный обитаемый остров, в самое чрево Левиафана, и хочет исследовать окружающий его мир.
Минувшая неделя была заполнена новостями из пенитенциарных учреждений. Сторонники Михаила Саакашвили по-прежнему митинговали, а правящая партия стремилась переключить их с разговора о том, будет ли Саакашвили сидеть в тюрьме, на обсуждение условий, в которых он будет сидеть, – постепенную подмену предмета дискуссии заметили не все. В четверг власти продемонстрировали видеозаписи – телезрители увидели, как Саакашвили протестует против перевода из учреждения №12 в Рустави в тюремную лечебницу (учреждение №18 в Глдани), ругает сотрудников, а после того, как они затаскивают его в камеру, приближается к одному из них, размахивая руками (до потасовки дело не дошло), а также сбрасывает на пол медицинский аппарат. За три дня до этого его адвокат Ника Гварамия (директор ТВ «Мтавари»; в период правления «Нацдвижения» – высокопоставленный чиновник) написал в Facebook в связи с предполагаемой расправой над его клиентом: «Чтобы развеять наши подозрения, просим незамедлительно опубликовать видео, которые отображают пребывание Михаила Саакашвили в Глдани и его физическое состояние». Многие «националы» вторили ему, но после того, как кадры показали по ТВ, возмутились и начали говорить, что власти не должны были делать этого. Разумеется, ни призывы, ни неосторожное обращение с глаголом «опубликовать» не обязывали Минюст поступить так. Но важнее другое – часть общественности почувствовала (и это наглядно отразилось в комментариях), что за шокирующими кадрами скрыты какие-то дополнительные смыслы, и одна из сторон, или обе вывалились за рамки конвенциональной политики и тюремных правил куда-то на территорию запредельного. Возможно, книга Фуко позволит установить, куда именно.
Цитата тяжеловесна, но необходима для понимания происходящего. Французский мыслитель описывает один из переломных моментов в истории цивилизации так: «В конце XVIII века наличествуют три способа организации власти наказывать. Первый – тот, что еще сохраняется и основывается на старом монархическом праве. Два других зиждутся на превентивном, утилитарном и исправительном понимании права наказывать, принадлежащего всему обществу; но они весьма отличаются друг от друга на уровне предусматриваемых ими механизмов. Вообще говоря, в монархическом праве наказание – церемониал власти суверена; в нем используются ритуальные метки мщения, наносимые на тело осужденного, и он развертывает перед глазами зрителей ужасное действие, которое тем ужаснее, чем более прерывисто, нерегулярно всегда возвышающееся над собственными законами физическое присутствие монарха и его власти. Юристы-реформаторы, со своей стороны, рассматривают наказание как процедуру нового определения индивидов как субъектов, как правовых субъектов; в этой процедуре используются не метки, а знаки, кодированные совокупности представлений и образов, наиболее быстрое распространение и как можно более универсальное принятие которых обеспечивает сцена наказания. Наконец, в создававшемся тогда проекте института тюрьмы наказание – техника принуждения индивидов; она использует не знаки, а методы муштры тел, оставляющей в поведении следы в виде привычек; и она подразумевает установление особой власти для управления наказанием».
Далее Фуко перечисляет элементы, характеризующие три механизма: «Суверен и его сила, тело общества, административный аппарат. Метка, знак, след. Церемония, представление, отправление. Побежденный враг, правовой субъект в процессе нового определения, индивид, подвергаемый непосредственному принуждению. Пытаемое тело, душа и ее манипулируемые представления, муштруемое тело… Их нельзя ни свести к теориям права (хотя они частично совпадают с такими теориями), ни отождествить с аппаратами или институтами (хотя они опираются на них), ни вывести из морального выбора (хотя они находят свое обоснование в морали). Это модальности, согласно которым отправляется власть наказывать. Три технологии власти».
Многие усмотрели в тюремных видео с полуобнаженным фигурантом, окруженным тюремщиками, отпечатки архаичных форм наказания, проступающих сквозь современные, как кровь сквозь повязку. Кому-то это показалось ритуальным уничижением поверженного врага верховного правителя, кому-то – публичным позорящим наказанием вроде т. н. шельмования и других похожих практик прежних эпох, в которое вовлекается и роящаяся у эшафота (ну, или у огромного телеэкрана) толпа, не замечающая, кто и как формирует из нее новую общность. Все это, несомненно, наличествует и предопределено уровнем развития общества, увязающего в архаике при малейших затруднениях. Правительство то и дело начинает вести себя, как дикий, опасный зверь (к слову, данная метафора характерна именно для второй половины XVIII века), но и его оппоненты отнюдь не безупречны.
Сторонники Саакашвили постоянно стремятся подчеркнуть, что он особенный заключенный и ему требуются особые условия. На днях он заявил, что прекратит голодовку, если его переведут в другую клинику на основании решения консилиума врачей, укомплектованного на паритетной основе «равным количеством моих представителей и представителей, назначенных государством… решения которого будет обязательными [как для него, так и для властей]». Сама по себе попытка уравнять стороны и создать на ходу новые правила выламывается за пределы существующих норм и, возможно, принципа равенства перед законом. Люди, поддерживающие Саакашвили, часто говорят, что бывшего главу государства нельзя было тащить насильно, даже если правила это позволяли, и тем самым – вольно или невольно – апеллируют к доконституционному миропониманию и временам, когда князя и крестьянина наказывали по-разному и держали под стражей в разных условиях («Подданный и государь – совершенно различные понятия!» – продолжал доказывать Карл I за несколько минут до казни). Фуко замечает, что «привилегированное наказание», сущность которого не вполне очевидна, сильно раздражает общество – оно противоречит воспринятым в постфеодальную эпоху идеям верховенства права и социальной прозрачности. Поэтому приближение Саакашвили к цели – особым условиям содержания в гражданской клинике – может парадоксальным образом усилить негативное отношение к нему и подтолкнуть власти к опасным для него импровизациям за рамками тюремных регуляций. Чем чаще адвокаты и сторонники Саакашвили будут говорить, что он особенный, тем громче правящая партия будет повторять, что он такой же, как все, и, вероятно, пытаться демонстрировать, что он вообще никто. И чем усерднее сочувствующие ему авторы будут изображать происходящее как архетипический поединок между истинным и ложным правителем, тем упорнее власти, повинуясь глубинным инстинктам, будут рваться за рамки тюремной парадигмы, создавая адаптированные ремейки наказаний феодальной эпохи. Это крайне опасный для заключенного процесс.
Бывшие главы государств, попавшие за решетку (Альберто Фухимори, Чэнь Шуйбянь, южнокорейские президенты и др.), время от времени вели (обычно непубличный) торг с правительством о нюансах своего пребывания в тюрьме. Но они не сопротивлялись охранникам и не пытались прилюдно диктовать новые правила не только потому, что окружали себя аурой величественного достоинства, но, возможно, и потому, что понимали – выход за пределы «тюремной модальности» и соответствующих правил развяжет властям руки для обращения к иным, архаичным и жестоким практикам, тем более если они этого хотят. Публикация видео или мат из окон соседнего блока – это ведь только цветочки по сравнению с тем, на что способен зверь, притаившийся в густой тени отбрасываемой государством.
Лидер «Нацдвижения» сделал многое для того, чтобы он стал таким кровожадным. Бывший член Республиканской партии Давид Зурабишвили, который сегодня поддерживает Саакашвили, писал: «Помимо реформ та власть посеяла много иного: агрессию, оскорбительное, унижающее достоинство отношение не только к политическим оппонентам, но и вообще ко всем, кто попадал под репрессивное давление системы. А это репрессивное давление было весьма широким и всеобъемлющим. Более того, оно не являлось каким-то случайным проступком. Я сам был тогда во власти и могу сказать со всей ответственностью, что это была вполне целенаправленная политика, оправдываемая тем соображением, что «народ темен» и, если не будет страха перед репрессиями, в этой стране нельзя будет провести никаких институциональных реформ. Подобная идея, скажем так, просвещенного авторитаризма была очень распространена в посткоммунистическом пространстве, где прозападность однозначно отождествлялась с неолиберальной идеологией, а любая левизна считалась разновидностью коммунистического тоталитаризма, хотя распространенность ошибки не меняет ее сути. Я не буду много говорить о том, что это соображение было фундаментально ошибочным и попытка просвещенного авторитаризма принесла только авторитаризм без просвещения» (publika.ge 23.07.21).
Когда восемь влиятельных неправительственных организаций, в том числе Ассоциация молодых юристов при поддержке фонда «Открытое общество – Грузия», исследовали ситуацию в тюрьмах в 2003-2012 годах, 75,4% заключенных заявили, что их пытали физически, 84,2% – психологически, около половины сказали, что в их присутствии истязали других заключенных/соседей по камере (51,5% и 50%), 79,6% слышали крики тех, кто подвергался пыткам. 68,7% указали на бесчеловечное, унижающее обращение, 72,9% – на неадекватную медицинскую помощь и т. д. Помимо данного исследования есть множество детальных, основанных на документах отчетов правозащитников. Конечно, это не значит, что зверь «непросвещенного авторитаризма» подмял под себя тюрьму исключительно благодаря «Нацдвижению» – он охотился на людей и при Шеварднадзе, и при Советах, и ранее. И речь не о его прошлом, а о том, как посадить его на цепь, чтобы усилить гарантии безопасности как для Саакашвили, так и для других заключенных, ничуть не менее ценных для общества, чем он.
Переживающие за лидера «националов» авторы часто пишут, что он, исходя из его прежней должности, – символ государства и его нельзя ставить в унизительное положение (насильно тащить и т. д.), даже если правила это позволяют, что, по сути, является такой же попыткой выхода из «тюремной модальности», но через другие ворота, которые условно можно назвать символическими или семантическими. Однако в данном случае нужна близость взглядов – а для противостоящей им части общества Саакашвили никакой не символ и даже не президент. Люди, уверенные в том, что он сфальсифицировал результаты президентских выборов 2008 года, считают его узурпатором. Можно найти в архиве телевизионные передачи того периода и увидеть, как оппоненты Саакашвили постоянно поправляют себя и друг друга – «Не президент, а гражданин Саакашвили… узурпатор…». Квазиюридическими оценками дело не ограничивается; его оппоненты полагают, что он совершил действия, несовместимые с умозрительным статусом «символа», – вел себя недостойно в дни августовской войны, а позже принял гражданство другой державы и т. д. Некоторые из них, отметая с порога сложные психологические игры, прямо говорят: «Он не жалел нас, и мы не пожалеем его». Взгляды диаметрально противоположны и на первый взгляд исключают консенсус – в стране идет холодная гражданская война, и некогда единая сфера символического разодрана в клочья. Есть только одна возможность, но и она эфемерна.
21 января 1793 года, Париж, площадь Революции (позже площадь Согласия, что характерно) и, если уж быть точными – 10 часов 22 минуты. Гражданин Луи Капет (бывший Людовик XVI) произносит с эшафота последние слова: «Я умираю невинным, я невиновен в преступлениях, в которых меня обвиняют. Говорю вам это с эшафота, готовясь предстать перед Богом. И прощаю всех, кто повинен в моей смерти». Многие современники, а позже и историки писали, что после казни что-то похожее на сочувствие и сожаление испытали даже враги бывшего короля. Произошло это не потому, что их заботил некий статус, который по большому счету всегда их бесил – совокупность выцветших букв, образов и воспоминаний. И они едва ли пожалели бы Людовика, если бы он начал поносить палача или вырываться из рук его подручных. Но он вел себя с достоинством, не покидая пределов смыслового поля христианской традиции – общей для всех французов той эпохи. Она все еще являлась неотъемлемой частью их мировосприятия (как сказали бы сегодня – «была прошита в BIOSе»), несмотря на то, что многие революционеры отошли от католической церкви, вступили с ней в борьбу и даже учреждали новые культы (Верховного Существа, Разума). Может ли религиозный фактор способствовать тому, чтобы люди, которые не считают Саакашвили символом, президентом, королем, султаном или пострадали в годы его правления, проявили к нему сочувствие и задумались о милосердии? Судя по последнему заявлению патриархии Грузинской православной церкви, это вряд ли произойдет.
Она выступила с ним после того, как митрополит Ахалкалакский, Кумурдойский и Карсский Николоз (Пачуашвили) дважды посетил Саакашвили в тюрьме, и отметила, что «оба раза его комментарии вызвали смятение чувств в значительной части народа». В первую очередь критике был подвергнут призыв митрополита к всеобщему примирению, так как, по мнению патриархии, оно требует предварительных усилий, и «необходимо учесть позицию потерпевших, и каждый должен нести груз своей ответственности, чтобы ощущение справедливости было восстановлено». Там же было сказано, что оно «невозможно без покаяния, должного сожаления и соответствующих епитимий», а разговор о примирении и особенно об освобождении из тюрьмы следовало вести не только применительно к Саакашвили, но и к другим заключенным. «Именно то, что такое отношение не прочитывалось в заявлении митрополита, и создало негативное отношение в обществе», – подчеркнула патриархия. Затем она коснулась высказываний о голодовке Саакашвили: «Отождествление обусловленной политическими мотивами голодовки (тем более что рацион является и скоромным) с сорокадневным сухим постом принижает суть поста». В конце шел похожий на контрольный выстрел постскриптум: «Разумеется, правильно, когда перед лицом испытаний христианин желает причаститься. Визит же к заключенному в целом происходит с соизволения Католикоса-Патриарха; но дает ли исповедь возможность причащения, решает непосредственно духовное лицо. Посему причащение является его пастырской ответственностью». По сути, с помощью этого заявления, в котором выражалась надежда, что владыка Николоз «не допустит в будущем таких проступков», ГПЦ указала клиру и мирянам на пределы милосердия; важно понять, почему она поступила именно так.
Возможно, дело не только в отрицательном отношении многих священнослужителей к Саакашвили – оно начало формироваться после того, как последний попытался пересмотреть в свою пользу негласные договоренности со всеми элитными группировками (а не только с Синодом ГПЦ), когда укрепился у власти. И не в стратегическом альянсе руководства ГПЦ и правящей партии, который окреп в период между последними парламентскими и местными выборами. И даже не в том, что кого-то в патриархии встревожили амбиции владыки Николоза и еще нескольких иерархов. Не исключено, что Церковь, опираясь на огромный опыт, лучше других чувствует, что именно Иванишвили делает с Саакашвили.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (т. XXIV, 1898 г.): «Позорящие наказания – в обширном смысле наказания телесные, которые у всех народов считались и считаются бесчестящими; в более тесном смысле наказания, исключительно направленные на унижение личности, лишение чести и состоящие обыкновенно в исполнении над виновным разных обрядов, долженствующих сделать его посмешищем в глазах толпы и вместе с тем причинить ему нравственное страдание сознанием позора». Интересно, что Саакашвили в своем письме украинскому омбудсмену подчеркнул: «Лидер их фракции [Мамука Мдинарадзе] сказал, что если я не умру на 41-й день [голодовки], то буду смешон» (Людмила Денисова сообщила об этом 4 ноября, 6-го власти опубликовали видео Саакашвили, питающегося в присутствии врачей, и фотографии продуктов). Его сторонники постоянно призывают не тиражировать кадры, над которыми будут потешаться российские СМИ, не уточняя, впрочем, почему мнение пропагандистских холопов соседнего режима должно интересовать и тем более волновать граждан Грузии. «Разные обряды» у позорного столба, как правило, отличаются от иных наказаний тем, что вовлекают зрителей и делают их соучастниками. Кто-то швырнет тухлое яйцо, кто-то плюнет в глаза, кто-то засмеется, а священник будет молиться и в кульминационный момент (но не раньше!) поднесет крест – все это мы неоднократно видели в исторических фильмах. Перезаключая пакт с правящей элитой (происходящее с определенной натяжкой можно описать и как «переоснование режима»), Бидзина Иванишвили будто бы предлагает ей прийти на площадь и, скорее всего, внимательно наблюдает из-за занавески, кто и как выразит свое презрение к осужденному.
Тюрьма – неуютное место, но мы часто забываем, что именно вытеснила из жизни человечества современная пенитенциарная система. Власти, по всей вероятности, будут раз за разом отвечать на попытки Михаила Саакашвили вырваться за рамки общих правил проведением «разных обрядов», опасными импровизациями и произволом. Но логика и ритм политического конфликта не позволяют ему взять паузу, хотя дела его партии идут не очень хорошо. Некоторые «националы» считают, что руководители партии избрали неправильную тактику и даже саботируют борьбу, изматывая актив в не имеющих особого смысла малоэффективных перманентных акциях. С другой стороны, умеренные лидеры опасаются эскалации, так как она предоставит правительству поводы для репрессий. Наблюдателям нередко кажется, что оно действительно подначивает «националов», словно Чезаре из сериала «Борджиа» в известной сцене «Дерись или ползи!», а радикальные оппоненты «Грузинской мечты» остро переживают несоответствие между решительными лозунгами первых дней протеста и перспективой длительной позиционной борьбы с сомнительным исходом. Судя по опыту прежних лет, бесконечно долго это продолжаться не будет – максимум до конца года, хотя не исключено, что кульминация наступит уже в ноябре.
Если «националы» ничего не добьются на улицах, не сумеют принудить правительство к капитуляции или сделать освобождение Михаила Саакашвили предметом компромиссного политического соглашения, ему придется определиться с приоритетами – продолжать ли сражаться за особый статус и механизм принятия решений о его пребывании в заключении (паритетный консилиум и т. п.) или сосредоточиться на обвинениях и попытаться доказать свою невиновность в суде, рассказать о ней грузинской и международной общественности. Первый вариант выглядит перспективным, так как власти почти наверняка допустят какие-то ошибки и разгневают ЕСПЧ, однако он же будет постоянно подталкивать их к операциям за рамками «тюремной модальности», которые не всегда можно зафиксировать или оценить, как преступные (позорящие кампании-наказания, замаскированный психологический террор и так далее). Второй путь сопряжен с бóльшими трудностями, однако он подчинит события более четким и строгим правилам, в соответствии с которыми можно не только играть, но и выигрывать. Правда, два процесса (дела Гиргвлиани и Гелашвили) уже завершены, но на подходе разбирательство по вопросу разгона митинга 7 ноября 2007 года и захвата телекомпании «Имеди», а также о растрате бюджетных средств. Возможно, для того, чтобы поскорее выйти из тюрьмы, Михаилу Саакашвили придется осмыслить новый статус-кво, исключающий моментальное избавление, на которое, судя по заявлениям, он по-прежнему надеется.
Но есть и другие дилеммы – они касаются всего общества и связаны не только с делом Саакашвили. Фуко пишет: «Карательный город или принудительное заведение? С одной стороны, функционирование власти наказывать, распределенной по всему пространству общества; присутствующей повсюду как сцена, зрелище, знак, дискурс; удобочитаемой, как открытая книга; действующей путем постоянного перекодирования сознания граждан; обеспечивающей подавление преступления благодаря препятствиям, поставленным перед мыслью о преступлении; воздействующей невидимо и ненавязчиво на «мягкие волокна мозга», как сказал Серван. Власть наказывать, которая распространяется по всему протяжению общественной сети, действует в каждой ее точке и в конечном счете воспринимается уже не как власть одних индивидов над другими, а как непосредственная реакция всех на каждого. С другой стороны, компактное функционирование власти наказывать: принятие ею на себя полной ответственности за тело и время виновного… автономное отправление этой власти, отделенное как от тела общества, так и от судебной власти в строгом смысле слова». Казалось бы, вопрос решен, причем давно и не нами. Но многие тем не менее десятилетиями чувствуют себя частичкой «карательного города» и изо всех сил стремятся если не быть, то выглядеть прокурорами и палачами в любой точке пространства и времени, и это заметно не только в кривом зеркале социальных сетей. Республика молода, институты слабы, умы наивны, сердца ожесточены – оправдывая слабость и отсталость, мы находим сотни аргументов, чтобы оттянуть наступление того момента, когда обществу придется начать ответственную, независимую, взрослую жизнь.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
