«И смолк наш юный барабанщик, его барабан замолчал», – писал в 1930 году советский поэт Михаил Светлов. Он вряд ли предполагал, что его строки станут эпиграфом для разговора об инциденте, который произошел 15 августа в концертном зале Black Sea Arena и вновь привлек внимание к злободневным вопросам. Как в Грузии относятся к гражданам России и этническим русским? Почему связанные с ними события приводят к извержению эмоций в одних случаях, а в других, внешне похожих, общественность остается индифферентной? Как националистическая повестка повлияет на парламентские выборы 2024 года?
В ходе концерта американской рок-группы The Killers ее фронтмен Брэндон Флауэрс по традиции пригласил на сцену барабанщика из зала – зрителя с плакатом «If destiny is kind I’ll be your drummer tonight» (Если судьба благосклонна, сегодня я буду вашим барабанщиком). Когда выяснилось, что он из России, часть зрителей начала свистеть и протестовать. Группа тем не менее исполнила одну из своих композиций вместе с россиянином, после чего Флауэрс попытался успокоить толпу, называя всех поклонников группы «братьями и сестрами», но, по сути, подлил масла в огонь. На следующий день музыканты извинились, подчеркнув, что «никого не хотели расстраивать». Администрация концертного зала фактически отмежевалась от их поступков: «Понимаем эмоции наших гостей. Действия артиста на сцене не являются позицией Black Sea Arena». Это заявление завершалось словами «Россия – оккупант».
Для непредвзятого исследователя данный инцидент интересен тем, что реакция была спонтанной и проистекала из убеждений части аудитории. Многие комментаторы полагают, что они сформировались в последние десятилетия из-за агрессивной политики Кремля в Грузии и Украине. Но не исключено, что основу образуют более древние, архетипические представления, а последние события лишь подпитывают их.
15 декабря 1972 года, вскоре после того, как Эдуард Шеварднадзе сменил Василия Мжаванадзе на посту первого секретаря ЦК Компартии ГССР, в Центральном разведывательном управлении США подготовили доклад о ситуации в республике (рассекречен в 2005-м). В нем, помимо прочего, говорилось: «Грузины никогда не были русифицированы в той же степени, как другие советские меньшинства, а почти все руководители республики являются грузинами по происхождению. Среди 123-х полноправных членов ЦК Грузии всего семеро славян. Грузия уникальна и тем, что это единственная республика, где за последние десять лет число русских жителей сократилось. Исход, несомненно, был вызван сильными антироссийскими настроениями среди грузин, которые становились все более выраженными в пренебрежительном отношении к русским и всему русскому. Впрочем, в таком отношении больше кажущейся, чем настоящей ярости».
Эти настроения можно связать и с потрясшим Грузию расстрелом демонстрации 9 марта 1956 года, и с недовольством местной элиты тем, что при Хрущеве коммунистов неславянского происхождения, а прежде всего – грузин (из-за Сталина и Берия), начали вытеснять из союзного руководства. Однако оценка ЦРУ напоминает и о другом факторе – переселенческой политике Центра, страх перед которой произрастает из исторического опыта. Задолго до того, как на Южный Кавказ хлынули с севера потоки людей, гонимых войнами и лишениями ХХ столетия, царские власти способствовали переселению в Грузию множества этнических русских. А еще раньше, правители Персии пытались очистить от грузинского населения долины Кахетии и заселить их кочевыми племенами, что привело к судьбоносному Бахтрионскому восстанию (1659). Опасность казалась реальной и в послевоенном СССР: в мемуарах нескольких руководителей того периода упоминаются истеричные крики Хрущева, который грозился выселить грузин в Сибирь и Казахстан – с учетом депортаций 40-х такая перспектива не казалась немыслимой и ее обсуждали в обществе. Образ чужака, овладевающего родным краем, воспринимается в малоземельных обществах особенно остро, что отражалось и в фольклоре, и в политической повестке как на Южном, так и на Северном Кавказе. Он активно использовался на заре национально-освободительного движения 80-х и способствовал росту популярности Звиада Гамсахурдия и его лозунгов.
В мемуарах известного российского политика Евгения Примакова есть такое утверждение: «Вопросы строительства тех или иных предприятий в республиках часто решались не на основе экономической целесообразности, а по политическим мотивам. Характерно в этом плане сооружение металлургического комбината в Рустави (Грузия), куда издалека поставлялись и руда, и коксующийся уголь. Но зато комбинат должен был способствовать созданию и укреплению настоящего рабочего класса в преимущественно «мелкобуржуазной» республике». Однако в Тбилиси вопрос воспринимался сквозь призму классовой теории куда реже, поскольку созданию крупных предприятий сопутствовал страх перед переселением десятков тысяч русских пролетариев – балтийский пример казался весьма пугающим.
В 60-х годах XIX века в Грузии проживали примерно 25 тысяч русских, к концу столетия их число увеличилось до 100 000 (около 5% населения). Рост ускорился в советскую эпоху – если в 1926-м в Грузии, согласно официальной статистике, жили 96 085 русских (3,6%), то к 1939-му их стало 308 684 (8,7%), а в 1959-м – 407 886 (10,1%). В Грузии оседали и обрусевшие представители других этнических групп, но установить их численность, опираясь на данные переписи, можно лишь приблизительно. Такие изменения на фоне антигрузинских истерик Хрущева привели к скрытой этнополитической мобилизации, объединившей значительную часть местной элиты, которая, апеллируя к историческим примерам, легко подобрала ключ к настроениям масс.
Верхушка общества, что при царе, что при коммунистах, опиралась на простой и понятный постулат – уменьшение удельного веса грузинского населения снижает ее влияние, а увеличение числа «пришлых» дает имперским властям дополнительные инструменты для русификации и вторжения в сферы, которые местная аристократия издревле считала неотчуждаемыми. «Политика пренебрежения», изоляции, осторожного, но постоянного давления, возможно, действительно привела к определенным результатам вкупе с постепенным отказом позднесоветского руководства от масштабных переселенческих проектов – во всяком случае, к такому выводу пришли аналитики ЦРУ. К 1970 году численность русских в Грузии снизилась до 396 694 (8,5% населения), затем до 371 608 (7,4%) в 1979-м, а в 1989-м составила уже 341 172 (6,3%).
Бегущий от ужасов революции и войны обыватель, отправленный на «стройки коммунизма» пролетарий или вывезенный из Поволжья голодающий, как правило, был человеком обездоленным и начинал свою жизнь в Грузии у подножия социальной пирамиды (из личных воспоминаний: бабушка автора с ужасом рассказывала, как голодающих детей выгружали из эшелона – они не могли стоять, и их буквально складывали на перроне). Его соплеменников на высоких постах, в отличие от дореволюционной эпохи, обычно не заботила этническая или кастовая солидарность, тем более что ее проявление в СССР могли истолковать превратно. Ему приходилось делать выбор: либо упорная интеграция в местное общество с постоянной демонстрацией лояльности, либо изоляция в пределах своеобразной «русской капсулы». Она не породила в Грузии острых политических вызовов подобных «интерфронтам» в странах Балтии, движениям «в защиту русского языка» и т. д. и не создала в сердце страны новых проблем вдобавок к возникшим в автономиях, возможно, и потому, что основа «пренебрежения» во многом была социальной, а не этнической. Высмеивая и изолируя малокультурного пролетария вместе с его ориентирами, она, как правило, не акцентировала внимания на происхождении – скорее намекала, чем определяла. В то же время примеры успешной интеграции этнических русских и представителей других народов превозносились в рамках умеренного националистического дискурса, который исподволь разъедал официальную идеологию. «Политика пренебрежения» в той степени, в какой она препятствовала инсталляции структур «русского мира», была относительно эффективной и изворотливой, обычно не опускалась до звериного этнонационализма и позволяла подпитывать представления о грузинской толерантности в условиях, когда связи элитарной интеллигенции и чиновничества Москвы и Тбилиси превозносили тем громче, чем бóльшую выгоду приносили сторонам. Не исключено, что аналитики ЦРУ уловили двойственную, лисью природу «пренебрежения» и, указав на его результат, добавили в доклад непроверяемую в принципе оценку – «скорее кажущаяся, чем настоящая ярость».
Из-за распада СССР, войн и экономических трудностей численность русских в Грузии снизилась более чем на четверть миллиона. По данным переписи 2002 года, их осталось 67 671 (1,5% населения); к 2014-му показатель уменьшился до 26 453 (0,7%). Связанные с русификацией угрозы уже не рассматривались как актуальные, и даже агрессивная политика Кремля не оказывала значительного влияния на отношение к русским в Грузии – ни к приезжим, ни, тем более, к живущим здесь постоянно. На фоне укрепления гражданского национализма и маргинализации этнического (хоть они и не всегда разлепляются в постсоциалистических странах) настороженное описание отдельных групп стало считаться в мейнстримных СМИ попросту неприличным. Общий настрой был спокойным, зачастую дружелюбным, хотя некоторых националистов раздражала четкая грань между отношением к правительству России с одной стороны и к ее гражданам или этническим русским – с другой. Впрочем, националисты консервативного толка нередко видели бóльшую угрозу в релокантах и туристах из Турции, Ирана, арабских стран и даже в нескольких сотнях (гипотетических, так и не переселившихся) буров, чем в постепенном увеличении численности русских, которых они считали культурно более близкими. 2022 год изменил все.
Фактически одновременное (по историческим меркам) прибытие в Грузию десятков тысяч граждан РФ напугало многих местных жителей и активировало старые стереотипы; описывая происходящее они нередко используют слово «нашествие» – обычно с иронией, но иногда без нее. Некоторые приезжие расширяют связи с окружающими и, по мере возможности, успешно интегрируются, но другие – живут в Грузии, словно в транзитной зоне аэропорта, формируя обособленную сферу обитания с внутренними иерархиями, культурными событиями и даже подобием экономики, на которую с подозрением взирают налоговики. Большинство ее обитателей старается «не отсвечивать», не выдвигает политических требований, но часть местного населения тем не менее связывает с быстро разбухшей «русской капсулой» те же ощущения и опасения, что с рабочими поселками и казармами XIX-ХХ веков.
В мемуарах главы германской миссии на Кавказе Фридриха Кресса фон Крессенштейна есть несколько характерных наблюдений – они показывают, что грузины, с которыми контактировал генерал, воспринимали прибытие в Тбилиси множества русских (развал Кавказского фронта Первой мировой, первые волны беженцев и т. д.) как серьезную угрозу, хотя тогда, в середине 1918-го, Советы дышали на ладан, а Белое движение еще не оперилось. Возможно, подобные, условно «архетипические» опасения и запускают соответствующие стратегии (пренебрежение, изоляция, вытеснение), а злободневные политические поводы лишь усиливают их – очевидно, что они не оказывали такого влияния на настроения до «нашествия».
Между радикальным националистом, который пишет на стенах антирусские (а не только антироссийские) лозунги, продавщицей, которая отказывается отвечать клиенту на русском, публицистом, который посвящает ей восторженные комментарии, клерком, который намекает приезжему, что ему здесь не очень рады, обычно нет никакой связи – не существует тайного центра, раздающего указания и координирующего действия индивидуумов. В поисках метафоры можно обратиться к незаслуженно подзабытой книге Станислава Лема «Непобедимый» – в ней миллионы небольших автономных элементов соединялись друг с другом перед лицом угрозы и образовывали «тучи», не обладающие единым сознанием, но способные к эффективным действиям, которые представители другой цивилизации считали хорошо продуманными. Этнополитическая мобилизация точно так же объединяет сотни тысяч людей и задает общее направление – политики пользуются ее энергией, но никогда не контролируют процесс полностью. В последние месяцы они почувствовали, что волею обстоятельств базовые националистические инстинкты вновь могут стать ключевым политическим ресурсом (один политолог в частной беседе даже сказал, что «выборы 2024 года выиграет или проиграет национализм»). Но использовать их не так-то просто: из того, что кто-то набрел на месторождение урана, вовсе не следует, что он сумеет изготовить бомбу.
В 1945-м, когда сравнение показалось бы особенно актуальным, Джордж Оруэлл заметил: «Националист – это тот, кто думает исключительно или в основном категориями состязательного престижа. Он может быть позитивным или негативным националистом, то есть он может использовать собственную интеллектуальную энергию для возвеличивания или уничижения, но в любом случае его мысли всегда направлены на победы или поражения, триумфы или унижения. Он рассматривает историю, особенно современную историю, как бесконечные взлеты и падения великих общественных группировок, и в каждом происходящем событии ему видится, что его сторона побеждает, а ненавистный противник проигрывает». В предвыборном контексте «русскую капсулу» саму по себе нельзя позиционировать как состязающегося соперника, она не является политическим субъектом, и такая попытка приведет лишь к натужной эксплуатации радикального этнонационализма, не имеющего серьезных электоральных перспектив. Но коль скоро сам факт ее существования и расширения активирует старые стереотипы и негативные эмоции, планировщики кампаний непременно попробуют использовать их против оппонентов.
Следует вспомнить несколько эпизодов, связанных с российским фактором. Когда президент РФ Владимир Путин отменил введенный в 2019 году запрет на полеты в Грузию, часть оппозиционных сил начала кампанию протеста, провела акцию у тбилисского аэропорта. Но борьба против возобновления авиасообщения неожиданно трансформировались в выступления против свадьбы неких россиян, которые, по мнению протестующих, не имели права праздновать ее в Грузии (близ Кварели). Когда они уехали, президент Зурабишвили заявила «Отъезд этих людей – достижение общества». Однако о полетах и митингах у аэропорта оппоненты правительства после этого будто бы забыли, притом что количество рейсов с тех пор увеличилось. Можно вспомнить и острую реакцию на прибытие в Батуми теплохода с российскими туристами. Во главу угла был поставлен вопрос об их политических взглядах, оценке российской агрессии в Грузии и Украине, причем россияне, прибывшие в те же дни наземным или воздушным транспортом, такой реакции не вызывали. В обоих эпизодах присутствовал элемент «состязания», завершенного драматургически после отмены свадебного торжества и отбытия судна. Оно вытесняло из информационного поля более масштабные вопросы – возможный отказ от прямого авиасообщения, ужесточение визового режима, что делало протест менее проблемным для правительства. Его активные противники так и не запустили масштабную кампанию, направленную на сокращение времени пребывания россиян в Грузии с года до трех месяцев, хотя с таким предложением выступала и Зурабишвили, и другие политики; в феврале-марте 2022 года введение визового режима поддерживали 66% респондентов NDI (не поддерживали 23%). Тем не менее лидеры предпочитают выражать свою позицию на шумных, но имеющих лишь локальное значение акциях и обходят стороной принципиально важный вопрос, взявшись за который они сумеют привлечь и объединить вокруг себя часть общества (хотя другая часть может выступить против, защищая свои доходы, выросшие благодаря релокантам и туристам из РФ). Но они либо не верят в свои силы, либо считают, что выгоднее раз за разом обвинять правительство, не меняя порядка вещей.
Возможности самой крупной оппозиционной партии – «Национального движения» – на этом участке ограничены, поскольку в годы правления оно активно способствовало привлечению российских туристов. Ее позицию по данному вопросу наиболее кратко сформулировал Михаил Саакашвили, выступая в ранге главы Одесской ОГА в украинском парламенте 6 апреля 2016 года: «У нас бум туризма начался после российского вторжения в 2008 году. Реально тогда начался бум туризма. И почему? Мы приняли философское решение. Или мы жалуемся всему миру, что нас оккупировали, нас угнетают, нас стреляют, или мы вообще замалчиваем эти факты и говорим только о позитивной стороне Грузии (аплодисменты). Или мы ориентируемся на будущее, или думаем, как выглядеть очень жалкими и жертвой агрессии. А этих жертв столько в мире, они всем надоели. Маленькая Грузия… даже большая Украина – от нее устают, если чего-то позитивного, другого не предложить». Сказав такое, очень сложно критиковать правительство с противоположной позиции, поскольку оно раз за разом будет извлекать из архива старые цитаты (чем, собственно, и занимается в последние полтора года). Другие партии, пытаясь оседлать националистическую волну, охотятся за отдельными информационными поводами, однако не рискуют объявить вопрос о трехмесячных визах ключевым и начать борьбу за достижение конкретной цели. Судя по настроениям за кулисами, лидеры правящей «Грузинской мечты», просматривая результаты соцопросов и наблюдая, как волны националистических эмоций (это не девятый вал, но тем не менее) захлестывают СМИ и соцсети, вряд ли стремятся к углублению «политики открытых дверей» и, возможно, хотят сохранить до выборов некое метастабильное состояние, близкое к нынешнему (даже с небольшим откатом назад). Подобно руководителям советской Грузии, они могут попытаться приспособить «пренебрежение» к своим интересам, и в данный момент не противодействуют его проявлениям активно и системно. В целом же все как всегда: у оппозиционных партий – море возможностей, у правящей – более эффективные оргструктуры.
«Но покамест рано жить без барабана, Я его не брошу. Нет, нет, нет!» – писал в том же неспокойном 1972 году советский поэт Евгений Долматовский и едва ли думал, что его строки позволят возобновить разговор о скандальном концерте после исторического экскурса. Некоторые комментаторы писали, что протестующие зрители увидели в том россиянине не человека с его разнообразными качествами, плюсами и минусами, а условного «путина» – олицетворение агрессивной державы и ее преступной политики. Но не исключено, что дело обстоит еще сложнее.
В годы холодной войны многие жители СССР потянулись к западным ценностям благодаря музыке и кинематографу. Тот россиянин в зале держал плакат с надписью на английском, мечтал сыграть с американской группой и, возможно, позже задумался бы о том, почему у нее все так замечательно получается и как вообще устроен свободный мир, а потом… (эфемерный шанс лучше обозначить троеточием). Его восхождение на сцену – причудливая метафора чудесного прорыва к социальному лифту без проверки на многочисленных политических и культурных КПП, деклараций лояльности и извинений за доставленные неудобства, маленькая история успеха, который не мог быть достигнут. Если вернуться к замечанию Оруэлла о бесконечном состязании – ему в любом случае не позволили бы одержать победу.
Примерно 95% горячих комментариев были посвящены поведению протестующих зрителей – многие поддерживали их, а не Брэндона Флауэрса, в то время как оппоненты смущенно мялись и путались в извиняющихся оговорках. Почти никого не интересовали чувства барабанщика и его судьба – на него навесили ярлык чужака, который едва ли мог претендовать на всю полноту человеческого достоинства. К нему отнеслись как к опасному ксеноморфу и в каком-то смысле толкнули назад, в объятия Путина, но большинству было плевать, а некоторые писали: «Они все одинаковые». Сравнивая нынешние заявления с прежними, мы увидим, что раньше чаще говорили о взглядах приезжих, их деятельности, личных качествах, но затем интерес снизился. Для многих комментаторов «они» стали одинаковыми, точнее – одинаково чуждыми, обезличенными; что-то похожее происходило и раньше, в «эпоху пренебрежения».
Что ж, это тоже выбор, сделанный на стыке старого оборонительного национализма и актуальных политических вызовов, фрустрации и перевозбуждения, вероятно, неизбежный в нынешних обстоятельствах – почти никто не станет сожалеть о нем, рефлексировать и оглядываться назад. Крылатая фраза «Скрипач не нужен!» описала умопомрачительную траекторию и вернулась десятилетия спустя, превратившись в «Барабанщик, пошел вон!» У взгляда на мир сквозь призму национализма, каким бы естественным и праведным он ни казался, есть своя цена. Он вряд ли позволит нам увидеть в «русском барабанщике» неповторимую, необходимую для многообразного мира личность или допустить (лишь допустить мысленно!), что Брэндон Флауэрс, возможно, был прав. Этот взыскующий взгляд, наверное, помешает нам вспомнить историю о заключенном концлагеря, который вскоре после освобождения сказал об истязавшем его эсэсовце: «Думаю, для Создателя его душа так же важна, как моя». Общество еще не готово, и ему понадобятся десятилетия развития в европейской семье для того, чтобы задуматься о судьбе барабанщика, который так неосторожно потревожил его покой.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Подписывайтесь на нас в соцсетях
Форум