С любезного разрешения польского еженедельника Polityka Радио Свобода публикует перевод репортажа Павла Решки из Киевской области. Статья опубликована в журнале Polityka 12 апреля 2022 года. Благодарим автора и редакцию за содействие.
Буча: крестный путь
Тела и могилы. Руины на месте улиц. Беспомощные люди посреди гигантского пустыря.
Что сначала? Хоронить близких? Выискивать какие-то вещи, то немногое, что могло уцелеть? Идти узнавать, привезут ли воду? Искать лекарства? Все серые, измученные. Кашляют все поголовно.
В городе тишина. Только куски жести, снарядами сорванные с крыш, громыхают на ветру. Ух, ух. Бамц.
Пугливые, смотрят с опаской. Не успели заново привыкнуть к звукам и свету. Не так это просто после долгого сидения в подвале. Рассказывают очень обстоятельно. Фотографировать? Да, конечно, можно фотографировать.
Все рассказы в Буче, Ирпене, Бородянке начинаются похоже:
– Жили мы до войны совершенно нормально. Ну скучновато, может. Зато спокойно, не как в большом городе…
***
Это было утром 5 марта. В Буче, угол Вокзальной и Яблуньской, бывшей Кирова. Война шла вторую неделю. Ира Абрамова и ее муж успели уже на нее насмотреться.
Ира:
– В тот день сначала был взрыв. Что-то бросили на крышу типа гранаты. И пальба по окнам. А я мужу говорю: "Все, был дом – и нету".
Иринин муж Олег кричит:
– Не стреляйте, эй! Здесь одни гражданские.
Во двор зашли четверо. Каски, форма в зеленых разводах. Молодые. Невысокие все.
Отец Иры:
– Такого бы е*** по башке, он и не встанет. А попробуй: у каждого автомат.
Никаких знаков различия, только черно-оранжевые георгиевские ленты, символ доблести российской армии.
Говорил один. Задавал вопросы, распоряжался. Видно, главный.
– Выходите. Руки вверх. Почему прятались?
– Потому что стрельба. Страшно. – Это Ира.
– Вы не видите, что мы русские? Пришли вас освобождать. Кто еще в доме?
– Никого. Только муж, я и отец, пожилой человек.
– Ого, а дом-то у вас горит. Тушить надо. Вперед.
Крыша в самом деле занялась. Олег с тестем – тушить. Иру ведут во двор допрашивать.
– Где нацисты?
– Нет здесь таких.
– Здесь нет, а где есть? Конкретно, адреса.
– Я не знаю.
– А кто голосовал за фашистскую власть? А мирных жителей Донбасса зачем убиваете?
– Мы простые люди, от нас ничего не зависит.
Муж Ирин даже в армии не был: что-то с позвоночником. Отец был, но армия была тогда советской, украинцы с русскими вместе.
(Ирин отец: "Русские сейчас хуже Гитлера".)
– Все вы виноваты, – лаконично подводит черту грозный сын Марса.
Олега, пока ее допрашивали, приперли к забору. Велели снять рубашку и куртку. (Ирина: "Он был по-домашнему, в шлепанцах и спортивных штанах".) Вывели на улицу.
– На колени, кому сказано!
Олег:
– Ребята, да вы что? Ну не надо!
Ирин отец:
– Выстрела я не слышал, какое-то у них, видно, особое оружие. Говорю им: зятя мне давайте, сам я этот огонь не собью. А русак мне: "Зять уже не поможет".
Ира:
– Тот военный, что меня допрашивал, разворачивается и уходит. Я на улицу: Олег, Олег. Лежит. Сердце еще билось, кровь из головы такими, знаете, толчками. Волнами. Не дошло до меня еще, что он умер. Кричала, звала на помощь.
– А они?
– Сидели на той стороне улицы, пили воду. Кричу им: "И меня убейте!" Один встал, подошел, прицелился. И ржет: "С женщинами не воюем". Потом поворачивает к отцу: "Забери ее, а то напрашивается. Три минуты даем". А те воду пьют и смотрят. Интересно им меня разглядывать. Как в театре сидят.
Отец Иры:
– Выстрел в упор. Полголовы снесло. Мозг вытек, челюсть разворотило…
– Папа, прекрати! Я не этого не вынесу!..
Ира выскакивает из дома, отец за ней.
– Сами видите, что с ней делается, да. Извините ее.
Ира думает, что это была месть. Не Олегу лично – обыкновенному сварщику, на работе на хорошем счету, по выходным футбол (болельщик был страстный). Месть всей Буче, а может, и всей Украине – за то, что не выказала должной благодарности за "освобождение".
Карта преступления
Важное: 27 февраля на Вокзальной, практически под самыми окнами Абрамовых, была уничтожена колонна российской техники. Танки, транспортеры, грузовики.
Русские вошли в город и уверенно продвигались к Киеву. План – стремительно овладеть столицей, изгнать "фашистов", посадить своих.
Буче в этом плане отводилось не последнее место. Плацдарм для взятия Ирпеня. Важная позиция для наступления на Киев с запада.
Но произошло то, что произошло: российская колонна была расстреляна.
Весь город примчался на Вокзальную, где догорали танки. Фотографировались на их фоне, снимали бесконечные видео. Фоточки выкладывали в сеть. Рисовали мемы: как москали в Буче огребли по самое мама не горюй.
Владимир Николаевич Сербин, пенсионер, живет на Садовой:
– Когда русские взяли город снова, тут же стали проверять все телефоны. Видят фото с Вокзальной – и пошло-поехало: с какой целью снимал, когда стал наводчиком фашистской артиллерии и прочее в этом духе. Моего сына так забрали, посадили в подвал. Избили сильно. Слава богу, выжил.
Второй раз русские вошли на Вокзальную 5 марта. Началась зачистка.
Ира:
– Зачистка – это когда вас выгоняют из дома и расстреливают.
Ирина история – одна из сотен.
Вот другая. Виктор Турик, восемьдесят два года, улица Центральная. Расстрелян за то, что вышел на балкон, когда был приказ не выходить. Русский танкист ему: "Прячься, дед" – а Турик стоит столбом. Не доходит до него, что нельзя. Вообще не соображал, что происходит: какой-то танк у него под балконом. Война же вроде восемьдесят без малого лет как закончилась.
Алла, соседка:
– Кацап в него целится, а мы кричим: "Не стреляйте, мальчики, он глухой!" Но докричишься до них, как же. Хлоп – и Галя Турик уже вдова.
Сына Люды Вердинской с Водопроводной, 54, убили, когда он пошел вынести мусор.
– И нет его и нет. Пропал мой Владислав. Сердцем чую недоброе. Иду к этом русским, умоляю: "Скажите, что с ним, где?" Ничего не говорят, только гонят как собаку. Жду, пока они там сменятся, снова иду: "Ребенка ищу, поймите!" Ни один не сказал, хоть знали прекрасно, где он лежит. Сами же его и подстрелили. Я его уже потом нашла, когда что-то на растопку пошла собрать. Рядом Аня Копачкова и Юра Мартыненко. Показать, где они лежали?
Со смертью Ю. все по-другому. Люди говорят разное. Что она чего-то очень боялась. Что странно себя вела. Что пришла в их подвал – самое большое убежище в центре – уже с травмой. Они прятались внизу, а прямо над ними, на первом этаже, стояла российская артиллерия.
М.:
– Она страшные вещи рассказывала. От этого всего, что с ней случилось, она, наверное, повредилась умом. Психически, вы понимаете. Могла, например, усесться в центре подвала и справить нужду. Или раздеться при всех.
П.:
– А потом сама бежала к русским, мол, она покажет, кто сливает информацию ВСУ.
О.:
– Она даже не плакала – выла. И каждую ночь так. Мы ее, знаете, даже выгнать хотели.
Ю. вышла из подвала вскипятить воду на костре: весь город, отрезанный от газа и электричества, так жил. По большому счету никто так и не понял, с какой стати русский солдат в нее пальнул.
В разговорах этой темы местные жители предпочитают не касаться, но все знают: идет усиленный сбор доказательств массовых изнасилований в дни бучанской зачистки.
После 5 марта карта полусонной, утопающей в зелени Бучи выглядит совершенно по-другому. Раньше на ней отмечали церкви, больницы, торговые центры, на окраинах – детские санатории и дома престарелых.
Сегодня наносят места преступлений.
Церковь Андрея Первозванного – рядом братская могила. Угол Яблунской и Яремчука – самый зверский русский блокпост. Тела гражданских со связанными руками вдоль улицы. Двор между панельными многоэтажками на Центральной – здесь пытали, потом здесь же в подвале расстреливали. Детский санаторий на Институтской – еще одно место пыток. Дом престарелых на Михайловского – тела старушек штабелями сложены у бассейна.
Оборона
Полуобгоревший труп русского солдата лежит на дороге на Дмитриевку уже бог знает сколько. Местные говорят: бурят. Азиатское лицо. Его танку досталось крепко – башню снесло напрочь. Танкист попытался спастись, выбраться из полыхающей железной коробки. Большинство так и остались в своих бэтээрах и грузовиках – горстками костей и пепла.
Уже, считай, вышли на прямую. Сколько-то метров отсюда до поворота, а там – добро пожаловать в Киев. Думали небось, что вот-вот блеснут впереди золотые купола, посулят победу и богатую поживу.
А тут засада. Бэтээр-разведчик, шел в пару сотен метров впереди, огреб первым. Стали палить по голове и хвосту колонны, потом по тем, кто был в середине. Танк бурята пытался повернуть, скрыться. Даже показалось сперва, что удалось.
Возле тела консервная банка: перловка с говядиной. Остатки еды. Салфетки. Чайные пакетики и солдатские сухари. Кто проезжает мимо – обязательно здесь выходят. Фото на память.
Украинское сопротивление с самого начала приобрело размах небывалый. Взорванные мосты. Шоссе, развороченные экскаваторами, перегороженные бетонными плитами. На дорогах местного значения – сваленные деревья, проволока, вдоль дорог – наспех вырытые окопы.
В окопах вчерашние штатские – с калашами, бутылками с горючей смесью, противотанковыми гранатами.
Таких защитников не объедешь. За каждый поворот придется сразиться насмерть.
Павел, журналист:
– В Киеве, например, ВСУ поначалу контролировали только главные улицы. Мы были в обороне на параллельной. Калаши и бензин, больше ничего. Если бы пошли на нас – фиг бы мы сделали. Мы были готовы к тому, что погибнем. К счастью, ВСУ их отбили. Потом мы уже получили нормальное бронетанковое оружие. Совсем другое дело.
Александр Радзиховский, солдат территориальной обороны:
– Я, знаете, так до сих пор и не понял, откуда там что вылетает в калашникове. Работаю в IT, воевать приехал из Лондона. Моя зона ответственности – дроны. Ищем группировки противника, передаем информацию артиллерии, дальше они делают свое. Такая у меня роль на этой войне.
В горячих точках оборону держала армия. Хорошо вооруженная, обстрелянная за восемь лет войны.
Русские топтались на месте. Застряли. Вроде дошли до Киева, но в тылу все время что-то происходит, не одно столкновение, так другое.
Ярость генералов это только усугубляло. Подогревало злость рядовых.
Победа требовалась любой ценой.
Мертвые души
В Бородянке (тринадцать тысяч жителей перед войной) улицы в руинах. Центральная, бывшая Ленина, особенно.
Россияне думали пробить здесь коридор для переброски войск. Но стоило показаться танку или бэтээру – начиналась стрельба. В ответ те лупили без разбора по окнам многоэтажек. Сначала из калашей и каэмов, потом по домам стали бухать танки. А город все не унимался. То грузовик на какой-нибудь улице полыхнет, то танк попадет под град камней, то бэтээр взорвется. Пришлось звать авиацию на помощь. Тотальная зачистка.
Часть домов разрушилась в результате бомбардировки, еще часть снесло взрывной волной.
Николай, местный житель:
– У меня квартира была на четвертом этаже. Скажи мне кто два месяца назад: "Коля, твой дом снесет взрывной волной" – я бы в психушку, наверное, такого отправил.
Стоим с Николаем у гаражей. В какой-то момент люди решили прятать машины там, за ограждением: думали, туда обломки зданий не долетят. А попало прямо по ограждению, на машины эта стенка как раз и свалилась. Выхоленные, любимые, видно даже сейчас. Выдраенные от и до, как положено по выходным драить машину в таком городке.
Боковая стена многоэтажки, в которой жил Николай, на наших глазах плавно отходит. Вот-вот рухнет. Николай извиняющимся тоном:
– Побегу, может, удастся что вытащить.
Скелеты бородянских домов похожи на кукольные домики. Видно, у кого была какая кухня. Какая стенка стояла у соседа в большой комнате. Какая ванна – или, может, душевая кабина?
Из разбомбленных квартир вылетели альбомы с семейными фотографиями. Переписанные от руки рецепты. Любовные письма. Бумажки с докторскими каракулями.
Русские бомбы обнажили семейные секреты. Выставили на всеобщее обозрение школьные дневники и домашние библиотеки. На газоне перед домом, которого больше нет, мокнут "Мертвые души". Продрогшие, грязные, никому теперь не нужные.
– Когда те дома разбомбили, мы побежали туда спасать людей. А русские отгоняют, не дают к завалам подойти. Крики оттуда слышно. А потом уже и не слышно. Теперь нам бы их оттуда достать.
Бородянку русские возненавидели до такой степени, что кто-то из солдат пальнул на прощание по бронзовому Тарасу Шевченко. Потом русские танки ушли, а местные перевязали голову поэта лоскутом из белой простыни.
Оккупация
Людмила Николаевна, классная 3-го "В" из 4-й бучанской школы, 18 марта отправила родителям своего класса сообщение:
"Здравствуйте, уважаемые родители. Сегодня пришло страшное известие. Пока без официального подтверждения. Сердце и душа отказываются это принять. Семья Чекмаревых погибла на выезде из Бучи. Помолитесь за них, кто может".
Звоню Людмиле Николаевне. Да, все так и было. 5 марта машину Чекмаревых, которые собрались эвакуироваться, обстреляли русские. Погибли Маргарита ("мама моего ученика, такая, знаете, активная женщина, председатель родительского комитета"), девятилетний Матвей ("отличник, наш класс участвовал в специальной программе “Интеллект Украины”), его пятилетний брат ("родители говорили, тоже в нашу школу пойдет"). Отец, может, и жив ("я слышала, ему ногу оторвало").
Езжу по Буче. Присматриваюсь к расстрелянным машинам. К тем, что с белыми флагами. И с надписью "Дети". Пробитые капоты. Изрешеченные пулями окна. Кровь.
Сколько-то времени после расстрела полагалось на грабеж. Разглядываю выпотрошенные чемоданы, косметички, бумажники, барсетки. Искали деньги и золото, остальное их, похоже, не интересовало.
Может, этот аккуратный мицубиси, по которому палили со всех сторон, и есть машина Чекмаревых? Отец, понятно, за рулем. Маргарита рядом. На сиденье рядом с женскими останками расческа и пудреница. Мальчики были сзади? Из багажника выглядывают одеяло и свитера — все, что успели взять в дорогу.
На российских блокпостах я везде вижу следы крови или мертвые тела. Здесь погиб человек на мотоцикле. Того во рву расстреляли в голову. Этот даже до блокпоста не дошел, прикончили за сколько-то шагов.
Творили все, что душе было угодно. А Украина — Украина оставалась беспомощной. За попытку сопротивления — прикладом по голове или пулю в лоб.
Адам, пенсионер из Бородянки:
— Вламывается такой ночью к вам в дом. И что вы ему сделаете? Ручки вверх, улыбаетесь. Отвечаете очень вежливо. Потому у него калаш и он в любую минуту может пальнуть.
За бородянским Центром трудоустройства прицеп, набитый телевизорами, компьютерами, телефонами. Почему-то не уехал, сейчас изрядно побит обломками. Остался в качестве доказательства. А здесь русские делили трофеи: бижутерию, которую сочли недостаточно ценной, оставили в штабе. Остальное вывезли.
Здесь стоял банкомат, теперь его нет: русские приехали и выпотрошили. Магазин с мобильными телефонами вынесли подчистую (дверь снесли бэтээром). Пивная тоже подверглась освобождению. Салон компьютерной техники — само собой.
Роман, владелец местного рынка, убирает за освободителями.
— Ни одного павильона не разграбленного не осталось. А это все арендаторы мои. Не знаю, как они теперь будут.
Хотя нашлись и специалисты. Эти точно знали, что стоит брать.
Сергей, охранник сельхозпредприятия "Колос" в Бородянке:
— У нас сразу двинули к тракторам "Джон Дир", понимали, что это лучшие. Ими в основном и интересовались. И вывозить начали с них.
Кое-кто сумел развернуться в оптовых масштабах. В торговом центре "Эпицентр" на выезде из Бучи в сторону Бородянки обчистили мебельный салон Jysk, вынесли крупногабаритную технику из AGD — операция, требующая солидного логистического сопровождения.
***
Саму оккупацию Ира Абрамова помнит с пятого на десятое.
— Мужа они убили, спрашиваю, значит, куда идти. Дом сгорел, Олег мертвый. Для таких как вы, говорят, убежище на заводе. Идем с отцом мимо тел соседей. Лежат на улице, ну как муж мой. С белыми такими ленточками выше локтя. Русские сказали, чтобы у всех были ленточки: что, значит, мы мирное гражданское население. Дворами дошли до дядиного дома, тоже на Вокзальной, но ниже, девятый номер. В саду стоял русский танк, стрелял туда, в сторону Ирпеня. А я знаю, что Олег недалеко. Хочу к нему подойти — отгоняют. Ночью снится, что они на танках по нему ездят. Или что собаки его рвут на части. Снова я к ним — прошу: отдайте мужа. А они снова: иди отсюда.
Месяц Олег пролежал на улице в засохшей крови. Потом русские ушли, а Ира с отцом затащили останки во двор. Через день городские службы его забрали.
— И боюсь, что его в этом хаосе похоронят в общей могиле. А это невозможно. Невозможно для меня. Мы же с ним были только вдвоем, все семнадцать лет. Он, я и собака. И еще три кота. Его русские подстрелили, а собака сбежала, а кошки две сгорели. А теперь я одна. Ну и кот. Не хочу, чтобы он в этой братской могиле. И я тут подумала…
Мы беседуем с городским коронером Сергеем Капличным. Говорит, тела убитых должны пройти судебную экспертизу: идет сбор доказательств военных преступлений. Олега отдадут, когда все закончится. И тогда, наконец, его можно будет похоронить.
PS. Из Бучи возвращаюсь через Ирпень. Весна уже вовсю. Люди с метлами, с граблями. Генеральная уборка. Как если бы после зимы, не после войны.
Зелень. Листья. Почки. И вообще природа. Голова сама отталкивает все дурное. Все, что было с утра.
Таню, например. Красивая девушка, даже очень. Живет в подвале до сих пор.
— Таня, привет.
— Привет.
— Выглядишь как-то не того.
— Простуженная потому что. У тебя аспирина нет?
— Привезу. Если не сегодня — завтра точно. Но слушай. Выходи давай из своего подвала.
— Думаешь?
Таня спрашивает так, как будто не совсем понимает, о чем речь.
— Ну какого там сидеть? Тань!
— Сам видел: в городе ни света, ни газа. Ни лекарств. А сюда воду подвозят. И еду вчера приносили. И вообще я лучше еще посижу.
Старая песня. Третий день одно и то же. Что-то с головой на почве войны. В своем подвале Таня оказалась самой юной. Все на ней: готовить, держать за руку, закапывать трупы. И вот результат.
— Вон у тебя какой кашель.
— Да от пыли все. Пылища эта проклятая, поэтому кашель. Но я еще пару дней посижу.
Выходить она боится. Не аспирин Таньке нужен, а психиатр, и не на сеанс-другой. Интересно, сколько в городе психиатров. Всю Бучу — изнасилованную, истерзанную, разграбленную в этот русский месяц — пора лечить.
Из Бучи возвращаюсь через Ирпень. С украинскими военными, так получилось. Разговоры о войне им тоже уже вот где. Старательно выбираем нейтральные темы.
— Гляньте: аисты!
— Весна.
— Ну. Красота.
Во рву на обочине труп. Голый. Прикончили одним выстрелом с русского блокпоста.
— Тормозим? Паша, ты как?
— Если можно.
— Ну а чего нет. Давай, работай.
Едем. Об аистах снова, ни о чем другом. И о весне.
Едем. Уже практически Киев. А в Киеве пробки.
— Ну наконец.
— Вчера на харьковской трассе четыре часа стояли на въезд.
— Чего, реально?
У каждого есть что-то, о чем говорить не хочется. У меня, например, Таня, у которой не все дома. И Ира, которая теперь одна. И Люда, у которой сын пошел выносить мусор и не вернулся.
В Киеве разбирают баррикады. Открыты хипстерские кафе. Дети сидят на мешках с песком, гоняют между снайперскими позициями: какой парк аттракционов с этим сравнится?
Еще каких-то двадцать, максимум тридцать километров. Считай приехали.
Водитель резко сбавляет скорость. Автобусная остановка в Ирпене: шестнадцать мешков с трупами. Ждут, пока заберут в морг. Городские службы собирают тела на улицах, на обочинах, в подвалах, пустых квартирах.
"Наша бригада каждый день находит от пятнадцати до двадцати тел".
— Тормозим? Паша, ты как?
— Если можно.
— Ну а чего нет. Давай, работай.
Перевод Елены Рыбаковой, Радио Свобода
