Власти и духовенство Ингушетии вновь заговорили о необходимости защищать традиционные устои общества в борьбе с идеями и влиянием «Имарата Кавказ». Но методы этой борьбы остаются прежними: террор, угрозы и бюрократические призывы к тотальному контролю за молодежью.
Президент Ингушетии Юнус-Бек Евкуров официально признал, что смертник, совершивший теракт в аэропорту "Домодедово", житель села Али-юрт Магомед Евлоев. Для небольшой северокавказской республики это событие может оказаться точкой отсчёта нового витка репрессий и террора со стороны спецслужб. Силовики уже провели многочисленные аресты подозреваемых в организации теракта, и по мнению правозащитников, это лишь начало большой зачистки по всей Ингушетии.
То, что силовики в очередной раз возьмут республику «в клещи» и начнут хватать людей, не разбирая правых и виноватых – не новость. Гораздо важнее – какие действия предпримут местные власти в поисках решения проблемы терроризма и борьбы с вооруженным подпольем. Президент Евкуров уже провел встречу с родственниками боевиков и духовенством. Открыто признав, что молодежь не верит властям и не желает слушать ее призывы, он в жесткой форме обязал родителей следить за детьми, а при малейших подозрениях в сочувствии идеям джихада, обращаться к властям. То есть именно неусыпный контроль за мыслями и чувствами молодых людей способен стать панацеей в борьбе с охотниками за неокрепшими душами.
Но, увы, методы тотального контроля и привлечения тейпа и общественности, вкупе с властями, скорее всего не принесут ожидаемого результата. Есть вероятность, что какая-нибудь многодетная семья в Ингушетии, испугавшись мести властей, открестится от сына-боевика, чтобы спасти других сыновей.
Примеров в соседней Чечне достаточно. Но для того, чтобы это явление стало массовым, нужны условия безграничного террора по типу тех, которые установлены Кадыровым. В нынешних же обстоятельствах эта практика едва ли получит сколько-нибудь широкое распространение. Власти и сами признаются, что родственники не только неохотно идут на контакт, но, напротив, пытаются защищать своих детей. Большинство же родителей прямо говорят о том, что они бессильны вернуть своих сыновей-салафитов в лоно семьи.
Полицейский контроль в кругу семьи не удалось сделать правилом даже в советские времена. Хрестоматийный Павлик Морозов так и остался героем единичного и многократно оплеванного мифа. Реальность же такова, что дети, видя бессилие своих отцов перед сложившимся коррупционным и бесчеловечным порядком жизни на Северном Кавказе, страстно желают изменить его даже ценой собственной жизни.
Нет ничего странного в том, что молодые люди хотят перевернуть мир, который им кажется прогнившим до основания. Проблема только в том, что иных способов, кроме джихада, окружающая их действительность им не предлагает. Власть, которая стоит на охране сложившегося порядка, не может быть источником нравственного авторитета. Родители, которые готовы мириться с существующим злом, считая, что тоталитарный ислам джихадистов – зло неизмеримо большее, кажутся своим отпрыскам коллаборантами и соглашателями. Конфликт отцов и детей, нехарактерный для традиционного общества, уже давно стал для Ингушетии реальностью.
Более того, вышедшие на джихад считают, что они освобождены Аллахом от вины за те беды, которые их выбор принесет родным и близким. Молодые моджахеды принимают страдания своих родственников, как испытание, посланное им Всевышним, а не как результат собственной ошибки.
В этих обстоятельствах и власть, и духовенство, раз за разом отказываются даже обсуждать вариант диалога с теми, кто еще даже не взялся за оружие. Все, что угодно, лишь бы не зашел разговор о причинах, по которым молодежь уходит в лес, почему ее ненависть к существующему порядку вещей настолько велика, что она готова к самым крайним формам отрицания этого мира?
На самом деле, молодые люди, прочитавшие проповедь Бурятского или услышавшие призыв Умарова, вовсе не бегут, сломя голову, в лес, чтобы взорвать себя в течении ближайшего часа. Процесс, от первого захода на страницы "Кавказ-центра" до необратимого выбора, длится порой годами. Всё это время неофиты стараются жить в обычной для них среде, следуя нормам вновь обретенной истины. Они пытаются примирить привычный уклад с салафитской идеологией, не прибегая к вооруженной борьбе. Но в представлении силовых структур этот поиск уже сам по себе является преступлением. В результате, ищущих истину, но еще не перешедших грань, скопом записывают в боевики и подвергают преследованиям по полной программе.
Во времена Зязикова, некоторые представители официального духовенства, вообразив себя новой инквизицией, довели ситуацию до предела. Сменивший Зязикова Евкуров, вынужден был придержать зарвавшихся «святых отцов». Но и у новых властей дальше обещаний, что не будут преследовать носящих бороду и хиджаб, дело не пошло.
Многие в республике уверены, что боевики попирают все нормы и законы веры, но говорить об этом вслух не принято, поскольку в этом случае ты становишься неотличим от власти. А ассоциировать себя с нею – непозволительная роскошь для обычного человека. Это означает, что ты принимаешь на себя и все ее грехи, ответственность за коррупцию, мздоимство, произвол и насилие. Поэтому ситуация, в которой невозможна дискуссия об основах ислама, вполне устраивает идеологов вооруженного подполья. Они точно также, как и официальные власти, не желают иного диалога, кроме как на языке вооруженной борьбы.
Отказ от разумного общения с «нетрадиционно верующими» лишь углубляет пропасть между властью и населением. При этом в необходимости такой дискуссии не сомневаются традиционные мусульмане, они уверены, что у них хватит религиозных знаний и аргументов, чтобы опровергнуть своих оппонентов. Но в качестве единственного способа решения проблемы муфтиятом и руководством республики в который раз предложен сталинский метод контроля за каждым вздохом своего ребёнка.
Президент Ингушетии Юнус-Бек Евкуров официально признал, что смертник, совершивший теракт в аэропорту "Домодедово", житель села Али-юрт Магомед Евлоев. Для небольшой северокавказской республики это событие может оказаться точкой отсчёта нового витка репрессий и террора со стороны спецслужб. Силовики уже провели многочисленные аресты подозреваемых в организации теракта, и по мнению правозащитников, это лишь начало большой зачистки по всей Ингушетии.
То, что силовики в очередной раз возьмут республику «в клещи» и начнут хватать людей, не разбирая правых и виноватых – не новость. Гораздо важнее – какие действия предпримут местные власти в поисках решения проблемы терроризма и борьбы с вооруженным подпольем. Президент Евкуров уже провел встречу с родственниками боевиков и духовенством. Открыто признав, что молодежь не верит властям и не желает слушать ее призывы, он в жесткой форме обязал родителей следить за детьми, а при малейших подозрениях в сочувствии идеям джихада, обращаться к властям. То есть именно неусыпный контроль за мыслями и чувствами молодых людей способен стать панацеей в борьбе с охотниками за неокрепшими душами.
Но, увы, методы тотального контроля и привлечения тейпа и общественности, вкупе с властями, скорее всего не принесут ожидаемого результата. Есть вероятность, что какая-нибудь многодетная семья в Ингушетии, испугавшись мести властей, открестится от сына-боевика, чтобы спасти других сыновей.
Примеров в соседней Чечне достаточно. Но для того, чтобы это явление стало массовым, нужны условия безграничного террора по типу тех, которые установлены Кадыровым. В нынешних же обстоятельствах эта практика едва ли получит сколько-нибудь широкое распространение. Власти и сами признаются, что родственники не только неохотно идут на контакт, но, напротив, пытаются защищать своих детей. Большинство же родителей прямо говорят о том, что они бессильны вернуть своих сыновей-салафитов в лоно семьи.
Слушать
Your browser doesn’t support HTML5
Полицейский контроль в кругу семьи не удалось сделать правилом даже в советские времена. Хрестоматийный Павлик Морозов так и остался героем единичного и многократно оплеванного мифа. Реальность же такова, что дети, видя бессилие своих отцов перед сложившимся коррупционным и бесчеловечным порядком жизни на Северном Кавказе, страстно желают изменить его даже ценой собственной жизни.
Нет ничего странного в том, что молодые люди хотят перевернуть мир, который им кажется прогнившим до основания. Проблема только в том, что иных способов, кроме джихада, окружающая их действительность им не предлагает. Власть, которая стоит на охране сложившегося порядка, не может быть источником нравственного авторитета. Родители, которые готовы мириться с существующим злом, считая, что тоталитарный ислам джихадистов – зло неизмеримо большее, кажутся своим отпрыскам коллаборантами и соглашателями. Конфликт отцов и детей, нехарактерный для традиционного общества, уже давно стал для Ингушетии реальностью.
Более того, вышедшие на джихад считают, что они освобождены Аллахом от вины за те беды, которые их выбор принесет родным и близким. Молодые моджахеды принимают страдания своих родственников, как испытание, посланное им Всевышним, а не как результат собственной ошибки.
В этих обстоятельствах и власть, и духовенство, раз за разом отказываются даже обсуждать вариант диалога с теми, кто еще даже не взялся за оружие. Все, что угодно, лишь бы не зашел разговор о причинах, по которым молодежь уходит в лес, почему ее ненависть к существующему порядку вещей настолько велика, что она готова к самым крайним формам отрицания этого мира?
На самом деле, молодые люди, прочитавшие проповедь Бурятского или услышавшие призыв Умарова, вовсе не бегут, сломя голову, в лес, чтобы взорвать себя в течении ближайшего часа. Процесс, от первого захода на страницы "Кавказ-центра" до необратимого выбора, длится порой годами. Всё это время неофиты стараются жить в обычной для них среде, следуя нормам вновь обретенной истины. Они пытаются примирить привычный уклад с салафитской идеологией, не прибегая к вооруженной борьбе. Но в представлении силовых структур этот поиск уже сам по себе является преступлением. В результате, ищущих истину, но еще не перешедших грань, скопом записывают в боевики и подвергают преследованиям по полной программе.
Во времена Зязикова, некоторые представители официального духовенства, вообразив себя новой инквизицией, довели ситуацию до предела. Сменивший Зязикова Евкуров, вынужден был придержать зарвавшихся «святых отцов». Но и у новых властей дальше обещаний, что не будут преследовать носящих бороду и хиджаб, дело не пошло.
Многие в республике уверены, что боевики попирают все нормы и законы веры, но говорить об этом вслух не принято, поскольку в этом случае ты становишься неотличим от власти. А ассоциировать себя с нею – непозволительная роскошь для обычного человека. Это означает, что ты принимаешь на себя и все ее грехи, ответственность за коррупцию, мздоимство, произвол и насилие. Поэтому ситуация, в которой невозможна дискуссия об основах ислама, вполне устраивает идеологов вооруженного подполья. Они точно также, как и официальные власти, не желают иного диалога, кроме как на языке вооруженной борьбы.
Отказ от разумного общения с «нетрадиционно верующими» лишь углубляет пропасть между властью и населением. При этом в необходимости такой дискуссии не сомневаются традиционные мусульмане, они уверены, что у них хватит религиозных знаний и аргументов, чтобы опровергнуть своих оппонентов. Но в качестве единственного способа решения проблемы муфтиятом и руководством республики в который раз предложен сталинский метод контроля за каждым вздохом своего ребёнка.