Второй очерк из цикла Магомеда Ториева «Возвращение на родину» посвящен беженцам, возвращающимся на Кавказ из Западной Европы по политическим соображениям или в силу полного отсутствия оных.
После начала боевых действий в Чечне большинство беженцев, приезжавших в Европу, имели, как им казалось, политические убеждения, которые на интервью всегда шли в довесок к ужасам войны. Очередной проситель убежища доказывал миграционным властям, что идеалы свободолюбивой Ичкерии, которым он бесконечно предан, не дают ему права влачить рабское существование под пятой оккупанта. Перешагнув порог миграционной службы, беженец благополучно забывал обо всем, что он только что плел чиновникам. И по сей день беженцы уже из других регионов Северного Кавказа продолжают рассказывать о своем свободолюбии, из-за которого тоталитарная власть подвергала их жесточайшим преследованиям и репрессиям.
Одним словом, «политическое убежище» потому так и называется, что у тебя должны быть причины именно политического свойства, чтобы получить его. Соответственно, овеянные легендами политические убеждения – вещь необходимая. Среди беженцев политических «ряженых» - подавляющее большинство. И именно поэтому для них возвращение домой не является предательством идеалов, которых у них никогда и не было.
Беженцев с Северного Кавказа можно разделить на три условные категории. Их так не делят миграционные власти, поскольку 99 процентов беженцев утверждают, что они оставили Россию по политическим мотивам. В моей классификации группы делятся по их реальной мотивации.
Итак, первая – это «политические»: активные сторонники независимости Чечни (Ичкерии), бывшие комбатанты, общественные деятели и убежденные противники прокремлевских режимов в республиках Северного Кавказа.
Вторая категория - «гуманитарщики», то есть люди, бежавшие от ужасов войны, преследований со стороны силовиков не за их собственные деяния, а за дела братьев, сестер и дальних родственников, носивших фамилии Бараев, Ахмадов и т.д.
Третью категорию мы можем назвать «колбасантами». Это экономические мигранты, пустившиеся в путь в поисках лучшей, более сытной жизни.
Политические беженцы возвращаются домой очень и очень редко, их отъезд обставляется как акт примирения с новой властью в Чечне. В дальнейшем чеченские власти используют их как глашатаев, несущих в массы слово истины о новой, возродившейся из пепла, Чечне.
Некоторые, как Рамзан Ампукаев, получают дивиденды от своего прошлого, выступая как на родине, так и в Европе в роли посредников или миротворцев, но жить предпочитают в Европе. Однако большинство «политических» не желают спускать знамена Ичкерии и гордиться своим политическим или боевым прошлым.
Бежавшие от войны, наоборот, считают политику причиной всех своих бед. Предпочитают нейтралитет, после получения статуса беженца стараются лишнего не болтать и держатся подальше от «политических» с их акциями протеста и гневными обличениями кадыровского режима. Им хочется лишь мира и спокойствия. Для них нет разницы, кто у власти – Кадыров, Дудаев, республика в Чечне или монархия, - лишь бы не война. Большинство уже успели, работая в Европе, отстроить дома в Чечне, и возвращение в родные края, где воцарился относительный мир, считают вполне легитимным актом.
«Колбасанты», как ни странно это звучит, более всех интересуются политикой, поскольку очень часто попадают в плен собственной политической «легенды» и живут уже так, как будто и в самом деле имеют убеждения и взгляды. Они страшно переживают за свои интервью, которые дали местным властям с целью получения убежища. В этих показаниях «колбасанты» предстают, по меньшей мере, «отцами» кавказских демократий, а также особами, приближенными к полевым командирам всех фронтов и секторов Имарата Кавказа, включая Поволжский.
Большинство из них возвращаться домой не намерены, поскольку в Европе осталось еще много незаработанных денег. Кроме того, будучи по натуре людьми боязливыми, они опасаются, что информация об их антирусских интервью уже лежит в секретных сейфах Лубянки, а в Шереметьево много лет, дожидаясь их прилета, дежурит группа захвата с маузером и пулеметами.
После начала боевых действий в Чечне большинство беженцев, приезжавших в Европу, имели, как им казалось, политические убеждения, которые на интервью всегда шли в довесок к ужасам войны. Очередной проситель убежища доказывал миграционным властям, что идеалы свободолюбивой Ичкерии, которым он бесконечно предан, не дают ему права влачить рабское существование под пятой оккупанта. Перешагнув порог миграционной службы, беженец благополучно забывал обо всем, что он только что плел чиновникам. И по сей день беженцы уже из других регионов Северного Кавказа продолжают рассказывать о своем свободолюбии, из-за которого тоталитарная власть подвергала их жесточайшим преследованиям и репрессиям.
Одним словом, «политическое убежище» потому так и называется, что у тебя должны быть причины именно политического свойства, чтобы получить его. Соответственно, овеянные легендами политические убеждения – вещь необходимая. Среди беженцев политических «ряженых» - подавляющее большинство. И именно поэтому для них возвращение домой не является предательством идеалов, которых у них никогда и не было.
Беженцев с Северного Кавказа можно разделить на три условные категории. Их так не делят миграционные власти, поскольку 99 процентов беженцев утверждают, что они оставили Россию по политическим мотивам. В моей классификации группы делятся по их реальной мотивации.
Итак, первая – это «политические»: активные сторонники независимости Чечни (Ичкерии), бывшие комбатанты, общественные деятели и убежденные противники прокремлевских режимов в республиках Северного Кавказа.
Вторая категория - «гуманитарщики», то есть люди, бежавшие от ужасов войны, преследований со стороны силовиков не за их собственные деяния, а за дела братьев, сестер и дальних родственников, носивших фамилии Бараев, Ахмадов и т.д.
Третью категорию мы можем назвать «колбасантами». Это экономические мигранты, пустившиеся в путь в поисках лучшей, более сытной жизни.
Политические беженцы возвращаются домой очень и очень редко, их отъезд обставляется как акт примирения с новой властью в Чечне. В дальнейшем чеченские власти используют их как глашатаев, несущих в массы слово истины о новой, возродившейся из пепла, Чечне.
Некоторые, как Рамзан Ампукаев, получают дивиденды от своего прошлого, выступая как на родине, так и в Европе в роли посредников или миротворцев, но жить предпочитают в Европе. Однако большинство «политических» не желают спускать знамена Ичкерии и гордиться своим политическим или боевым прошлым.
Бежавшие от войны, наоборот, считают политику причиной всех своих бед. Предпочитают нейтралитет, после получения статуса беженца стараются лишнего не болтать и держатся подальше от «политических» с их акциями протеста и гневными обличениями кадыровского режима. Им хочется лишь мира и спокойствия. Для них нет разницы, кто у власти – Кадыров, Дудаев, республика в Чечне или монархия, - лишь бы не война. Большинство уже успели, работая в Европе, отстроить дома в Чечне, и возвращение в родные края, где воцарился относительный мир, считают вполне легитимным актом.
«Колбасанты», как ни странно это звучит, более всех интересуются политикой, поскольку очень часто попадают в плен собственной политической «легенды» и живут уже так, как будто и в самом деле имеют убеждения и взгляды. Они страшно переживают за свои интервью, которые дали местным властям с целью получения убежища. В этих показаниях «колбасанты» предстают, по меньшей мере, «отцами» кавказских демократий, а также особами, приближенными к полевым командирам всех фронтов и секторов Имарата Кавказа, включая Поволжский.
Большинство из них возвращаться домой не намерены, поскольку в Европе осталось еще много незаработанных денег. Кроме того, будучи по натуре людьми боязливыми, они опасаются, что информация об их антирусских интервью уже лежит в секретных сейфах Лубянки, а в Шереметьево много лет, дожидаясь их прилета, дежурит группа захвата с маузером и пулеметами.