ВЗГЛЯД ИЗ МОСКВЫ -- Швейцарцы, проголосовавшие против минаретов, меньше всего, конечно, думали о россиянах и, наверное, были бы удивлены, узнав, какой букет положительных эмоций им подарили. Они словно ждали этого референдума, чтобы в полной мере ощутить свою долгожданную сопричастность Европе. А теперь эта сопричастность подкреплена чувством исторической правоты.
Ведь российские люди давно предупреждали, чем может кончиться вся эта политкорректность и толерантность. И если вид искореженных лондонских автобусов и мадридских электричек как-то удерживал от открытых проявлений благожелательного злорадства, то теперь, после швейцарского референдума, ничто не мешает торжествовать. В победе над минаретами россияне видят и свой собственный успех. Главный редактор одной известной газеты, настаивающий на своей приверженности либерализму, о швейцарцах говорит с чувством глубочайшего удовлетворения. Очень консервативный народ, оценивает он, чтит свои традиции, а если кому не нравятся эти традиции, он волен строить свои минареты на своем Ближнем Востоке…
Обыватель везде устроен примерно одинаково, и слово "понаехали" звучит одинаково что по-русски, что по-немецки, что на суахили. И швейцарский или французский обыватель, конечно, тоже не слишком вдается в цивилизационную составляющую своего протеста. Ему просто не нравятся чужие, не нравится, когда эти чужие ведут себя как свои. И поэтому он радостно откликается на призыв политиков защитить свою идентичность и голосует против минаретов. Все понятно. Конечно, помимо мифической идентичности он еще защищает чистоту улиц, бытовые привычки, традиции - ту жизнь, которая была вчера, остается сегодня и, как ему представляется, завтра исчезнет исключительно стараниями плохо выбритых брюнетов без роду и племени.
Но что защищает российский обыватель? Он, в отличие от швейцарцев, этого точно не знает, но точно знает от кого. Жизнь и так постыла, а тут еще эти "черные" – вот почва, на которой вырастает наша солидарность со Швейцарией.
Швейцарская власть бьет тревогу, европейцы озадачены и обеспокоены некоторыми историческими аллюзиями: национализм, пусть пока и не очень агрессивный, снова отвоевывает себе место вполне законными методами. В Европе с новой силой разгорается полемика о том, кого считать законным европейцем. И что опаснее - эволюция той самой идентичности или яростное сопротивление этой неизбежности? Мещанин, как ему положено, этим встревожен, власть пытается его вразумить, в итоге дело доходит до референдума, кто-то торжествует, кому-то стыдно.
России же стыдиться нечего. Особенно теперь, когда швейцарцы подтвердили ее историческую правоту. Вот вам ваша единая Европа, и чем же у вас лучше, чем у нас? И можно даже поддеть кое-кого вполне по-иезуитски: а зачем такая демократия, если она позволяет устраивать такие референдумы? То ли дело – всенародный плебисцит по поводу символа Олимпиады – снегурочка или мишка, наверняка сошедший со знамен руководящей партии?
В общем, европейцы. Правда, в той части, которую сами европейцы желали бы из себя изжить. Европейцами-то ведь и в самом деле хочется быть, только не получается, и есть вполне обоснованное подозрение, что в обозримом будущем и не получится. Остается одно: быть европейцами в худшем, объявляя это худшее лучшим.
И считать швейцарский референдум своей личной победой.
Ведь российские люди давно предупреждали, чем может кончиться вся эта политкорректность и толерантность. И если вид искореженных лондонских автобусов и мадридских электричек как-то удерживал от открытых проявлений благожелательного злорадства, то теперь, после швейцарского референдума, ничто не мешает торжествовать. В победе над минаретами россияне видят и свой собственный успех. Главный редактор одной известной газеты, настаивающий на своей приверженности либерализму, о швейцарцах говорит с чувством глубочайшего удовлетворения. Очень консервативный народ, оценивает он, чтит свои традиции, а если кому не нравятся эти традиции, он волен строить свои минареты на своем Ближнем Востоке…
Обыватель везде устроен примерно одинаково, и слово "понаехали" звучит одинаково что по-русски, что по-немецки, что на суахили. И швейцарский или французский обыватель, конечно, тоже не слишком вдается в цивилизационную составляющую своего протеста. Ему просто не нравятся чужие, не нравится, когда эти чужие ведут себя как свои. И поэтому он радостно откликается на призыв политиков защитить свою идентичность и голосует против минаретов. Все понятно. Конечно, помимо мифической идентичности он еще защищает чистоту улиц, бытовые привычки, традиции - ту жизнь, которая была вчера, остается сегодня и, как ему представляется, завтра исчезнет исключительно стараниями плохо выбритых брюнетов без роду и племени.
Но что защищает российский обыватель? Он, в отличие от швейцарцев, этого точно не знает, но точно знает от кого. Жизнь и так постыла, а тут еще эти "черные" – вот почва, на которой вырастает наша солидарность со Швейцарией.
Швейцарская власть бьет тревогу, европейцы озадачены и обеспокоены некоторыми историческими аллюзиями: национализм, пусть пока и не очень агрессивный, снова отвоевывает себе место вполне законными методами. В Европе с новой силой разгорается полемика о том, кого считать законным европейцем. И что опаснее - эволюция той самой идентичности или яростное сопротивление этой неизбежности? Мещанин, как ему положено, этим встревожен, власть пытается его вразумить, в итоге дело доходит до референдума, кто-то торжествует, кому-то стыдно.
России же стыдиться нечего. Особенно теперь, когда швейцарцы подтвердили ее историческую правоту. Вот вам ваша единая Европа, и чем же у вас лучше, чем у нас? И можно даже поддеть кое-кого вполне по-иезуитски: а зачем такая демократия, если она позволяет устраивать такие референдумы? То ли дело – всенародный плебисцит по поводу символа Олимпиады – снегурочка или мишка, наверняка сошедший со знамен руководящей партии?
В общем, европейцы. Правда, в той части, которую сами европейцы желали бы из себя изжить. Европейцами-то ведь и в самом деле хочется быть, только не получается, и есть вполне обоснованное подозрение, что в обозримом будущем и не получится. Остается одно: быть европейцами в худшем, объявляя это худшее лучшим.
И считать швейцарский референдум своей личной победой.