Кончина Михаила Горбачева превратила СМИ и социальные сети в огромный гротескный зал суда, где голоса тысяч прокуроров и адвокатов сливаются в неумолчном гуле и присяжные спешат вынести вердикт, не сомневаясь в своей правоте. История неоднократно доказывала, что личные переживания делают очевидцев худшими судьями. Именно поэтому, изучая эпоху наполеоновских войн или крестовых походов, мы обычно не выискиваем объективные оценки в старых книгах, а прислушиваемся к современным специалистам, которые могут увидеть события прошлого с высоты птичьего полета и научного подхода. Эпоха Горбачева слишком близка, для каждого из нас в ней много личного, и было бы разумнее уступить потомкам право вынесения приговора. Однако желание обвинять и судить, карать и миловать, надзирать и наказывать столь же сильно в обществе, как и стремление переложить на других ответственность за собственную несостоятельность. Зачастую их невозможно отделить друг от друга.
Разговор о Горбачеве грузины часто начинают с трагедии 9 апреля 1989 года и редко обращают внимание на причинно-следственные цепочки, которые тянутся к ним от более ранних событий. В 1985 году Михаил Горбачев предложил Эдуарду Шеварднадзе возглавить МИД СССР, но пренебрег его мнением по поводу преемника на посту первого секретаря ЦК Компартии Грузии. «Крепкий тыл» в родной республике, как правило, становился для переведенного в Москву партийца мультипликатором влияния. Сталин в начале 50-х стремился подорвать позиции Лаврентия Берия в Грузии, санкционировав разработку «Мингрельского дела» и кадровые перестановки. Но Горбачев, вероятно, оглядывался на другой, близкий по времени пример. Когда в 1982-м возглавивший СССР Юрий Андропов «перетащил» Гейдара Алиева в Москву на пост первого заместителя председателя Совета министров СССР (тогда же он стал членом Политбюро), то предложил ему подобрать преемника и самому провести процедуру его утверждения. Кямран Багиров не являлся идеальным кандидатом, скорее неким усредненным «меньшим злом», и Алиев, должно быть, неоднократно пожалел о своем выборе, когда его положение ухудшилось. Но на первых порах Багиров казался верным и предупредительным, а позициям Гейдара Алиева в Азербайджане мало что угрожало. Он активно расширял влияние в Москве, использовал старые профессиональные связи в КГБ и обхаживал столичную интеллигенцию, имея для этого формальную причину, так как, помимо прочего, курировал и культуру с образованием. К моменту смерти генсека Черненко Гейдар Алиев был одним из самых влиятельных советских руководителей. Горбачев, вероятно, опасался его и приложил максимум усилий, чтобы низвергнуть его с Олимпа. К слову, Алиев поддержал избрание Горбачева генеральным секретарем. Возможно, он не просто присоединился к консенсусу, но и счел ставропольского кандидата наименее опасным – точно мы это вряд ли когда-нибудь установим.
Шеварднадзе в отличие от него сразу же лишили «республиканского тыла», и он не располагал столь разветвленными связями в силовых структурах, хотя интеллигенцию с помощью московских соотечественников обрабатывал так же или даже более успешно. Напряженность в его отношениях с новым руководителем Грузии Джумбером Патиашвили, в принципе, можно было преодолеть, если бы из верхушки ЦК и КГБ СССР постоянно не исходили импульсы, которые усиливали вражду, – иногда они сливались воедино. Солико Хабеишвили считался опорой бывшего главы республики; после его ареста и демонстративно плохого обращения с ним в тюрьме взгляды людей Шеварднадзе в Тбилиси обратились к патрону, и он уже не мог уклониться от противостояния. В Грузии началась малозаметная внутриэлитная холодная война. Она достигла кульминации в период подъема национально-освободительного движения и, возможно, стала главной, хоть и не единственной причиной последующих катастроф.
На первом этапе «перестройки» руководители Грузии, подобно коллегам в других республиках, намеревались управлять пробуждавшимися национальными чувствами с помощью прикормленной интеллигенции, которая возглавила бы новые общественные объединения (правозащитные, экологические и т. д.) с перспективой их трансформации в политические. По неподтвержденным данным, председатель КГБ Грузии Алекси Инаури незадолго до своей отставки предлагал Патиашвили стереть в порошок радикальный сегмент зарождавшегося национального движения перед тем, как начать оперативные игры с умеренным, но тот счел репрессии неуместными. Определенная логика подкрепляла обе позиции: фрондирующая часть элитарной интеллигенции (не без сигнала Шеварднадзе), несомненно, нашла бы способы для того, чтобы заклеймить Патиашвили как тирана и врага «перестройки», а опытнейший Инаури, скорее всего, предполагал, что пытаться превратить радикалов в инструмент будет не только и не столько действующее руководство республики, и ситуация выйдет из-под контроля. Возможно, он, если бы захотел (!), сумел бы как-то «разрулить» ситуацию в ручном режиме, но после его отставки (еще одно таинственное событие) Патиашвили столкнулся с саботажем в верхушке местных силовых структур и его понесло навстречу кризису 1989 года, словно осенний лист в сточной канаве.
В августе 2021 года Горбачев опубликовал в журнале «Россия в глобальной политике» статью, где утверждал: «Могу с чистой совестью сказать: решение о разгоне митинга в Тбилиси было принято за моей спиной, вопреки моей воле». Большинство грузин старших поколений вряд ли поверит ему, а представители младших недоверчиво переспросят: «Вопреки воле главы государства?» Патиашвили неоднократно обиняками намекал, что тайные режиссеры апрельских событий хотели сместить его с поста. Но встроенный в кризис фактический переворот почти наверняка не был единственной целью, и трагедия стала результатом как столкновения, так и временного совпадения интересов нескольких групп союзного и республиканского масштаба с разным горизонтом планирования. В частично рассекреченных докладах американских дипломатов и разведчиков о событиях в Тбилиси (опубликованы на сайте IDFI при содействии Архива национальной безопасности при университете Джорджа Вашингтона), в частности, в документе, датированном 10 апреля 1989-го, говорится, что произошедшее «произведет неизгладимое впечатление на грузин, которые до сих пор были относительно умеренны в своих националистических устремлениях. Давление, имеющее целью отставку лидера республики Джумбера Патиашвили, вероятно, увеличится. Насилие, вероятно, приведет к радикализации организованного грузинского националистического движения, которое, хотя все еще относительно малочисленно, в прошлом году росло». Именно эта радикализация два месяца спустя предопределила поражение умеренных на учредительном съезде Народного фронта, где они сделали последнюю неудачную попытку втащить в рамки единой политической структуры радикалов, опьяненных возросшим после 9 апреля влиянием.
В переломную эпоху новейшей истории Грузии старая элита вступила дезориентированной из-за внутренней борьбы 1985-89 годов и колоссального морального давления, которое оказывали на нее радикальные лидеры национально-освободительного движения после трагедии 9 апреля. Ее значительная часть поддержала переворот 1992 года, что само по себе являлось тяжелым поражением – переиграть Гамсахурдия можно было и раньше, иными, не столь кровавыми способами. Однако на грузинской доске пытался комбинировать не только Шеварднадзе, но и другие игроки, а Горбачев в своем характерном стиле балансировал между ними.
Когда в конце 1990-го Шеварднадзе подал в отставку с поста министра иностранных дел, Горбачев сказал, что намеревался сделать его вице-президентом СССР. Эту реплику восприняли с недоверием, хотя определенные планы, возможно, действительно существовали. В Москве тогда много говорили о реформе, о переосновании советского государства путем децентрализации и заключения нового союзного договора. Распределение полномочий и ресурсов при умелом управлении конфликтами между лидерами могло привести к формированию двух полюсов: с одной стороны – ельцинская РСФСР, с другой – альянс союзных республик, поддержанных частью московских аппаратчиков. Если бы Шеварднадзе в ранге вице-президента превратился в неформального лидера последнего, то, используя «раскрученный» имидж лидера-демократа, вероятно, стал бы конкурировать с Ельциным на этом поле, исподволь выталкивая с него российского руководителя в сторону пугающей Запад националистической повестки. Таким образом, мог возникнуть баланс сил, который позволил бы Горбачеву усидеть посередине в качестве арбитра. Но предполагать легко, а на практике новоогаревский процесс буксовал, сопротивление республиканских руководителей, как и старых коммунистов, зацикленных на централизации, росло. Не исключено, что президент СССР просто метался, пытаясь приспособиться, и не строил разветвленных замыслов с участием Шеварднадзе. Союзные республики можно было удержать лишь с помощью жестоких репрессий (а они всегда дают временный эффект), либо радикально перераспределив в пользу республиканских элит ресурсы, на которые претендовала РСФСР. В те месяцы Борис Ельцин стремился противопоставить центру единый фронт республик, требующих суверенитета; в марте 1991-го он подписал со Звиадом Гамсахурдия документ, содержавший несколько выгодных для Грузии формулировок. Шеварднадзе же ушел в тень, но присутствовал в политической мифологии сторонников Гамсахурдия как вдохновляющий деструктивные силы оруэлловский Голдстейн – враг №1.
Этот период чаще всего упоминается в ходе импровизированного фестиваля альтернативной истории, который начался в постсоветских СМИ и соцсетях после смерти Горбачева с вопросов вроде «А можно ли было сохранить СССР?», «А нельзя ли было избежать жертв и разрушений при его распаде?» и т. д. Большинство грузинских комментаторов, прикасающихся к теме, опирается на своеобразный исторический фатализм, полагая, что все негативное все равно случилось бы. Они указывают то на ужасы будто бы «отложенной» на три десятилетия войны в Украине, то на газовый шантаж, от которого сегодня страдают многие страны, тогда как Грузия, преодолев значительные затруднения еще в «нулевых», избавилась от этой угрозы. В рамках их логики сепаратистские мятежи в автономных республиках Грузии обязательно произошли бы при первой же попытке отдаления от России, превращая последнюю в безальтернативного «поставщика безопасности» на этих территориях с неизбежным впоследствии возрождением институтов имперского контроля. Относительно малочисленные оппоненты отвечают, что «медленный развод» дал бы Грузии паузу для укрепления государственных структур и, возможно, позволил бы избежать гражданской войны, которая во многом предопределила потерю контроля над частью автономий. Кажется, ключевой вопрос стоит переформулировать таким образом: «В какой степени пресловутый «обновленный Союз» выражал бы национальные интересы России – в большей, чем прежний СССР, или в меньшей?» и продолжить обсуждение исходя из ответа на него. Не исключено, что позже в нем сложилась бы ситуация, когда ельцинская группировка начала бы рваться наружу, ретранслируя импульсы традиционно плаксивого и (само)разрушительного русского национализма. В этом случае геополитический реваншизм, подпитывающий нынешний режим в Москве, вероятно, стал бы куда более маргинальным. Такие люди, как Шеварднадзе, укреплявшийся в Казахстане Назарбаев (в Украине и Азербайджане после Щербицкого и Алиева ситуация была сложной, но существовали и способы консолидации элит, и люди, способные ее обеспечить), в принципе, могли на какое-то время приостановить распад СССР, но не ради Горбачева или каких-то абстрактных идей, а исходя из своих интересов, равно как и стоявших за ними сил. Все в политике имеет свою цену.
15 ноября 1996 года после переговоров с американской делегацией в Тбилиси Эдуард Шеварднадзе провел отдельную встречу со специальным советником Госсекретаря по делам новых независимых государств Джеймсом Коллинзом, специальным помощником президента США и главным директором по Евразии в Совете национальной безопасности Стивеном Пайфером и послом США в Грузии Уильямом Кортни (отчет об этой встрече также уже рассекречен и доступен на сайте президентской библиотеки Клинтона). Коллинз готовился занять пост посла в России, где он работал с 1990-93 годах в качестве первого заместителя главы миссии и выполнял обязанности посла в бурном августе 1991-го. Он хорошо знал Россию, но все же счел нужным выслушать опытного знакомого. Шеварднадзе рассказал гостям, что летом перед назначением Игоря Родионова на пост министра обороны ему позвонил Александр Лебедь (тогда секретарь Совбеза РФ) и сказал, что президент Ельцин отвергнет кандидатуру генерала, руководившего советскими войсками в ходе разгона митинга 9 апреля в Тбилиси, если позиция Шеварднадзе будет отрицательной. Но тот сказал американцам, что поддержал назначение Родионова, виновного в трагедии 1989 года, поскольку генерал «не ищет власти и не является чьим-либо человеком – ни Черномырдина, ни кого-либо другого – и это фактор стабильности». Продемонстрировав умение взглянуть на ситуацию глазами партнеров (да и не повелся бы он на двухкопеечный «тест Лебедя»), президент Грузии положительно отозвался об Иване Рыбкине, сменившем к тому времени Лебедя на посту секретаря Совбеза, и его заместителе, известном олигархе Борисе Березовском, свободном, по мнению Шеварднадзе, от имперских догм, из-за которых давлению русских подвергся руководитель Казахстана Нурсултан Назарбаев. А о Евгении Примакове, имевшем очень прочные, давние связи с Грузией, Шеварднадзе, напротив, сказал, что тот не сумел освободиться от устаревших идей (этот отрывок в отчете обозначен как «Разочарование Примаковым»; не исключено, что Шеварднадзе решил сыграть на обеспокоенности, которую вызывал у американцев тогдашний глава МИД РФ и/или демонстративно дистанцироваться от него). Проще говоря, бывший член Политбюро посоветовал присмотреться к относительно независимым от номенклатурных связей и старых стереотипов людям. Возможно, в основе его подхода лежал сталинский рецепт дробления политического класса на мельчайшие атомы, препятствующий формированию устойчивых группировок, – в данном контексте весьма характерно «Ленинградское дело». Сталина беспокоила проблема сохранения власти в Кремле, а Шеварднадзе, вероятно, угроза прорыва к ней и к огромному потенциалу России сплоченной группы, объединенной общим прошлым и мировоззрением, что, собственно, и произошло в годы правления Путина. В середине 90-х Примаков для Шеварднадзе (и наоборот) являлся уже прочитанной книгой, тогда как амбициозных и малоискушенных Бориса Березовского и Бадри Патаркацишвили можно было подтолкнуть к рискованным шагам и выиграть (но и проиграть) больше, чем в приевшемся «копеечном преферансе» с Примаковым. А что если Шеварднадзе на подсознательном уровне стремился закончить в свою пользу то ли отложенную, то ли брошенную в начале 90-х партию на московской доске?
За день до встречи Шеварднадзе с Коллинзом и его коллегами журналист Андрей Фадин опубликовал в «Общей газете» статью, в которой ввел в оборот термин «Семибанкирщина». Так называли группу олигархов, объединившихся для поддержки Бориса Ельцина на президентских выборах 1996 года и влиявших на его решения. Ее единственным членом, скрывавшимся за кулисами в тени своего партнера Виталия Малкина, был нынешний неформальный правитель Грузии Бидзина Иванишвили. Малкин привил Иванишвили страсть к современной живописи и к Ницше (первое точно, второе предположительно), а Иванишвили так и не научил Малкина осторожности, если вообще пытался. В опубликованном 7 апреля 2005 года российскими «Ведомостями» интервью Иванишвили сказал: «Я раскручивал (Александра) Лебедя, когда он был брошенным политиком. Меня тогда включили в так называемую семибанкирщину. Члены предвыборного штаба Ельцина, который возглавлял Анатолий Чубайс, не воспринимали Лебедя всерьез. А я разместил в офисе банка его предвыборный штаб, финансировал его раскрутку. За месяц перед выборами все поняли, что я был прав: у Ельцина был низкий рейтинг, Лебедь на выборах [перед вторым туром] отдал свои голоса Ельцину и тем самым обеспечил ему победу. Мне же тогда никто даже спасибо не сказал, а когда Лебедя снимали (с поста руководителя Совбеза), все вспомнили, что это я его привел и сделали меня крайним. Это был единственный раз, когда я участвовал в политике». Позже, когда Иванишвили вступил в политическую борьбу в Грузии, каждый раз, когда речь заходила о «семибанкирщине» и России 90-х, он руководствовался принципом: «Ну что с того, что я там был? Я был давно. Я все забыл», а если точнее – помнил, но больше не рассказывал. Шеварднадзе, наоборот – хоть и дозировал монологи о новейшей истории – не мог не вспоминать и не переживать заново.
Исследование паутины связей, покрывающей одну шестую часть суши, подводит нас к еще одному вопросу, который периодически всплывает в украинских и грузинских дискуссиях. Может ли вовлеченность в российскую политику, активная игра на московской доске создать дополнительные гарантии безопасности для бывших советских республик и преумножить влияние их элит? Одни считают, что любые связи с Москвой – причем не только с властями или олигархами, но и с их оппонентами, – губительны, так как втягивают страну в токсичный «русский мир». Другие полагают, что таким путем можно хотя бы отчасти купировать угрозы. Многое зависит от конкретной ситуации и соответствия желаний ресурсам. В 80-х и 90-х игра на московских противоречиях сулила как большие выигрыши, так и проигрыши, и зачастую имела смысл, а сегодня любое прикосновение к российской политике стало смертельно опасным. Но если по итогам войны в Украине Россию накроет кризис, то сопредельные государства практически неизбежно будут втянуты в процесс изменений на «одной шестой».
«Если бы Горбачев доверился Шеварднадзе, его похоронили бы в Мавзолее», – сказал коллега, разглядывая фотографии из Колонного зала Дома союзов, где россияне прощались с президентом СССР. «Кого его? – тут же спросил другой: Горбачева или Шеварднадзе?» Вообще, когда в Грузии их упоминают вместе, то, как правило, подчеркивают превосходство последнего. Например, говорят, что Горбачев назначил Шеварднадзе в МИД для того, чтобы после геополитических уступок Западу (в 1985-м он вряд ли планировал их в таком объеме, но все же…) бросить тщеславного и глуповатого грузина на растерзание разъяренным «державникам» или чтобы заменить влиятельного Андрея Громыко бездумной марионеткой, а затем подчеркивают, что Шеварднадзе переиграл генсека. Наверное, все было немного сложнее, однако воспоминания современников и публикации тех лет порой создают впечатление, что в какой-то момент Шеварднадзе обманул ожидания Горбачева и наоборот – Горбачев обманул ожидания Шеварднадзе; произошел некий сбой, который разочаровал обоих. Проблема с выбором тбилисского преемника, скорее всего, ни при чем – Андропов чувствовал себя уверенно и мог сделать важный для Алиева, свидетельствующий о доверии жест, а Горбачев никогда не стоял на ногах твердо. Но с тех пор он и Шеварднадзе прошли через десятки баталий и стали зависимы друг от друга; их политические судьбы переплелись. Мы вряд ли узнаем, как выглядела черная кошка, которая пробежала между ними, но мало кто сомневается в том, что она все же присутствовала в темной комнате.
Бóльшая часть грузинских комментаторов возлагает на Горбачева ответственность за трагедию 9 апреля и другие кровавые инциденты. Меньшая - с оговорками утверждает, что Горбачева несмотря на преступные ошибки следовало бы поблагодарить за вклад в демонтаж «империи зла», который в ином случае был бы более кровавым (не уточняя «насколько более»). Ни те, ни другие не считают Горбачева «своим»; формально он возглавлял государство, но в те годы, особенно после событий 1989-го, грузины, как правило, воспринимали СССР как нечто внешнее и враждебное по определению. Реплики вроде «Он принес свободу», усыпавшие российские соцсети, в Грузии крайне редки и маловероятны. Но, как ни странно, ни Горбачева, ни Ельцина, несмотря на тяжелые потери Грузии в период их правления, почти никогда не описывали как «стопроцентных врагов» под завязку накачанных абсолютным злом так, как сегодня описывают Путина. Со временем новые трагедии затенили старые, на фоне нынешних российских руководителей Горбачев стал выглядеть чуть ли не как Марк Аврелий, а под конец говорливый пенсионер, изредка появлявшийся на экранах, уже не привлекал внимания – в Грузии его почти не цитировали и не реагировали на его выступления эмоционально. Но когда он умер, высказаться решили практически все. Так обычно и бывает – чужая смерть предоставляет нам куда больше поводов для самовыражения, чем собственная жизнь.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
