21 декабря Михаилу Саакашвили исполнится 55 лет. Раньше считалось, что пятерка приносит ему удачу – она красовалась на предвыборных плакатах «Нацдвижения», пропагандисты использовали ее в лозунгах и мемах. «Националы» часто писали «55555» в комментариях к публикациям, выражая уверенность в скорой победе. Но на сей раз политическая нумерология вряд ли доставит им удовольствие. Их партию раздирает внутренний конфликт, а Саакашвили отбывает наказание. Его противники считают, что он получает по заслугам, сторонники заявляют, что он невиновен – позиции диаметрально противоположны, но есть точка, где взгляды совпадают. И те и другие, как правило, говорят, что, планируя возвращение в Грузию осенью прошлого года, Саакашвили просчитался.
Кто-то считает, что фатальную для бывшего правителя роль сыграли качества, характерные для тех или иных общностей (политиков, «националов», грузин и т. д.), например, самоуверенность, безалаберность, низкий профессионализм
Эксперты высказывались по данному поводу сотни раз, поэтому стоит сгруппировать их мнения, выделив основные подходы. Один из них можно условно назвать психологическим – в его рамках ошибки Саакашвили выводятся из свойств его характера, а политический контекст становится второстепенным. Основой другого являются причинно-следственные цепочки, очищенные от эмоциональных факторов таким образом, словно события осени 2021-го были шахматной партией двух компьютеров – в этом случае принятые в прошлом решения зачастую кажутся очевидными и предсказуемыми. Кто-то указывает на проблемы с механизмами реализации замыслов и пишет о плохой системе управления партией, искаженном представлении о ситуации в стране из-за неумения/нежелания наладить сбор и анализ информации, ненадежных каналах связи и т. д. Кто-то считает, что фатальную для бывшего правителя роль сыграли качества, характерные для тех или иных общностей (политиков, «националов», грузин и т. д.), например, самоуверенность, безалаберность, низкий профессионализм. А наиболее популярным среди сторонников Саакашвили является мнение, в рамках которого все планы и расчеты рассматриваются как верные, но преждевременно раскрытые из-за измены, предоставившей противнику неустранимое преимущество.
Очевидно, что полноценный анализ должен совмещать «психологические» и «институциональные» подходы. Но прежде чем приступить к нему, необходимо присмотреться к теме «возвращения» к грузинской политике. После восстановления независимости в 1991-м она трижды стала ключевой в связи с фигурами Эдуарда Шеварднадзе, Звиада Гамсахурдия, Михаила Саакашвили, и, если бы «Грузинская мечта» потеряла власть в 2020-21 годах, сторонники Бидзины Иванишвили почти наверняка обрели бы аналогичный конституирующий миф. А в те годы, когда оппозиция не ждала возвращения того или иного лидера, в котором экзальтированные сторонники видели чуть ли не воскресающего Осириса, речь шла о восстановлении справедливости, достоинства и пр., то есть о воссоздании некоего правильного порядка вещей после досадного (грехо)падения.
Зарубежный опыт содержит множество поучительных примеров, но историю демократических стран лучше ненадолго отложить. Там возвращение к власти после очередных выборов – рутинная процедура, которая слабо влияет на состояние государства и общества. Безусловно, интересно сравнивать действия Уинстона Черчилля в 1940-45 и в 1951-1955 годах, но пока для нас важнее процессы в недемократических или полудемократических, как современная Грузия, государствах, где роль личности в истории и ее воздействие на институты ощущается острее и болезненнее. Поэтому более поучительным может показаться европейский и латиноамериканский опыт XIX и первой половины XX веков и история стран Азии и Африки постколониального периода. В некоторых случаях чехарда переворотов делает одно «возвращение» неотличимым от другого, как, например, в случае Антонио Лопеса де Санта-Анны (Мексика), но в других можно проследить и формирование мифологии «возвращения», и ее определяющее влияние на политику, как в случае Хуана Доминго Перона (Аргентина).
В качестве хрестоматийного, вероятно, следует рассматривать пример реставрации Бурбонов. Прослеживая изменение позиции Людовика XVIII от первых послереволюционных заявлений до Веронской декларации (1795) и далее, вплоть до Хартии 1814 года, можно увидеть, как он постепенно осознавал необратимость произошедших во Франции перемен и в то же время стремился сохранить доминирующее положение монарха в системе. Он прошел долгий путь от обещания амнистии и признания равных возможностей для сословий до сохранения Гражданского кодекса Наполеона и других установлений двух предшествующих десятилетий. Иногда его борьба носила не только политический, но и стилистический характер: так, он пытался противопоставить крайне нежелательному для династии словосочетанию «Старый порядок» (а значит – страху перед его возрождением) возвышенную и туманную фразу «Восстановление древней конституции». Людовик XVIII был достаточно спокойным и трезвомыслящим человеком и не хотел мести вопреки политической целесообразности, но многие из окружавших его в эмиграции, а затем во Франции аристократов-ультрароялистов желали именно ее, как и возвращения к дореволюционным порядкам, что привело к «белому террору», репрессиям и подавлению свободы слова. Это усугубило внутренние конфликты и создало первые предпосылки для революции 1830 года.
Сюжеты «возвращения» Гамсахурдия и Шеварднадзе ценны тем, что развивались практически одновременно. На первый взгляд в руках бывшего диссидента был главный козырь – легитимность; вооруженные люди, поправ закон, изгнали законно избранного президента и депутатов из страны. Бывший первый секретарь ЦК КП ГССР, напротив, приступил весной 1992-го к работе в Тбилиси в условиях почти нулевой легитимности, опираясь на штыки и обрывки коллективных воспоминаний о спокойной жизни. Дефицит ключевых политических ресурсов вынуждал его изворачиваться и постоянно работать над расширением опоры в обществе, в то время как краеугольным камнем политики Гамсахурдия и его окружения стало требование восстановления прежнего, законного порядка вещей.
Строго говоря, легитимность и в этом случае была подмоченной. В августе 1991-го после провала ГКЧП власти запретили компартию и изгнали избранных по ее спискам депутатов из Верховного совета – проголосовавшие за них люди остались без представителей в высшем законодательном органе и на фоне коллапса компартии, возможно, предпочли бы отдать голоса другим оппозиционным силам. Разумным выходом (он кажется естественным сейчас – тогда дело обстояло немного иначе) стали бы внеочередные парламентские выборы: о них рассуждали в кулуарах, иногда в печати, но реально ни правительство, ни оппозиция не стремились к ним. Противники власти предпочли рискнуть, но сорвать банк и получить все – в противном случае им пришлось бы смириться с пребыванием Гамсахурдия на посту президента и присутствием крупной (возможно, доминирующей) фракции его сторонников в парламенте после новых выборов. Этот вариант не был единственным. Люди Шеварднадзе зондировали почву на предмет его возвращения в грузинскую политику после отставки с поста министра иностранных дел СССР в роли своеобразного «соправителя» с передачей его кадрам ряда министерских портфелей, но Гамсахурдия предсказуемо отказался. Возможно, он предполагал, что это станет лишь промежуточным этапом и опытные представители советской номенклатуры быстро скрутят его соратников. Как бы то ни было, в декабре 1991-го на проспекте Руставели заговорила артиллерия.
Формально безупречные основания для возвращения к власти (статус законно избранного президента) и убежденность в том, что на него возложена некая провиденциальная миссия лишали Звиада Гамсахурдия возможности маневра. Эти факторы мешали ему идти на компромиссы, привлекая новых союзников, а большинство окружавших его в изгнании людей жаждало реванша. Мысли о примирении, амнистии, правительстве национального согласия, принятии тех принципов приватизации, которые продвигали противники и т.д., либо отбрасывали, либо не формулировали достаточно четко. В лучшем случае, «звиадисты» (причем изредка) рассуждали не о формальных гарантиях, а о том, что Гамсахурдия великодушно простит отступников, когда его законные права будут восстановлены. А Шеварднадзе, вероятно, понимал: чтобы укрепиться у власти, ему на первых порах придется раздавать привилегии, активы, должности, звания, уникальные бонусы вроде временной возможности грабить сограждан, а также надежды и иллюзии. Не исключено, что он презирал лидеров карликовых крикливых партий и вооруженных формирований не меньше, чем Гамсахурдия, но приблизил многих из них, открыл им доступ к источникам дохода и местам в парламенте и правительстве. Лишь на уровне тончайших намеков его приближенные изредка давали понять измученным «беспределом» представителям старой номенклатуры и элитарной интеллигенции, что «вешать мы будем потом». «Второй срок» Шеварднадзе (как, возможно, и Гейдара Алиева) не воспринимался как прямое продолжение первого (1972-85); благодаря выступлению на «московской сцене» и антикоммунистической риторике в нем видели скорее реформатора, чем реакционера, реконструирующего тоталитарное прошлое. Стереотипы, которые в 1996-м помешали лидеру КПРФ Геннадию Зюганову выиграть президентские выборы в России, безусловно, работали и против Шеварднадзе, но менее эффективно и лишь в ограниченном, в первую очередь – в радикально националистическом сегменте общества. В большей степени от них пострадал еще один потенциальный «возвращенец» – Джумбер Патиашвили, который баллотировался на пост президента в 1995-м и 2000 году.
Тактически (если не касаться моральной составляющей) момент для «матча-реванша» Гамсахурдия был выбран удачно – в дни падения Сухуми хлипкая государственная машина разваливалась на части. Ограниченных военных ресурсов экс-президента могло не хватить для установления контроля над всей территорией страны и прежде всего над столицей, где ненавистная сторонникам Гамсахурдия старая элита несомненно мобилизовала бы дополнительные силы для сопротивления. Таким образом, мог реализоваться «сценарий Грачева» (Шеварднадзе рассказал о нем в мемуарах), в рамках которого в Западной Грузии утвердились бы «звиадисты», а Восточной – «эдуардисты». Такой финал стал бы несомненным успехом Кремля и заблокировал бы перспективу экспорта азербайджанских и центральноазиатских энергоносителей через Южный Кавказ – тогда она рассматривалась лишь теоретически (но весьма влиятельными силами). Однако западные партнеры вряд ли позволили бы слабой и зависимой от них Российской Федерации создать такую «пробку» на удобной для реализации транзитных проектов территории, и это, вероятно, понимали и Ельцин, и Шеварднадзе. Удачный тактический дебют Гамсахурдия не привел к стратегическому успеху, а попытка вернуться к власти с помощью оружия не расширила ряды сторонников свернутого президента несмотря на его законные права.
Михаила Саакашвили никто не свергал – его партия проиграла парламентские выборы в 2012-м, а затем президентские в 2013-м. Тем не менее он и другие лидеры «Нацдвижения» постоянно говорили о скором реванше и уже весной 2013 года сформулировали ключевую идею так: «Мы не можем дать власти четыре года» (это сказал депутат Акакий Бобохидзе на митинге 19.04.13, но фразу иногда приписывают тогдашнему генсеку партии, бывшему главе МВД Вано Мерабишвили – он несколько раз говорил почти то же самое в иной форме). После того как Саакашвили перебрался в Украину, для большинства «националов» возвращение к власти стало ассоциироваться с его приездом в Грузию и сопутствующими визуальными образами. Неизвестно, насколько правдивы рассказы о том, что план 2021 года подразумевал внезапное появление Саакашвили на митинге в Тбилиси, но, судя по комментариям представителей «Нацдвижения», кульминация виделась им примерно такой (интересно, что «звиадисты», которые в 90-х описывали желательный для них «конец истории» в своих изданиях или частных беседах, также упоминали выступление Гамсахурдия на огромном митинге – это сквозной образ новейшей грузинской истории).
В сюжете реставрации всегда присутствует указание на отдельные злоупотребления в прошлом, их упомянул даже (будущий) Людовик XVIII, объявив себя регентом в 1793-м. Однако их искоренение связывалось исключительно с доброй волей правителя, а не закрепленными в законодательстве гарантиями – от них он увиливал до последнего, пока зарубежные партнеры, обеспечившие реставрацию, не убедили его, что рассуждениями о «древней конституции» отделаться не удастся. В случае Саакашвили произвол властей требовалось ограничить в связи с двумя основными темами: а) пытками и систематическим нарушением прав человека со стороны полицейских и сотрудников пенитенциарной службы; б) добровольно-принудительным изъятием активов у тысяч собственников (судя по количеству жалоб, поступивших в прокуратуру после смены власти). Заверения могли сработать в других сферах, но в данном случае, вероятно, были необходимы формальные гарантии. Лидер «Гирчи» Зураб Джапаридзе предложил «националам» отказаться от портфелей силового блока в коалиционном правительстве еще до выборов. Он, по всей видимости, понимал, что общество изменилось и боится возврата к стандартам «нулевых» в области прав человека так же, как возвращения к нормам 90-х в сфере бизнеса или охраны правопорядка. Но «националы» отказались взять на себя такие обязательства. Неприкосновенность собственности защищена Конституцией и множеством законов, и к ним сложно (но можно) добавить что-то еще. Когда Саакашвили заговорил об изъятии активов Иванишвили и банка «Карту», это произвело неоднозначное, скорее, плохое впечатление (см. соответствующие комментарии в СМИ и соцсетях), поскольку грузины за последние 30 лет поняли, что если власти пренебрегут каким-то основополагающим принципом хоть раз, то вскоре соскользнут к произволу. Ситуацию усугубляли рассуждения некоторых сторонников Саакашвили о том, каким грозным и сладостным будет восстановление справедливости в их версии (французским ультрароялистам и не снилось). Отсутствие четкого и вразумительного ответа на вопрос «А что еще входит в программу кроме реванша?» также не способствовало увеличению числа сторонников бывшего правителя.
Здесь можно задуматься о том, было ли уклонение от однозначных гарантий следствием упрямства Саакашвили или он полагал, что (само)ограничение в области авторитарных решений в принципе несовместимо с его имиджем и он покажется слабым своим сторонникам, а противникам – лживым, заискивающим, и в результате потеряет больше, чем приобретет. Соратники признавали за ним право на единоличное, окончательное решение, но большинству жителей страны оно, вероятно, казалось избыточным после злоупотреблений 2004-12 годов, а также перехода к парламентской республике. На выборах «Нацдвижение» раз за разом будто бы билось о невидимую преграду, будучи не в силах расширить ряды избирателей. Перед выборами 2020-го встал вопрос о выступлении единым фронтом с «малыми» оппозиционными партиями и, следовательно, о серьезных уступках более сильного «Нацдвижения» в их пользу (в одномандатных округах, в общем списке и т. д.). «Националы» сделали несколько шагов в этом направлении, но затем Саакашвили предложил оппозиции объединиться под эгидой «Нацдвижения» – часть комментаторов позже назвала его решение самой главной, предопределившей поражение ошибкой. Вошли бы или нет подобные уступки в противоречие с имиджем сильного лидера, который и без того был изодран пропагандой оппонентов в клочья? Мог ли Саакашвили подстроиться под ситуацию?
Макс Вебер писал, что политическая система может начаться с харизмы, но харизма не гарантирует ее сохранения. Возникновение группировки вокруг харизматического лидера было обычным делом еще в каменном веке, но утверждение ее господствующего положения требует решения проблемы преемственности и создания устойчивых механизмов передачи власти – через традиции наследования или через подчинение законам (в том числе и демократическим). Неспособность и/или нежелание сделать это обычно приводит к многократному проявлению феномена возвращения вождя в молодых, неустойчивых государствах с неокрепшими элитами. Сценарии прихода оппозиции к власти, которые рассматривались экспертами в 2020-21 годах, в данном контексте могут показаться гибридными, сочетающими в себе как демократические элементы (участие в выборах), так и эксплуатацию харизмы «возвращающегося лидера» на фоне силовых акций (неожиданное выступление на митинге, взятие под контроль административных зданий и др.). К слову, Иванишвили еще в заявлениях 2011 года четко определил, что его политическим наследником станет старший сын; партия-партией, но главным источником влияния, центром силы в рамках такого подхода останется его семья. Не исключено, что к похожему решению приблизится и Саакашвили – политическая роль его ближайших родственников в последние месяцы возросла, в то время как лидеры «Нацдвижения» сцепились друг с другом.
За десять лет изменилась не только страна, но и партия, если точнее – группа людей в ее руководстве, выдвинувшихся из средних и низших слоев общества. В прежние времена социальный лифт поднял бы их в лучшем случае до уровня титулярного советника, как сказали бы в царской империи, но благодаря Саакашвили они получили огромные полномочия и доступ к весьма лакомым активам. Их значительная часть осталась под прямым или опосредованным контролем этих людей. Бидзина Иванишвили, вопреки требованиям радикальных противников «Нацдвижения», не стал «раскулачивать» их – они сохранили высокое положение в своей страте, возможность влиять на партию и подконтрольные ей СМИ, заключать взаимовыгодные закулисные сделки с властями, воспитывать молодых активистов и продвигать их, надеясь, что когда-нибудь они придут к власти. Проще говоря, в отличие от видных «звиадистов», их не «закатали в асфальт» и выделили им не идеальный, но, в принципе, уютный уголок в политической системе. Похоже, что планы Саакашвили по умолчанию (!) подразумевали, что они рискнут всем этим, а также жизнью и свободой, чтобы вернуть всю полноту власти. Впрочем, даже в случае успеха она была бы ограничена контролем верховного правителя, который стал весьма недоверчив после того, как от него отреклась часть бывших соратников, и необходимостью постоянно подавлять сопротивление, возможно, более жестокими методами, чем 15 лет назад. Вполне вероятно, что выбор в пользу революционного варианта показался им слишком рискованным, нерациональным и куда менее комфортным, чем положение до октября 2021 года, когда они эксплуатировали тему возвращения Саакашвили, или нынешняя ситуация, когда они эксплуатируют тему его освобождения. Если его действительно освободят и/или отправят на лечение, они чуть позже почти наверняка реанимируют «миф возращения» и вновь примутся эксплуатировать его (не со зла, а потому что политикам свойственно использовать любые ресурсы). Один из очень близких к правительству экспертов на днях высказался в частной беседе в том смысле, что это не противоречит интересам «Грузинской мечты» и поможет ей выиграть как минимум еще одни выборы. В тот момент он не рассматривал отправку Саакашвили за границу и даже его освобождение по амнистии как нечто немыслимое.
Некоторые «националы» упаковывают все вышесказанное в короткую и гневную, как проклятие, формулу: «Они его предали!» – в последнее время на фоне кризиса в партии она звучит очень часто. При этом очевидно, что «они» не давали и не нарушали никаких клятв, не присягали сюзерену формально, не обещали использовать в политической борьбе неконституционные методы и, следовательно, должны были сделать выбор на основе общих ценностей и/или личной выгоды. И главная ошибка Саакашвили, возможно, заключается в том, что на стадии планирования он проскочил мимо этого обстоятельства, полностью отождествил их мотивацию со своей, притом что «они» все же являлись наделенными свободой выбора людьми, а не функциями или эпизодическими персонажами, возглашающими «Кушать подано!», собирающими сторонников на пресловутый «огромный митинг», обеспечивающими координацию, связь и т. д.
В интервью ТВ «Пирвели» Элгуджа Цомая, который перевез Саакашвили через границу в своем грузовике, сказал, что его должен был встретить надежный человек, но этого не произошло. Затем Цомая, вопреки обещанию, не прислали адрес конспиративной квартиры, и он отвез Саакашвили в свою. С этого момента перспективы лидера «Нацдвижения» кажутся незавидными – оставшись один, он с вероятностью 99% «прокололся» бы, попытавшись самостоятельно связаться с соратниками с помощью смартфона или через доверенных лиц, организовать какие-то акции или нелегально вернуться в Украину. Из этого, конечно, не следует, что грузинские спецслужбы не получили информацию о его пребывании в стране «на блюдечке». В суде Цомая заявил, что перевезти Саакашвили в Грузию его убедил бывший заместитель Вано Мерабишвили Георгий Лорткипанидзе, занимающий высокий пост в украинских спецслужбах. Разумеется, лишь на основании его показаний нельзя утверждать, что дело обстояло именно так или что встречавших (но так и не встретивших) Саакашвили в Грузии людей также контролировал Лорткипанидзе. Но может возникнуть вопрос: зачем вообще был нужен весь этот шпионский водевиль с явками и паролями?
Незадолго до приезда в Грузию Саакашвили продемонстрировал авиабилет. Он мог прилететь за пару дней до выборов и позволить властям арестовать себя, как Алексей Навальный в России. Это исключило бы риск (вполне возможной, но едва ли рациональной) ликвидации фигуранта в промежутке между тайным пересечением границы и арестом и вызвало бы более сочувственную реакцию зарубежных партнеров, чем путешествие в грузовике, хоть они и относились к «возвращению» скептически. Брошенный властям открытый вызов в виде легального и демонстративного пересечения границы, возможно, мобилизовал бы сторонников Саакашвили лучше, чем растерявшихся противников, что позволило бы оппозиции победить на выборах (точнее – помешало бы «Грузинской мечте» пересечь 43-процентный «барьер Шарля Мишеля» и привело бы к внеочередным парламентским выборам и/или резко ухудшило бы положение правящей партии). А арест скрывавшегося Саакашвили с сопутствующими заявлениями правительства мобилизовал на избирательных участках как его сторонников, так и противников, и его партия проиграла выборы. Конечно, это лишь предположения, но есть еще один важный нюанс. Если бы Саакашвили выбрал пассажирский авиарейс, он зависел бы в первую очередь от самого себя, а его соратникам пришлось бы подстраиваться под игру лидера. Но, располагая такой возможностью, он предпочел вверить свою судьбу другим людям – шоферам, связным, их кураторам, бывшим чиновникам со сложной биографией и мотивацией, притом что даже не измена, а оплошность каждого из них грозила ему самыми фатальными последствиями; его будущее стало зависеть от их действий. Было ли внезапное появление на «огромном митинге» настолько ценным, что оправдывало переход из хорошо знакомой сферы политики в затененную область интриг полупрофессиональных силовиков? Привело бы оно к коллапсу власти или через пару часов ее видных противников арестовали бы? Или в центре Тбилиси началось бы кровопролитие? И предшествующие, и более поздние, плохо организованные акции и кампании протеста, судя по комментариям сторонников Саакашвили, скорее разочаровали, чем вдохновили их. Взвесив аргументы, можно прийти к выводу, что вероятность успеха была мизерной, а выбор в пользу «нелегального варианта» возвращения стал грубейшим тактическим просчетом в истории «Нацдвижения».
Все упомянутые ошибки так или иначе связаны с одним источником – неумением и/или нежеланием ощутить течение реки времени, принять во внимание изменения в обществе и в сознании отдельных людей. Эта проблема является обратной, темной стороной мифа возвращения – с ней неоднократно сталкивались политики XIX-XX веков, а в XXI-м - экс-президент Перу Альберто Фухимори, мечтавший вернуться к власти, но попавший за решетку. Ее обычно игнорировали люди, которые требовали возвращения любимых вождей и исподволь подталкивали их к роковым решениям. Безусловно, взрослому человеку нелегко признать, что мир быстро меняется и необходимо развиваться вместе с ним, но, если он, отбросив эту мысль вопреки предупреждению Гераклита, будет упорно пытаться вновь войти в ту же реку, то рано или поздно непременно утонет в ней.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Форум