ВЗГЛЯД ИЗ ПРАГИ -- Два интервью министра внутренних дел Грузии Вано Мерабишвили кореспонденту «Коммерсанта» Ольге Алленовой в очередной раз заставляют усомниться в демократическом характере грузинских реформ. В том, что реформы имеют место, и их результаты поразительны, сомнений нет. Тот факт, что Михаилу Саакашвили удалось справиться с коррупцией в полиции, в органах власти, уже не нуждается в доказывании. Это очевидно даже недоброжелателям. Но так ли уж неоспоримо, что все эти преобразования стали синонимом демократического развития Грузии? Вано Мерабишвили уверен, что это так. Но его уверенность покоится на очень зыбкой почве.
Для начала, уже сама тональность речи министра уж точно никак не связана с духом и нормами демократического говорения, высказывания. Вольтер был готов умереть, чтобы дать своим оппонентам право выражать свои взгляды. Либеральная идея онтологически вырастает из безусловногот учета многообразия не совпадающих общественных интересов. В современной демократической доктрине этот принцип иногда даже приобретает крайние формы, когда чужому мнению или чуждым интересам отдается приоритет при рассмотрении или реализации. В любом случае уважение к оппоненту – это органическое свойство демократического миропорядка.
Мерабишвили оппонентов не уважает демонстративно, он говорит о них пренебрежительно или оскорбительно. В списке тех, чье мнение не стоит учитывать, - первую строку занимает оппозиция. На втором месте - церковь. Третий персонаж, с которым власть тоже не обязательно должна считаться, - это общество. Вопрос Ольги Алленовой: «Для того чтобы реформа была успешной, нужно было изменить менталитет общества — чтобы оно не встречало в штыки преобразования».
Ответ Мерабишвили: «А пускай бы встречало. Если ты считаешь, что ты прав, какая разница?»
Конечно, демократия здесь в полном небрежении. Руководитель главного силового министерства Грузии – типичный элитарист. Теория элит, как известно, делит общество на инертную массу и узкую группу «призванных», которые вершат историю.
Элита считает себя вправе игнорировать закон, если это необходимо во имя истории, государства, счастья или пользы людей – цели могут формулироваться по-разному. Но при демократии закон – незыблемая основа общественного устройства и абсолютный характер права дает возможность каждому – от домохозяйки до Ротшильда – отстаивать свои интересы. Понятно, что практика далеко не всегда соответствует идеалу, но сам принцип не подвергается сомнению. Мерабишвили может отринуть право, чтобы делать для людей «хорошие вещи» : «Я вам больше скажу: когда мы придумываем хорошие вещи и это противоречит закону, мы все равно их делаем.»
По большому счету, авторитарные системы на постсоветском пространстве – дело обычное и, как утверждают многие, неизбежное. Дескать, преодолеть тоталитарное прошлое можно лишь постепенно передвигая общество с уровня на уровень, на каждом из которых оно получает не только дополнительные свободы, но и обучается ответственному поведению при меньшем контроле со стороны государства.
Возможно и так, но при этом крайне важно понимать, в каком направлении движется власть. Скажем, Испания при позднем Франко очевидным образом меняла жесткий авторитарный стиль правления на мягкий, чтобы стать в результате демократической страной. Путинская Россия, похоже, выбрала иное направление. Но при этом, российская элита вполне отдает себе отчет в своей приверженности элитаризму. Неоднократно, на протяжении последних лет устами своего идеолога Суркова она откровенно выражала свое кредо: «Масса не готова принять демократический порядок, она нуждается в контроле и управлении».
Люди, близкие к грузинской власти, в кулуарных беседах легко признают то же самое, но на публике никто никогда не назовет рядовых граждан «совками», как это непринужденно формулируется среди своих.
Какое направление берет сегодня грузинская власть, есть ли надежда, что нынешняя авторитарная модель содержит в себе зерна будущей демократии? Никакой уверенности в этом нет, поскольку элитаризм, сформированный Михаилом Сакашвили, становится все более безаппеляционным и все менее терпимым. И если уж он заговорил голосом Вано Мерабишвили, это означает, что этот элитаризм вовсе перестал себя стесняться.
В самом деле, во втором интервью министр внутренних дел вдруг на время перестает понимать, с кем беседует и перемещается из пространства интервью в какой-то немыслимый дискурс: то ли в сауну, то ли за праздничный стол. Я имею в виду рассказ о взятке в 50 тысяч долларов, которую председатель комитета по безопасности парламента Грузии Гиви Таргамадзе якобы предлагал российским военным во время августовоской войны, чтобы они разбомбили памятник Сталину в Гори. Здесь все правила поведения чиновника – в глубоком и эйфорическом забвении. Взяткодатель, с точки зрения министра внутренних дел – преступник, представитель закона не вправе говорить о попытке дачи взятки в положительном или юмористическом контексте. Вообще, такие неформальные истории рассказываются в узком кругу и не предназначены для публики.
Здесь речь уже можно вести об эстетике высказывания. Чиновник – ответственное лицо и слова он произносит или умные, или на худой конец никакие, зная, что порядок в государстве зависит и от стилистики его высказываний. Слово чиновника – это его поступок, его ответственность, в конце концов, его уважение к гражданам.
Для начала, уже сама тональность речи министра уж точно никак не связана с духом и нормами демократического говорения, высказывания. Вольтер был готов умереть, чтобы дать своим оппонентам право выражать свои взгляды. Либеральная идея онтологически вырастает из безусловногот учета многообразия не совпадающих общественных интересов. В современной демократической доктрине этот принцип иногда даже приобретает крайние формы, когда чужому мнению или чуждым интересам отдается приоритет при рассмотрении или реализации. В любом случае уважение к оппоненту – это органическое свойство демократического миропорядка.
Мерабишвили оппонентов не уважает демонстративно, он говорит о них пренебрежительно или оскорбительно. В списке тех, чье мнение не стоит учитывать, - первую строку занимает оппозиция. На втором месте - церковь. Третий персонаж, с которым власть тоже не обязательно должна считаться, - это общество. Вопрос Ольги Алленовой: «Для того чтобы реформа была успешной, нужно было изменить менталитет общества — чтобы оно не встречало в штыки преобразования».
Ответ Мерабишвили: «А пускай бы встречало. Если ты считаешь, что ты прав, какая разница?»
Конечно, демократия здесь в полном небрежении. Руководитель главного силового министерства Грузии – типичный элитарист. Теория элит, как известно, делит общество на инертную массу и узкую группу «призванных», которые вершат историю.
Элита считает себя вправе игнорировать закон, если это необходимо во имя истории, государства, счастья или пользы людей – цели могут формулироваться по-разному. Но при демократии закон – незыблемая основа общественного устройства и абсолютный характер права дает возможность каждому – от домохозяйки до Ротшильда – отстаивать свои интересы. Понятно, что практика далеко не всегда соответствует идеалу, но сам принцип не подвергается сомнению. Мерабишвили может отринуть право, чтобы делать для людей «хорошие вещи» : «Я вам больше скажу: когда мы придумываем хорошие вещи и это противоречит закону, мы все равно их делаем.»
По большому счету, авторитарные системы на постсоветском пространстве – дело обычное и, как утверждают многие, неизбежное. Дескать, преодолеть тоталитарное прошлое можно лишь постепенно передвигая общество с уровня на уровень, на каждом из которых оно получает не только дополнительные свободы, но и обучается ответственному поведению при меньшем контроле со стороны государства.
Возможно и так, но при этом крайне важно понимать, в каком направлении движется власть. Скажем, Испания при позднем Франко очевидным образом меняла жесткий авторитарный стиль правления на мягкий, чтобы стать в результате демократической страной. Путинская Россия, похоже, выбрала иное направление. Но при этом, российская элита вполне отдает себе отчет в своей приверженности элитаризму. Неоднократно, на протяжении последних лет устами своего идеолога Суркова она откровенно выражала свое кредо: «Масса не готова принять демократический порядок, она нуждается в контроле и управлении».
Люди, близкие к грузинской власти, в кулуарных беседах легко признают то же самое, но на публике никто никогда не назовет рядовых граждан «совками», как это непринужденно формулируется среди своих.
Какое направление берет сегодня грузинская власть, есть ли надежда, что нынешняя авторитарная модель содержит в себе зерна будущей демократии? Никакой уверенности в этом нет, поскольку элитаризм, сформированный Михаилом Сакашвили, становится все более безаппеляционным и все менее терпимым. И если уж он заговорил голосом Вано Мерабишвили, это означает, что этот элитаризм вовсе перестал себя стесняться.
В самом деле, во втором интервью министр внутренних дел вдруг на время перестает понимать, с кем беседует и перемещается из пространства интервью в какой-то немыслимый дискурс: то ли в сауну, то ли за праздничный стол. Я имею в виду рассказ о взятке в 50 тысяч долларов, которую председатель комитета по безопасности парламента Грузии Гиви Таргамадзе якобы предлагал российским военным во время августовоской войны, чтобы они разбомбили памятник Сталину в Гори. Здесь все правила поведения чиновника – в глубоком и эйфорическом забвении. Взяткодатель, с точки зрения министра внутренних дел – преступник, представитель закона не вправе говорить о попытке дачи взятки в положительном или юмористическом контексте. Вообще, такие неформальные истории рассказываются в узком кругу и не предназначены для публики.
Здесь речь уже можно вести об эстетике высказывания. Чиновник – ответственное лицо и слова он произносит или умные, или на худой конец никакие, зная, что порядок в государстве зависит и от стилистики его высказываний. Слово чиновника – это его поступок, его ответственность, в конце концов, его уважение к гражданам.