В новом издании повестей Марка Твена "Приключения Тома Сойера" и "Приключения Гекльберри Финна", выходящем в издательстве NewSouth Books в штате Алабама, заменят слова, которые считаются оскорбительными для читателей.
Речь, по всей видимости, идет о замене слова "негр" и других слов, обозначающих афроамериканцев, работавших на белых господ. Cитуацию обсуждают литераторы Александр Генис и Кирилл Кобрин.
Александр Генис: Никто не собирается переписывать Марка Твена вообще. Речь идет о конкретном локальном издательстве - издании книги для специального штата. В Алабаме особо острые расовые отношения. Редактор этой книги говорит, что когда он читает эти книги вслух, то он заменяет слово "негр" словом "раб". И его аудитория находит гораздо больший отклик, эти книги. Почему? Потому что, конечно, речь идет о школах, где много афроамериканцев. Давайте, представим себе на секунду, что вы читаете в еврейской школе Гоголя "Тараса Бульбу", и все время читаете про то, как жид с жидовкой пошли спать к себе в шкаф. Конечно, я против того, чтобы заменяли такие слова, но я за то, чтобы понимать, насколько локальна эта ситуация.
Кирилл Кобрин: Но здесь есть три, скажем так, тенденции. Мы все живем в эпоху, когда классические тексты переписываются, интерпретируются. Только что в Британии вышла книга очень известного британского писателя Питера Акройда, который переписал "Смерть Артура", классический текст XV века Томаса Мэлори, переписал современным языком, сократив очень сильно. Бесцеремонность, с которой современные люди относятся к чужому, гораздо больше относится к эпохе, в которой мы живем. Это дурно понятая как бы демократическая идея в отношении культуры: все, что существует в этом мире, является нашим, и мы можем с этим как угодно обращаться. Нет ощущения дистанции, что это сделали другие люди, которые жили в другое время, которые писали для других людей. Если мы хотим что-то понять из этих книжек, мы должны, прежде всего, иметь в виду эту дистанцию. Третье - это наблюдение за тем, как вообще современный мир относится к тому, что было в прошлом. Современное западное сознание начисто теряет то, что мы называем историзмом, то есть понимание того, что раньше жили другие люди, в других обстоятельствах, у них было другое сознание и прочее, прочее, прочее.
- Где бы вы провели границу возможного вторжения в классический литературный текст? Можно ли для того, чтобы школьники все-таки читали Достоевского или Толстого, сокращать "Войну и мир" или "Преступление и наказание"?
Александр Генис: Лев Толстой именно так и сделал. Он выпустил издание "Войны и мира", где выбросили все французские фразы. Всякое обращение с классикой всегда является, с одной стороны, проблемой, с другой стороны, оно как-то решается. Дело не в том, что мы сегодня так бесцеремонно относимся к классике. Дело в том, что к ней так относились всегда. Во времена Возрождения точно также переписывали античность - римляне переписывали греков. В этом нет ничего такого особо преступного. Напротив, я считаю, что такое смелое обращение с классикой говорит о художественном развитии эпохи. Это не значит, что классику не надо охранять. Границу надо провести там, где это разумно. В первую очередь, школьнику нужно полюбить читать книги. Он сам уже найдет, что ему читать и как ему читать. Я против того, чтобы из классики делали священную корову. Например, "Смерть Артура". Ведь Мэлори тоже переписал книгу прежде, чем ее издать. Прежде чем она стала знаменитой, он переписал уже существовавшую легенду, которая была известна задолго до этого. В этом нет ничего зазорного. Но мы говорим немножко о другом. Дело в том, что это - политика, а не литература. Если с литературной точки зрения классика - это одно, то с точки зрения политики - совсем другое. Я знаю, что в России к политической корректности всегда относятся с насмешкой и издевательствами. В отдельных случаях она не казалась не то, чтобы глупой, конечно, она кажется и настырной, и бесцеремонной, и изменять слово "негр" на слово "раб" кажется глупым, однако эта политическая корректность, которая на моих глазах расцвела лет 30 назад. За это время политическая корректность вошла в плоть и кровь нации. Она все-таки изменила наше представление о возможности, о цивилизации, об этикете. Поэтому когда я приезжаю в Москву и слушаю в такси шутки по поводу таджиков - меня выворачивает. Неудивительно, что события на Манежной площади произошли в городе, где постоянно издеваются над акцентом, над манерами других людей. Это не такая уж большая цена - 1200 книг, выпущенных издательством, где выбросили несколько слов. Это не так страшно, как кажется.
- Я бы здесь тоже разделил проблему на две части. Одно дело - это интерпретация писателя, интерпретация художником другого художественного произведения. Действительно, все делают это. Есть, в конце концов, римейки песен, есть и новые версии фильмов, снятые по классическим сюжетам или по классическим фильмам. Это одна штука. Другая - это переиздание классических вещей, которые, собственно говоря, потому и называются классическими, что в них ничего не меняется. Может быть Гекльберри Финн по-другому говорит, если заменить эти слова? Меняется ведь, собственно говоря, и смысл высказывания от этого.
Кирилл Кобрин: Речь идет о том, что под именем Марка Твена выходит текст, который он не писал. А Марк Твен мертв. И он не может возражать или не возражать против этого издания. Вот это я называю бесцеремонностью. Учитель всегда может рассказать, что это было другое время - позорное время для США. Это была эпоха рабства и т. д. Вот в эту эпоху были такие, такие и такие ситуации. Роман Марка Твена из этой эпохи. Мы же все его прекрасно помним. С точки зрения современной эпохи его читать, как очень многие его читают, то это действительно какой-то расистский бред. Если же иметь в виду все, что было тогда, тогда это потрясающее совершенно произведение. Есть две такие разницы. Я не уверен, что можно приобщить детей к чтению таким обманом.
Александр Генис: Дело в том, что Гекльберри Финн - это главный антирасистский роман в Америке. В этом вся хитрость этого романа. Потому что эти слова употребляются отнюдь не для того, чтобы обидеть афроамериканцев. Гекльберри Финн - главный аболиционист. Он признал в Джимми человека. Гекльберри Финн сказал: "Я буду гореть в аду за то, что я сижу с негром и обедаю". Вопрос абсолютно конкретно ситуационный. Эта книга издается огромными тиражами, в каждом книжном магазине они лежат. Речь идет о конкретной школе, о конкретном штате. Когда ездишь по американскому югу, особенно по такому штату как Алабама, то на машине видишь, на номерах написано - генерал Ли сдался, а я нет. Там еще гражданская война не совсем закончилась. Слово это заменять, конечно, очень сложно, но по другим причинам. Дело в том, что Марк Твен писал не как прозу, а как стихи. И заменив одно слово, ты теряешь ритм, который там необычайно тонко вписан. Вообще, это одна из самых тонко написанных книг в мире. Конечно, от этого теряется ткань произведения.
Кирилл Кобрин: Я бы хотел уточнить. Да, конечно, мы с вами прекрасно понимаем, что это антирасистская книга, потому что мы имеем в виду, и мы знаем, когда она и при каких обстоятельствах написана. Я заглянул в несколько литературных англоязычных блогов, которые обсуждают эту проблему. Профессор, который и был инициатором этого издания, цитирует родителей своей учеников: "Я не могу читать эту книгу, это отвратительный расистский бред".
- Книга Марка Твена несколько раз все-таки запрещалась в американских школах, как известно.
Александр Генис: Да. Это четвертая книга по частоте запрещения. Но запрещается она опять-таки в отдельной школе, в отдельном школьном округе, в отдельной школьной библиотеке. Каждый раз это вызывает большой-большой спор. Но делается это потому, что американская школьная система очень своеобразная. Ведь в Америке нет министерства образования, которое бы велело всем читать или не читать что-то. Каждая школа решает эти проблемы сама при помощи совета попечителей. И автономия школ огромная в Америке - гораздо больше, чем в любой другой стране мира. Именно поэтому и возникают такие проблемы, потому что это каждый раз частный вопрос.
Этот и другие важные материаоы итогового выпуска программы "Время Свободы" читайте нка странице "Подводим итоги с Андреем Шарым".
Речь, по всей видимости, идет о замене слова "негр" и других слов, обозначающих афроамериканцев, работавших на белых господ. Cитуацию обсуждают литераторы Александр Генис и Кирилл Кобрин.
Александр Генис: Никто не собирается переписывать Марка Твена вообще. Речь идет о конкретном локальном издательстве - издании книги для специального штата. В Алабаме особо острые расовые отношения. Редактор этой книги говорит, что когда он читает эти книги вслух, то он заменяет слово "негр" словом "раб". И его аудитория находит гораздо больший отклик, эти книги. Почему? Потому что, конечно, речь идет о школах, где много афроамериканцев. Давайте, представим себе на секунду, что вы читаете в еврейской школе Гоголя "Тараса Бульбу", и все время читаете про то, как жид с жидовкой пошли спать к себе в шкаф. Конечно, я против того, чтобы заменяли такие слова, но я за то, чтобы понимать, насколько локальна эта ситуация.
Кирилл Кобрин: Но здесь есть три, скажем так, тенденции. Мы все живем в эпоху, когда классические тексты переписываются, интерпретируются. Только что в Британии вышла книга очень известного британского писателя Питера Акройда, который переписал "Смерть Артура", классический текст XV века Томаса Мэлори, переписал современным языком, сократив очень сильно. Бесцеремонность, с которой современные люди относятся к чужому, гораздо больше относится к эпохе, в которой мы живем. Это дурно понятая как бы демократическая идея в отношении культуры: все, что существует в этом мире, является нашим, и мы можем с этим как угодно обращаться. Нет ощущения дистанции, что это сделали другие люди, которые жили в другое время, которые писали для других людей. Если мы хотим что-то понять из этих книжек, мы должны, прежде всего, иметь в виду эту дистанцию. Третье - это наблюдение за тем, как вообще современный мир относится к тому, что было в прошлом. Современное западное сознание начисто теряет то, что мы называем историзмом, то есть понимание того, что раньше жили другие люди, в других обстоятельствах, у них было другое сознание и прочее, прочее, прочее.
- Где бы вы провели границу возможного вторжения в классический литературный текст? Можно ли для того, чтобы школьники все-таки читали Достоевского или Толстого, сокращать "Войну и мир" или "Преступление и наказание"?
Александр Генис: Лев Толстой именно так и сделал. Он выпустил издание "Войны и мира", где выбросили все французские фразы. Всякое обращение с классикой всегда является, с одной стороны, проблемой, с другой стороны, оно как-то решается. Дело не в том, что мы сегодня так бесцеремонно относимся к классике. Дело в том, что к ней так относились всегда. Во времена Возрождения точно также переписывали античность - римляне переписывали греков. В этом нет ничего такого особо преступного. Напротив, я считаю, что такое смелое обращение с классикой говорит о художественном развитии эпохи. Это не значит, что классику не надо охранять. Границу надо провести там, где это разумно. В первую очередь, школьнику нужно полюбить читать книги. Он сам уже найдет, что ему читать и как ему читать. Я против того, чтобы из классики делали священную корову. Например, "Смерть Артура". Ведь Мэлори тоже переписал книгу прежде, чем ее издать. Прежде чем она стала знаменитой, он переписал уже существовавшую легенду, которая была известна задолго до этого. В этом нет ничего зазорного. Но мы говорим немножко о другом. Дело в том, что это - политика, а не литература. Если с литературной точки зрения классика - это одно, то с точки зрения политики - совсем другое. Я знаю, что в России к политической корректности всегда относятся с насмешкой и издевательствами. В отдельных случаях она не казалась не то, чтобы глупой, конечно, она кажется и настырной, и бесцеремонной, и изменять слово "негр" на слово "раб" кажется глупым, однако эта политическая корректность, которая на моих глазах расцвела лет 30 назад. За это время политическая корректность вошла в плоть и кровь нации. Она все-таки изменила наше представление о возможности, о цивилизации, об этикете. Поэтому когда я приезжаю в Москву и слушаю в такси шутки по поводу таджиков - меня выворачивает. Неудивительно, что события на Манежной площади произошли в городе, где постоянно издеваются над акцентом, над манерами других людей. Это не такая уж большая цена - 1200 книг, выпущенных издательством, где выбросили несколько слов. Это не так страшно, как кажется.
- Я бы здесь тоже разделил проблему на две части. Одно дело - это интерпретация писателя, интерпретация художником другого художественного произведения. Действительно, все делают это. Есть, в конце концов, римейки песен, есть и новые версии фильмов, снятые по классическим сюжетам или по классическим фильмам. Это одна штука. Другая - это переиздание классических вещей, которые, собственно говоря, потому и называются классическими, что в них ничего не меняется. Может быть Гекльберри Финн по-другому говорит, если заменить эти слова? Меняется ведь, собственно говоря, и смысл высказывания от этого.
Кирилл Кобрин: Речь идет о том, что под именем Марка Твена выходит текст, который он не писал. А Марк Твен мертв. И он не может возражать или не возражать против этого издания. Вот это я называю бесцеремонностью. Учитель всегда может рассказать, что это было другое время - позорное время для США. Это была эпоха рабства и т. д. Вот в эту эпоху были такие, такие и такие ситуации. Роман Марка Твена из этой эпохи. Мы же все его прекрасно помним. С точки зрения современной эпохи его читать, как очень многие его читают, то это действительно какой-то расистский бред. Если же иметь в виду все, что было тогда, тогда это потрясающее совершенно произведение. Есть две такие разницы. Я не уверен, что можно приобщить детей к чтению таким обманом.
Александр Генис: Дело в том, что Гекльберри Финн - это главный антирасистский роман в Америке. В этом вся хитрость этого романа. Потому что эти слова употребляются отнюдь не для того, чтобы обидеть афроамериканцев. Гекльберри Финн - главный аболиционист. Он признал в Джимми человека. Гекльберри Финн сказал: "Я буду гореть в аду за то, что я сижу с негром и обедаю". Вопрос абсолютно конкретно ситуационный. Эта книга издается огромными тиражами, в каждом книжном магазине они лежат. Речь идет о конкретной школе, о конкретном штате. Когда ездишь по американскому югу, особенно по такому штату как Алабама, то на машине видишь, на номерах написано - генерал Ли сдался, а я нет. Там еще гражданская война не совсем закончилась. Слово это заменять, конечно, очень сложно, но по другим причинам. Дело в том, что Марк Твен писал не как прозу, а как стихи. И заменив одно слово, ты теряешь ритм, который там необычайно тонко вписан. Вообще, это одна из самых тонко написанных книг в мире. Конечно, от этого теряется ткань произведения.
Кирилл Кобрин: Я бы хотел уточнить. Да, конечно, мы с вами прекрасно понимаем, что это антирасистская книга, потому что мы имеем в виду, и мы знаем, когда она и при каких обстоятельствах написана. Я заглянул в несколько литературных англоязычных блогов, которые обсуждают эту проблему. Профессор, который и был инициатором этого издания, цитирует родителей своей учеников: "Я не могу читать эту книгу, это отвратительный расистский бред".
- Книга Марка Твена несколько раз все-таки запрещалась в американских школах, как известно.
Александр Генис: Да. Это четвертая книга по частоте запрещения. Но запрещается она опять-таки в отдельной школе, в отдельном школьном округе, в отдельной школьной библиотеке. Каждый раз это вызывает большой-большой спор. Но делается это потому, что американская школьная система очень своеобразная. Ведь в Америке нет министерства образования, которое бы велело всем читать или не читать что-то. Каждая школа решает эти проблемы сама при помощи совета попечителей. И автономия школ огромная в Америке - гораздо больше, чем в любой другой стране мира. Именно поэтому и возникают такие проблемы, потому что это каждый раз частный вопрос.
Этот и другие важные материаоы итогового выпуска программы "Время Свободы" читайте нка странице "Подводим итоги с Андреем Шарым".