Три недели назад глава Запорожской районной госадминистрации Запорожской области Украины Олег Буряк узнал, что российские военные держат в заложниках его 16-летнего сына. В первые дни после случившегося украинский чиновник пытался договориться об освобождении ребенка. Переговоры не принесли результата, и Олег Буряк решил публично рассказать о случившемся. Он записал видеообращение и выложил его в фейсбук.
Олег Буряк родом из Томска, где прожил первые 12 лет жизни. В России у него живут родственники. В интервью Радио Свобода глава Запорожской районной администрации рассказывает не только об обстоятельствах пленения его сына и о том, в каких условиях его удерживают, но и о своей жизни в России и Украине, а также о том, как он воспринимает войну, начавшуюся 24 февраля.
Я не могу найти человека, на которого готовы обменять моего сына
– Влад у меня сын от первого брака, поэтому он жил в Мелитополе, я проживаю в Запорожье. Когда началась война, Влад вместе с мамой и с младшей сестрой были в Мелитополе. Выезжать они не хотели, потому что у Владика по маминой линии дедушка Али Аметович – раковый больной, и он был на четвертой стадии, поэтому они приняли решение, что будут с дедушкой до последнего, а потом выедут из Мелитополя. По мере того как развивались события, я каждый раз звонил и настаивал, чтобы хотя бы дети все-таки выехали, и в конечном итоге 1 апреля мне удалось вывезти младшую сестру Влада, мою дочь, вместе с мамой, а потом уже 8 апреля в 5:45 умер дедушка Владика. Уже в восемь утра, сразу же, я организовал вывоз Влада. В одиннадцать машина была на блокпосте между Мелитополем и Запорожьем, в Васильевке. Это последний блокпост перед нашим блокпостом. Колонну с частным транспортом остановили, и российские военные ходили от машины к машине, с каждым водителем разговаривали о том, кто, куда и зачем едет, проверяли документы. В машине, в которой ехал Владик, за рулем были две женщины, сзади были несовершеннолетние дети, среди которых был и Влад. Владик сидел на заднем сиденье и играл в телефоне. Когда военный подошел и начал разговаривать с женщинами, он обратил внимание, что у Владика в руках телефон, и он ему сказал: "Ты меня снимаешь?" Естественно, все в машине сразу сказали: "Никто не снимает, просто играется ребенок в телефоне, как все дети". Тогда он потребовал отдать телефон. Между Владом и российским военным возникла перепалка, в результате которой военный забрал телефон и там увидел скачанные видео. Когда война только началась, в первые недели были опубликованы видео российских военнопленных, которым давали телефон, и они звонили своим родным и близким из России, рассказывали про то, что происходит в Украине, и просили помочь им каким-то образом забрать их из плена. Вот эти видео были в телефоне. Они не понравились российскому военному, и Влада вытянули из машины и отвели в кафе рядом. Машину, в которой он ехал, удерживали в течение еще трех часов. Меня они идентифицировали, когда внимательно изучили документы. Он записан – Буряк Владислав Олегович. Соответственно, в интернете спокойно можно загуглить "Буряк Олег" – и сразу же высвечивается, кто я такой. Так у них возник повышенный интерес к сыну. Когда они не нашли доказательств причастности женщин ко мне, они потребовали их вместе с детьми уехать. Женщины сказали: "Мы без Влада не поедем". Тогда они начали угрожать: "Если вы сейчас не уедете, мы вас задержим тоже". Ну, женщины спасали своих детей, и они поехали дальше по маршруту. А Влад остался у военнослужащих российской армии.
– У вашего сына был мобильный телефон. Вы пытались по этому телефону звонить, связываться с сыном?
– Когда их только остановили, женщина, которая была за рулем, отзвонилась. Дело в том, что я действительно не знал этих людей, их знал мой друг, который в Мелитополе посадил Владика в машину к своим хорошим близким знакомым. Поэтому, когда встал вопрос о его эвакуации, он мне их рекомендовал, и я сказал: "Хорошо, давай попробуем". Просто Владик должен был выехать гумконвоем, который со стороны Запорожья был организован в Мелитополь. Туда шли автобусы, они должны были разгрузить продукты питания и лекарства, а на обратном пути вывезти людей, которые хотят выехать с оккупированной территории. И Владислав должен был в этом конвое уехать. Но когда в Мелитополь приехал гумконвой и его разгрузили, местная самопровозглашенная власть решила просто конфисковать автобусы. Из-за этого конвой, естественно, никуда не поехал. То есть выделили только один автобус, погрузили в него всех водителей, и сказали: "Уезжайте отсюда". Но поскольку конвой был заранее согласован российской стороной и нашей стороной, то начались переговоры о том, что условия не соблюдаются: раз автобусы отправили, то они должны вернуться. Довольно долго шли эти торги, поэтому и было принято решение не ждать, а вывезти Влада.
– После того, как вашего сына задержали, вы имели возможность поговорить с ним?
– Чтобы вы понимали: уже на сегодня 18-е сутки, как его удерживают в плену. 18-е сутки мой сын сидит в камере. Несовершеннолетний шестнадцатилетний ребенок сидит в камере для заключенных. За это время я два раза имел возможность общаться с сыном, и два раза имела возможность пообщаться с ним его мама.
– А что он рассказывал, что с ним происходит?
– Из того, что я вам могу рассказать, вы же понимаете, что это очень тонкий момент… последний раз он сказал, мы в субботу разговаривали накануне Пасхи, что ему в пятницу дали возможность помыться, постираться впервые за это время. Его кормят сухпайками и периодически дают возможность выходить на улицу, выводят его гулять. И у него есть книга, ему дали книгу, он читает.
– А какие-то условия для освобождения они поставили?
– Да, условия есть. Эти определенные условия зашли в тупик, потому что я не в состоянии их выполнить. Это не деньги, чтобы сразу было понятно. Если бы деньги, я бы уже искал эти деньги и, думаю, нашел бы. Поэтому, поскольку переговорный процесс зашел в тупик, я принял решение на восьмые сутки выйти в публичную плоскость.
– То есть вы не видите возможности в данный момент каким-то образом освободить своего сына?
– На сегодня нет, я способа не вижу. Условие, которое мне было поставлено, я пока выполнить не могу. Я не могу найти человека, на которого готовы обменять моего сына.
– Во время этих переговоров вам угрожали? Военные знают, кто вы?
– Они знают, но не угрожали. А какой смысл мне угрожать? Это же не какая-то шантрапа с улицы, это серьезные люди, обученные, поэтому смысл там словами кидаться, зачем? Здесь не надо никому ничего объяснять, у них мой сын, и степень ответственности я очень хорошо осознаю. Я каждое слово под микроскопом рассматриваю: что можно сказать, что нельзя сказать, какой поступок совершить, чтобы не навредить своему сыну. Тут двадцать раз все взвешиваешь, прежде чем что-то сделать или сказать. И двадцать раз взвешиваешь, о чем можно подумать, а о чем даже не хочешь думать.
– Вы долгое время занимались политикой в Мелитополе. Какая там сейчас ситуация? И какова ситуация в Запорожском районе, который вы возглавляете?
– Я здесь четко разделяю две вещи. Есть ситуация с моим сыном, и это боль для меня как для человека, для отца. Есть другая, более глобальная боль – это война, которую развязало государство Россия против государства Украина. Причем необоснованно, беспочвенны все обвинения, которые есть, война развязана с жестокостью и цинизмом. Есть потери, которые несет сейчас украинский народ, лишения. Посмотрите, с лица Земли стерли такие города, как Мариуполь, Волноваха, идут серьезные бои в Николаеве, в Харькове. Я вижу сводки, сколько людей погибло. Порядка 200 детей в Мариуполе пропали без вести. Сколько еще в Мариуполе людей, которые сидят по подвалам. Тут, в Запорожской области, идут большие бои в Орехове. Постоянно погибают граждане Украины, и не только военные, но и в большом количестве погибает гражданское население. Мы даже не знаем, сколько точно, потому что есть же временно неконтролируемые территории, с которых мы получаем какую-то информацию, но до конца ее проверить в полном объеме мы еще не можем. И потери мы будем еще потом какое-то время подсчитывать. У нас есть определенное количество пропавших без вести, разорванные семьи, когда мужчины остались воевать, а женщины и дети уехали в эвакуацию, кто на Западную Украину, а кто вообще в другие страны. Это трагедия! И как руководитель я понимаю эту боль, я вижу сводки, а есть и закрытая информация, которую я вижу. Поэтому есть вещи, в отношении которых я просто не имею права дать возможность прорваться эмоциям. Во-первых, я нужен своему сыну как здравомыслящий холодно рассуждающий: с горячим сердцем, но холодным разумом. Точно так же я нужен и вверенной мне территории, своей стране, своему району, своей области, тут живут люди. Война есть война, тут ничего не сделаешь. Наша задача максимально быстро победить с минимальными потерями как для людей, так и для всей страны в целом. Это очень сложная тема.
– Вы говорите, что происходят бои в Орехове. А какая ситуация сейчас в Запорожье? Постоянно говорят, что начнется наступление на город. Или вы уверены, что город устоит, потому что там очень сильная оборона?
– Огромный, просто неоценимый вклад в оборону Запорожья и Запорожского района внес город Мариуполь, хотя и вся страна тоже. Но Мариуполь, который держится на протяжении уже двух месяцев, дал возможность создать очень сильную глубокую оборону города Запорожье, а также всего Запорожского района. И низкий поклон жителям Мариуполя, всем военнослужащим, которые защищали этот город. Их огромная заслуга в том, что у нас была возможность очень серьезно подготовиться к обороне Запорожья. Второй фактор для Запорожья – это, конечно, то, что он как бы разделен на две части рекой Днепр, левый и правый берег. Таким образом, у нас есть возможность создать несколько рубежей обороны своего города, что, конечно, тоже очень непросто. Если российские оккупанты вдруг решат идти на Запорожье, то это будет ценой огромных потерь для них. А еще же рядом стоит такой друг и сосед, как город Днепр, а тыл прикрывает город Кривой Рог. Это не вопрос оптимизма, это вопрос двухмесячной работы, которую мы здесь вели, чтобы ни одного лишнего сантиметра не отдать и защитить своих жителей. У нас нет лишних сантиметров украинской земли. Но враг очень циничный. Вы же видите, что он бьет по жилым кварталам, он не смотрит на то, больницы ли это, садики, школы, бьет по спальным районам. Он же не бьет только по критическим объектам инфраструктуры, а бьет там, где живут люди. Это верх цинизма. Как это в XXI веке может быть? Я просто не понимаю. А второе – это объяснение того зачем? Вот какая цель? Я в Томске родился, и первые 12 лет своей жизни я там прожил. У меня по маминой и по папиной линии куча родственников в Сибири. Я вообще не понимаю, зачем это все? Настолько были мы связаны, более 30 процентов населения Украины было связано с родственниками в России, а после этих убийств, после этой войны, которую развязала российская власть, мы точно не простим. Такое нельзя прощать, это невозможно. Это страшная вещь, которая непонятно зачем.
– Вы говорите, что два месяца Запорожье потратило на оборону. Вы хотите сказать, что, когда началось вторжение, вы не были готовы с точки зрения обороны к защите города? Вы не ожидали, что начнется война?
У нас же закончилось время земельных войн, мы сражаемся за экономические рынки
– У нас есть военные, а я – представитель гражданской власти. Военные занимались своими задачами. Вы думаете, что нас военные во что-то посвящали? Нет. Точно так же, как и мы не посвящали военных в свои гражданские проблемы. Каждый занимался своим делом. Это первое. Второй момент, кто верил в это? Да, я видел публикации в западных СМИ, говорили о возможном вторжении. Но мы до последнего – честно – не верили. Вопрос – зачем? Я не понимаю зачем. У нас же закончилось время земельных войн, мы живем в XXI веке, мы сражаемся за экономические рынки путем конкуренции – вот это мне понятно. Сражаемся за финансовые рынки за счет конкуренции в услугах, в издержках, в предложениях цена-качество. Но воевать за землю в XXI веке? Сейчас, смотрите, намолотили весь юго-восток Украины. Представьте, сколько нужно вложить денег, чтобы это потом приносило какой-то доход! И самое главное, ведь надо же убедить каким-то образом людей, чтобы они хотели жить на этой территории. Там же страшно на костях строить. Там же, эти города, российская авиация и артиллерия так утюжила, что из этой земли даже людей сложно откапывать. И потом на это место должен кто-то приехать и жить? На этой крови, на этих костях? Это же страшные вещи. И зачем эта война? Я не понимаю – зачем? Не понимаю. Что в сухом остатке? Что российская власть, российская империя получит в сухом остатке? У них 140 миллионов, у них огромная территория не заселена. 12 миллионов живет в Сибири, а там территория больше, чем Украина, в несколько раз. А Дальний Восток – сколько там населения? Зачем Донецкая и Луганская область, зачем Крым? Какая проблема была для русских приехать в Крыму отдохнуть? Да вообще не проблема! Оказывали услуги, не смотрели на национальность, услуги предлагали за деньги. Пожалуйста, вот тебе номер, хочешь возле моря – дороже, дальше от моря – дешевле, вот тебе ресторан дороже, вот кафе дешевле. Так все крутилось, и какая разница? Все приезжали, кто хотел, и отдыхали, и никаких проблем не было. В чем смысл завоеваний каких-то клочков земли? И столько людей убить, столько разорвать семей, порушить все отношения, которые были когда-то между Украиной и Россией… Зачем?! Это маразм, это что-то не так с головой. Я до сих пор не могу понять. Одного человека убивают – не можешь найти этому убийству оправдания, а тут целый народ калечат. Зачем? Не понимаю я этого.
– Вы наверняка общаетесь с вашими родственниками в Томске. Как они оценивают произошедшее? И как вы оцениваете реакцию на войну тех, кто живет в России?
– Я жил там, и я понимаю, почему так происходит. Это огромная территория, малочисленная и слабо заселенная территория. Для того чтобы поехать к ближайшему морю, жителю Томска нужно проехать или пролететь четыре тысячи километров. Вы же понимаете, что среднестатистический житель этого региона не может себе этого позволить. Я спрашиваю у своих родственников: "Крым наш?" – "Да, наш". – "А ты был в Крыму?" – "Нет" – "А чего он твой-то? Ты даже не знаешь, где этот Крым, ты там даже не был". В Сибири живут люди, прожившие всю жизнь на одном месте, которые ни разу на море не ездили. И таких людей очень много. И самое интересное, что после того, как Крым оккупировали, они же так и не поехали туда отдыхать, у них не появилось такой возможности. Живут, получается, внутри огромной территории, своими локальными группами, и ездят отдыхать, путешествовать на расстояние от 100 до 200 километров, 300 максимум. То есть за грибами, на рыбалку, на охоту, и все. И смотрят только телевизор. То есть настолько ограничены внутри себя, зажаты, исходя из этой огромной территории, что в принципе того, что им показывают, для них достаточно. Если еще хотя бы европейская часть российской империи куда-то ездит, путешествует по Европе, по Америке, кто-то в Африку, кто-то в Индию, смотрит мир, то часть от Урала и дальше – там вообще другая история. И чем дальше от центра, от Москвы и Питера, тем меньше людей реально имеют собственное мнение, личное представление о загранице. Просто потому, что они там не были. И все, что они знают, – из средств массовой информации. Или что им в школе рассказывали. А теперь, если посмотрим, чему учителя учат в школе, какой идеологии, если посмотрим российских пропагандистов, – можно с ума сойти. 20 лет одна и та же пропаганда, ничего не меняется на протяжении 20 лет, одна и та же идеология. Первый звонок был, когда вышел фильм "Брат-2", вот это "Вы нам еще за Севастополь ответите". Это же 2004 год. То есть уже в 2004 году у российской власти, в сознании и в планах военных была сформулирована стратегическая задача отжать Крым. А потом через телевизор, через художественные фильмы, через боевики начали в сознание россиян загонять идеологию, кто Бендера, что за Крым, за Севастополь должны ответить. То есть тогда уже готовили людей, которых потом бросят на то, чтобы с оружием в руках забирать территории. У меня есть интересная история об этом. В 2009 году Владу было четыре года, поехал я с ним в Египет отдыхать. И там в отеле мы познакомились с молодой парой из Питера. Он мне, кстати, написал, как только война началась: "Как дела?" Молодой парень тогда он был, мы с ним подружились в Египте, он хорошо играл с моим сыном и все остальное. И вот у него все время эта тематика, что Бендера, в Украине такие вот, и "мы придем и научим", и так далее. Я говорю: "Ты со мной разговариваешь, и такое ощущение, что я не с Украины". На тот момент я жил в Мелитополе. Я говорю: "Я живу Мелитополе, в Запорожской области. Ты играешь с моим сыном. И ты ко мне хочешь прийти в дом с автоматом?" Я смотрю – он завис, замолчал. Я смотрю ему в глаза и говорю: "Я тебя приглашаю к себе в гости. Бери свою молодую жену, и приезжайте ко мне в гости. Я вам покажу город, поживешь у меня в доме и посмотришь на украинцев, какие они есть. И не надо ко мне приходить с автоматом". Прошло какое-то время, и он мне один раз написал в инстаграме, это был 2014 год, когда они только Крым оккупировали. Я тогда проигнорировал. И вот, когда 24 февраля пошли первые ракетные удары и начали двигаться войска, он мне через несколько дней опять написал в инстаграм: "Как дела?" Я сижу и думаю: это, с одной стороны, цинизм или что-то в его голове из тех воспоминаний, когда мы общались на море в Египте, может быть, его торкает? Я ему пишу в инстаграме: "Слушай, ты играл с моим сыном. Ты помнишь наши разговоры? А теперь все-таки ты осуществил то, о чем ты мне тогда рассказывал? И ты тогда, получается, не просто это говорил, а ты уже тогда меня предупреждал о том, что ты придешь ко мне в дом с автоматом?" Он сейчас уже живет в Москве, я посмотрел по публикациям, и он, я так понял, в МВД Москвы служит.
– И он вам не ответил на эти ваши слова?
– Нет, не ответил, не ответил.
