ТБИЛИСИ -- В Шида Картли (Внутренней Картли) люди прямые. Они и примут приветливо, и скажут, что думают, без обиняков и достойно, и не будет этих велеречивых тостов за столом, после которых остается порою послевкусие блестящей конфеточной обертки. Зато все сказано будет тихо, искренне, кратко и от чистого сердца. В самом сердце этого региона, в 1 км от Цхинвали я шла по полуразрушенному селу Никози примерно через полтора года после войны. Почти в то же время, когда побывала там в первый раз в 2008 году. Не покидало ощущение дежавю. Фотографии, которые я делала, почти точь-в-точь повторяли друг друга, словно разница между ними не год, а минута. Те же перерезанные глотки домов, инвалидные обрубки бывших жилых зданий.
- Не знаю, просто мы боимся пока строить, - объясняет одна из жительниц села Майя. - Нам дали компенсацию. Сделаем, а потом опять что-то начнется? Война же не кончена. Так же не останется. Просто нельзя, чтобы так осталось. Потому и не делаем ничего.
- И сколько думаете ждать?
- Еще очень долго. Мы знаем, что ждать придется долго.
Майя в рабочей накидке с надписью «Беди» (по-грузински «Судьба») открывает калитку разрушенного дома, поверх которой фотографирую развалины. Ей 54 года, до войны жила в другом доме, который полностью был разрушен, теперь перешла к глухой свекрови. Рядом с развалинами – подобие дома, одноэтажная однокомнатная однооконная коробка.
- Ее построила какая-то неправительственная организация (название на табличке у двери она не помнит), иначе вообще негде было бы жить.
У 30-летней Пелагеи, Пело, четверо детей. Она грузинка, ее муж, Коте, осетин, стихарос (дьякон), прислуживает владыке на Литургиях. Весь второй этаж их дома разрушен ракетами, родители Пелагеи в день, когда попали в дом две ракеты, находились во дворе (сама Пело с детьми была уже в Гори, муж – в церкви), они случайно остались живы. Семья ютится на первом этаже, две маленькие комнаты, туалет во дворе.
- Какая-то помощь шла, - говорит Пело. - С Божьей помощью, получается так, что мы не голодаем. В декабре вот закончилась гуманитарная помощь... У меня сердце болит, ведь никаких причин для начала войны не было. Мы потеряли и Самачабло. А сколько молодых людей погибли зря! Сколько несчастных остались... Радует только благополучие детей, и забота о них в радость, хоть и сердят меня ужасно. Правда, жить стало немного тяжелей. Мы все еще боимся, что опять война начнется. Что еще может случиться хуже того, что уже произошло? О будущем трудно думать, живем сегодняшним днем.
В селе вообще нет канализации, а его жители не могут даже выходить на свои поля, которые сейчас находятся на границе.
- Жизнь стала тяжелее, - делится 61-летний житель Никози Юра, - мы не можем работать на полях, которые находятся около границы, пасти скот, и самое худшее то, что у нас нет воды для поливания. Засыхают многолетние растения. Надеемся, что все образуется, дай Бог, если только правильно жить будем и трудиться. Злобы на осетин у меня нет. Я сам окончил Первую грузинскую школу в Цхинвали в 1966 году, у меня было много друзей. Это все политика Российского государства. И, наверно, это произошло и из-за наших грехов тоже.
Во время войны Юра остался в Никози. Когда бомбили монастырь, он находился там. Спасся случайно. Он ночевал в монастыре вместе с другими, и в тот момент просто выглянул наружу из трапезной комнаты, но владыка позвал его обратно, мол, не надо выходить, вернись. Как только Юра зашел, через несколько секунд в то место, где он стоял раньше, упала бомба.
Его младшая дочка Мариам сегодня говорит, что Дед Мороз ничего не принесет, но хотя бы стекла вставили в доме. И еще, с оглядкой на маму, хочет компьютер.
- Радости у нас мало очень, - говорит Нана, жена Юры. - Потому что мы все время живем с чувством страха, что могут прийти российские войска и выселить нас в Тбилиси. На будущее большая надежда, что в Грузии все успокоится, и наше Самачабло снова к нам вернется. Совсем без надежды нельзя жить. Со стороны российских солдат никакого насилия не было к нам применено, но тревога и страх остались. Осетины пришли, и мы сейчас не можем обрабатывать наши поля. Не пускают нас туда. Там, где перекрыто, даже малую часть урожая не соберем. Ни одного зернышка пшеницы!
Однако, как и все остальные, из Никози семья никуда не собирается уезжать.
- Лучше мучиться и жить дома в Никози, чем куда-то переезжать.
- Не знаю, просто мы боимся пока строить, - объясняет одна из жительниц села Майя. - Нам дали компенсацию. Сделаем, а потом опять что-то начнется? Война же не кончена. Так же не останется. Просто нельзя, чтобы так осталось. Потому и не делаем ничего.
- И сколько думаете ждать?
- Еще очень долго. Мы знаем, что ждать придется долго.
Майя в рабочей накидке с надписью «Беди» (по-грузински «Судьба») открывает калитку разрушенного дома, поверх которой фотографирую развалины. Ей 54 года, до войны жила в другом доме, который полностью был разрушен, теперь перешла к глухой свекрови. Рядом с развалинами – подобие дома, одноэтажная однокомнатная однооконная коробка.
- Ее построила какая-то неправительственная организация (название на табличке у двери она не помнит), иначе вообще негде было бы жить.
У 30-летней Пелагеи, Пело, четверо детей. Она грузинка, ее муж, Коте, осетин, стихарос (дьякон), прислуживает владыке на Литургиях. Весь второй этаж их дома разрушен ракетами, родители Пелагеи в день, когда попали в дом две ракеты, находились во дворе (сама Пело с детьми была уже в Гори, муж – в церкви), они случайно остались живы. Семья ютится на первом этаже, две маленькие комнаты, туалет во дворе.
- Какая-то помощь шла, - говорит Пело. - С Божьей помощью, получается так, что мы не голодаем. В декабре вот закончилась гуманитарная помощь... У меня сердце болит, ведь никаких причин для начала войны не было. Мы потеряли и Самачабло. А сколько молодых людей погибли зря! Сколько несчастных остались... Радует только благополучие детей, и забота о них в радость, хоть и сердят меня ужасно. Правда, жить стало немного тяжелей. Мы все еще боимся, что опять война начнется. Что еще может случиться хуже того, что уже произошло? О будущем трудно думать, живем сегодняшним днем.
В селе вообще нет канализации, а его жители не могут даже выходить на свои поля, которые сейчас находятся на границе.
- Жизнь стала тяжелее, - делится 61-летний житель Никози Юра, - мы не можем работать на полях, которые находятся около границы, пасти скот, и самое худшее то, что у нас нет воды для поливания. Засыхают многолетние растения. Надеемся, что все образуется, дай Бог, если только правильно жить будем и трудиться. Злобы на осетин у меня нет. Я сам окончил Первую грузинскую школу в Цхинвали в 1966 году, у меня было много друзей. Это все политика Российского государства. И, наверно, это произошло и из-за наших грехов тоже.
Во время войны Юра остался в Никози. Когда бомбили монастырь, он находился там. Спасся случайно. Он ночевал в монастыре вместе с другими, и в тот момент просто выглянул наружу из трапезной комнаты, но владыка позвал его обратно, мол, не надо выходить, вернись. Как только Юра зашел, через несколько секунд в то место, где он стоял раньше, упала бомба.
Его младшая дочка Мариам сегодня говорит, что Дед Мороз ничего не принесет, но хотя бы стекла вставили в доме. И еще, с оглядкой на маму, хочет компьютер.
- Радости у нас мало очень, - говорит Нана, жена Юры. - Потому что мы все время живем с чувством страха, что могут прийти российские войска и выселить нас в Тбилиси. На будущее большая надежда, что в Грузии все успокоится, и наше Самачабло снова к нам вернется. Совсем без надежды нельзя жить. Со стороны российских солдат никакого насилия не было к нам применено, но тревога и страх остались. Осетины пришли, и мы сейчас не можем обрабатывать наши поля. Не пускают нас туда. Там, где перекрыто, даже малую часть урожая не соберем. Ни одного зернышка пшеницы!
Однако, как и все остальные, из Никози семья никуда не собирается уезжать.
- Лучше мучиться и жить дома в Никози, чем куда-то переезжать.