ВЗГЛЯД ИЗ МОСКВЫ---Политическая ситуация в Южной Осетии в очередной раз попала в фокус внимания экспертов и журналистов, наблюдающих за развитием событий на Кавказе. На этот раз турбулентной точкой оказалась «пограничная проблема». Снова Тбилиси и Цхинвали дают свои версии событий, отличающиеся одна от другой не только в плане трактовки фактов, но и по принципиальным соображениям.
Для Грузии Южная Осетия - неотъемлемая часть государства, а любая граница между этой территорией и остальной страной рассматривается, как административная. Создание любых препон (таких, как ужесточение паспортного контроля) для ее пересечения трактуется, как проявление российской оккупации (в Тбилиси вообще все действия цхинвальских властей рассматриваются исключительно, как проекция кремлевских подходов). Отсюда жесткая реакция Тбилиси на требования цхинвальских властей иметь при переходе пресловутой границы переводы грузинских паспортов, нотариально заверенные. Данный вопрос будет поднят грузинской делегацией в ходе январской сессии ПАСЕ в Страсбурге.
В Цхинвали же полагают, что граница с Грузией - это межгосударственный рубеж, который требуется укреплять по мере сил и возможностей с целью недопущения повторения августовских событий 2008 года. Установку на создание «закрытой границы» с югоосетинской стороны дал непосредственно Эдуард Кокойты в самый канун новогодних торжеств 31 декабря 2009 года. Поэтому в требованиях нотариально заверенного перевода на русский язык югоосетинские лидеры не видят ничего экстраординарного. В отличие от своих оппонентов из Тбилиси они не считают это ужесточением паспортного режима или запретом на грузинские паспорта (на чем настаивают официальные лица Грузии).
Однако проблема интерпретации грузино-югоосетинской границы и «паспортный вопрос» имеет не только юридическое измерение. В значительной степени - это тест на то, насколько Южная Осетия, как образование, имеющее непростой (и как минимум, спорный статус) в состоянии разрешать проблемы межэтнического мира на своей территории. Но дело не только и не столько в Южной Осетии. Это - также проверка на то, насколько российская политика по обеспечению безопасности в этой непростой точке Южного Кавказа может быть эффективной. Со всеми известными оговорками и поправками.
В свое время отличительной чертой Южной Осетии (в отличие от Абхазии) было умение и де-факто властей, и югоосетинского общества находить определенные точки компромисса с грузинским населением. До «разморозки конфликта» в 2004 году здесь не было масштабных этнических чисток. Зато было предостаточно примеров удачного совместного не только проживания, но и ведения бизнеса. И даже административной работы. А в основном законе этой непризнанной республики грузинский признавался миноритарным языком (для мест компактного проживания грузин). Представить себе подобное в Абхазии 1990-х гг. можно было бы лишь человеку с большой фантазией.
Конечно же, любой скептик может возразить: «В сегодняшних обстоятельствах повторение прошлого опыта «мирного сосуществования» невозможно». Отчасти с подобного рода выводами можно согласиться. В селах т.н. Лиахвского коридора после августа 2008 года это действительно невозможно. Но в Ахалгорском (Ленингорском районе), попавшем под контроль Цхинвали в 2008 году и населенном по преимуществу грузинами, такое «мирное сосуществование» является просто желательным. И для Цхинвали, и для Москвы. Реализация этого сценария видится желательной не по соображениям абстрактного миротворчества, а по вполне прагматичным соображениям.
Во-первых, потому, что оно позволяет говорить, что Москва и Цхинвали конфликтуют с официальным Тбилиси, а не с грузинским народом. Обеспечение определенных гуманитарных стандартов для грузинского населения Ахалгорского района покажет, что часто повторяемый тезис Кремля о том, что народ и власть - не одно и то же нечто больше, чем пиаровский прием. Во-вторых, в отличие от Абхазии грузинское население Южной Осетии не может рассматриваться, как политико-демографический вызов. А потому выстраивание нормальных отношений с ним (до окончательного разрешения статусных проблем) может сыграть на руку Цхинвали, поскольку в противном случае тема этнической дискриминации (не во время военных действий, а в мирное время) будет эффективным политическим оружием против него.
Для Грузии Южная Осетия - неотъемлемая часть государства, а любая граница между этой территорией и остальной страной рассматривается, как административная. Создание любых препон (таких, как ужесточение паспортного контроля) для ее пересечения трактуется, как проявление российской оккупации (в Тбилиси вообще все действия цхинвальских властей рассматриваются исключительно, как проекция кремлевских подходов). Отсюда жесткая реакция Тбилиси на требования цхинвальских властей иметь при переходе пресловутой границы переводы грузинских паспортов, нотариально заверенные. Данный вопрос будет поднят грузинской делегацией в ходе январской сессии ПАСЕ в Страсбурге.
В Цхинвали же полагают, что граница с Грузией - это межгосударственный рубеж, который требуется укреплять по мере сил и возможностей с целью недопущения повторения августовских событий 2008 года. Установку на создание «закрытой границы» с югоосетинской стороны дал непосредственно Эдуард Кокойты в самый канун новогодних торжеств 31 декабря 2009 года. Поэтому в требованиях нотариально заверенного перевода на русский язык югоосетинские лидеры не видят ничего экстраординарного. В отличие от своих оппонентов из Тбилиси они не считают это ужесточением паспортного режима или запретом на грузинские паспорта (на чем настаивают официальные лица Грузии).
Однако проблема интерпретации грузино-югоосетинской границы и «паспортный вопрос» имеет не только юридическое измерение. В значительной степени - это тест на то, насколько Южная Осетия, как образование, имеющее непростой (и как минимум, спорный статус) в состоянии разрешать проблемы межэтнического мира на своей территории. Но дело не только и не столько в Южной Осетии. Это - также проверка на то, насколько российская политика по обеспечению безопасности в этой непростой точке Южного Кавказа может быть эффективной. Со всеми известными оговорками и поправками.
В свое время отличительной чертой Южной Осетии (в отличие от Абхазии) было умение и де-факто властей, и югоосетинского общества находить определенные точки компромисса с грузинским населением. До «разморозки конфликта» в 2004 году здесь не было масштабных этнических чисток. Зато было предостаточно примеров удачного совместного не только проживания, но и ведения бизнеса. И даже административной работы. А в основном законе этой непризнанной республики грузинский признавался миноритарным языком (для мест компактного проживания грузин). Представить себе подобное в Абхазии 1990-х гг. можно было бы лишь человеку с большой фантазией.
Конечно же, любой скептик может возразить: «В сегодняшних обстоятельствах повторение прошлого опыта «мирного сосуществования» невозможно». Отчасти с подобного рода выводами можно согласиться. В селах т.н. Лиахвского коридора после августа 2008 года это действительно невозможно. Но в Ахалгорском (Ленингорском районе), попавшем под контроль Цхинвали в 2008 году и населенном по преимуществу грузинами, такое «мирное сосуществование» является просто желательным. И для Цхинвали, и для Москвы. Реализация этого сценария видится желательной не по соображениям абстрактного миротворчества, а по вполне прагматичным соображениям.
Во-первых, потому, что оно позволяет говорить, что Москва и Цхинвали конфликтуют с официальным Тбилиси, а не с грузинским народом. Обеспечение определенных гуманитарных стандартов для грузинского населения Ахалгорского района покажет, что часто повторяемый тезис Кремля о том, что народ и власть - не одно и то же нечто больше, чем пиаровский прием. Во-вторых, в отличие от Абхазии грузинское население Южной Осетии не может рассматриваться, как политико-демографический вызов. А потому выстраивание нормальных отношений с ним (до окончательного разрешения статусных проблем) может сыграть на руку Цхинвали, поскольку в противном случае тема этнической дискриминации (не во время военных действий, а в мирное время) будет эффективным политическим оружием против него.