ПРАГА---В рубрике «Гость недели» о трагедии махаджирства Дэмис Поландов беседует с известным абхазским историком и общественным деятелем Станиславом Лакобой.
Дэмис Поландов: Я помню, как 20 лет назад моя мать переводила книгу, которая называлась «Черкесы в Иордании». Эту книгу дядя принес, можно сказать, под покровом тайны. Это были еще советские времена. И мы с матерью с удивлением узнали столько нового о черкесах и абаза, которые живут в Иордании: что их так много, что, оказывается, наш родственник был генералом, и еще много информации, которая была абсолютно закрыта для большинства черкесов, абхазов, абазин того времени. Как изменилась ситуация за последние 20 лет? Насколько общество, которое находится в махаджирстве, в изгнании, в странах Ближнего Востока и абхазы и черкесы, которые живут в России и Абхазии, сблизились на информационном уровне?
Станислав Лакоба: Я бы сказал, что процесс познавания нашей истории он и в Абхазии проходил в новейшее время. На примере Абхазии я не могу сказать, что произошли какие-то колоссальные перемены, но, конечно, сдвиги были и есть. Стало больше известно о роли абхазов, черкесов в истории Турции, в политической и культурной жизни. Например, в странах Ближнего Востока, в Турции, оказывается, было гораздо больше известных политических, военных деятелей, военачальников и премьер-министров среди махаджиров, чем, скажем, в Российской империи, в Советском Союзе. Это безусловный факт. Следующий заметный этап, о котором можно было бы говорить - это война 1992-93 годов; она, безусловно, сплотила все кавказские сообщества, все черкесские, абхазские дернеки в Турции, и не только там, но и в странах Западной Европы. Вы знаете, что был поток добровольцев сюда из этих стран. Хотя нельзя его назвать большим, но все равно представительство было. И в этот период как раз и наладился какой-то информационный обмен, потому что событиями в Абхазии интересовались все. Но говорить сегодня о том, что информационный обмен поставлен на высоком уровне, что на самом деле работает эта связь, к сожалению, нельзя. Думаю, это дело ближайшего будущего. День 21 мая 1864 года, день окончания Кавказской войны, широко отмечался в Абхазии в 1990-91 годах. В Сухуме был заложен памятный камень. А в этом году был открыт памятник махаджирам в Сухуме на набережной. И я хочу сказать, что этот день, 21 мая, отмечается повсеместно на Кавказе, и не только на Кавказе, и завтра мы будем отмечать это трагическое событие.
Дэмис Поландов: Но это тоже новое явление. День 21 мая стал памятным уже в новейшей истории. И насколько я знаю, в Турции в этот день все больше людей выходят на улицы. То есть идет процесс роста национального самосознания, или я не прав?
Станистав Лакоба: Это - безусловно. Я и говорю о том, что в последнее время, начиная с 90-х годов, этот процесс активно развивается. Этот день – символ объединения многих сил и народов, вне зависимости от их политических, общественных, религиозных мировоззрений. Вы знаете, что в советское время запрещалось вспоминать эти даты, и единственным, можно сказать, прорывом были книги Георгия Алексеевича Дзидзария, известного абхазского историка, по проблеме махаджирства, и абхазского писателя, народного поэта Абхазии Баграта Васильевича Шинкуба - «Последний из ушедших». Можно сказать, что они были предтечей вот этих событий. Эти авторы опубликовали свои исторические и литературные произведения в 70-х годах XX столетия, и через двадцать лет, буквально после тех памятных событий, стали отмечать всенародно этот день - 21 мая. И это продолжается по сей день, и завтра опять будут отмечать это трагическое событие, очень много людей придет к этому памятнику, я думаю. Осознание того, что это очень важное событие в истории абхазского и адыгского народов, сегодня ни для кого не является секретом, и сегодня все очень хорошо осведомлены об этой дате.
Дэмис Поландов: Сейчас многие говорят о российской программе соотечественников, естественно, есть и в Абхазии программа по репатриации, но на примере Абхазии все равно можно сказать, что очень мало людей приезжают. Как вам кажется, есть ли вообще в черкесской, в абхазской диаспоре эта идея возвращения? Насколько она оформлена?
Станислав Лакоба: Идея есть, она давно будоражит людей и в Абхазии, и в адыгском мире, но как только речь заходит о каких-то практических действиях, наступают трудности определенного характера, и не только экономического, финансового, даже, может быть, не столько, сколько, наверное, психологического плана. Потому что люди на протяжении более века жили в других системах, в других обществах, в других конфессиях. Вообще сама эта идея впервые появилась в Абхазии еще в 20-х годах, в советское время, во времена Нестора Лакоба, когда были попытки вернуть до тысячи семейств абхазов из Греческой Македонии. Но и тогда ничего не получилось по целому ряду обстоятельств, как объективного, так и субъективного характера. Сегодня можно приводить успешные примеры работы с репатриантами. Можно привести в пример тот же Израиль, но в данном случае Абхазия и Израиль несопоставимы во всех отношениях. Израилю с большим трудом удалось установить хоть какое-то стабильное положение в этом вопросе, в этой проблеме.
Дэмис Поландов: Вопрос личного характера. Коснулось ли махаджирство вашей семьи?
Станислав Лакоба: Я могу сказать, что да, конечно, коснулось. Мой дед, то есть отец моего отца, был арестован, и сидел при грузинских меньшевиках в сухумской тюрьме, где в 19-м году и скончался. Моему отцу был всего один год. А потом бабушка вышла замуж второй раз за человека, который был махаджиром, его фамилия была Гулия, звали его Камшиш. Он в пятилетнем возрасте попал в Турцию, потом, когда ему было лет четырнадцать, бежал оттуда. Они добирались на паруснике через Батум, и с большим трудом достигли берегов Абхазии, обосновались в селе Эшера. Я его очень хорошо помню, он прожил 112 лет. Он, конечно, был другого вероисповедания, он был мусульманином. Его старшие три сына погибли в Великой Отечественной Войне. Он плохо говорил по-русски, и я помню, а я тогда был мальчишкой, где-то в восьмом классе, как он вздыхал и говорил: «эх, знаешь, тот Николай был лучше, чем этот Николай». Хотя на дворе были 70-е годы, но я понимал, что он под одним Николаем имел в виду Николая II, а под советским Николаем - Сталина, то есть время, когда погибли его сыновья. Вот такая история была. Конечно, махаджирство прошло буквально через всю его жизнь, и он часто вспоминал, хотя был ребенком, какие сложности и трудности были в этот период. Его внуки, правнуки живы и здравствуют. Так что в Абхазии, наверное, трудно найти семью, которая не была бы как-то кровнородственными узами связана с теми, кто сегодня проживает в других странах, в данном случае в Турецкой Республике.
Дэмис Поландов: Я помню, как 20 лет назад моя мать переводила книгу, которая называлась «Черкесы в Иордании». Эту книгу дядя принес, можно сказать, под покровом тайны. Это были еще советские времена. И мы с матерью с удивлением узнали столько нового о черкесах и абаза, которые живут в Иордании: что их так много, что, оказывается, наш родственник был генералом, и еще много информации, которая была абсолютно закрыта для большинства черкесов, абхазов, абазин того времени. Как изменилась ситуация за последние 20 лет? Насколько общество, которое находится в махаджирстве, в изгнании, в странах Ближнего Востока и абхазы и черкесы, которые живут в России и Абхазии, сблизились на информационном уровне?
Станислав Лакоба: Я бы сказал, что процесс познавания нашей истории он и в Абхазии проходил в новейшее время. На примере Абхазии я не могу сказать, что произошли какие-то колоссальные перемены, но, конечно, сдвиги были и есть. Стало больше известно о роли абхазов, черкесов в истории Турции, в политической и культурной жизни. Например, в странах Ближнего Востока, в Турции, оказывается, было гораздо больше известных политических, военных деятелей, военачальников и премьер-министров среди махаджиров, чем, скажем, в Российской империи, в Советском Союзе. Это безусловный факт. Следующий заметный этап, о котором можно было бы говорить - это война 1992-93 годов; она, безусловно, сплотила все кавказские сообщества, все черкесские, абхазские дернеки в Турции, и не только там, но и в странах Западной Европы. Вы знаете, что был поток добровольцев сюда из этих стран. Хотя нельзя его назвать большим, но все равно представительство было. И в этот период как раз и наладился какой-то информационный обмен, потому что событиями в Абхазии интересовались все. Но говорить сегодня о том, что информационный обмен поставлен на высоком уровне, что на самом деле работает эта связь, к сожалению, нельзя. Думаю, это дело ближайшего будущего. День 21 мая 1864 года, день окончания Кавказской войны, широко отмечался в Абхазии в 1990-91 годах. В Сухуме был заложен памятный камень. А в этом году был открыт памятник махаджирам в Сухуме на набережной. И я хочу сказать, что этот день, 21 мая, отмечается повсеместно на Кавказе, и не только на Кавказе, и завтра мы будем отмечать это трагическое событие.
Дэмис Поландов: Но это тоже новое явление. День 21 мая стал памятным уже в новейшей истории. И насколько я знаю, в Турции в этот день все больше людей выходят на улицы. То есть идет процесс роста национального самосознания, или я не прав?
Станистав Лакоба: Это - безусловно. Я и говорю о том, что в последнее время, начиная с 90-х годов, этот процесс активно развивается. Этот день – символ объединения многих сил и народов, вне зависимости от их политических, общественных, религиозных мировоззрений. Вы знаете, что в советское время запрещалось вспоминать эти даты, и единственным, можно сказать, прорывом были книги Георгия Алексеевича Дзидзария, известного абхазского историка, по проблеме махаджирства, и абхазского писателя, народного поэта Абхазии Баграта Васильевича Шинкуба - «Последний из ушедших». Можно сказать, что они были предтечей вот этих событий. Эти авторы опубликовали свои исторические и литературные произведения в 70-х годах XX столетия, и через двадцать лет, буквально после тех памятных событий, стали отмечать всенародно этот день - 21 мая. И это продолжается по сей день, и завтра опять будут отмечать это трагическое событие, очень много людей придет к этому памятнику, я думаю. Осознание того, что это очень важное событие в истории абхазского и адыгского народов, сегодня ни для кого не является секретом, и сегодня все очень хорошо осведомлены об этой дате.
Дэмис Поландов: Сейчас многие говорят о российской программе соотечественников, естественно, есть и в Абхазии программа по репатриации, но на примере Абхазии все равно можно сказать, что очень мало людей приезжают. Как вам кажется, есть ли вообще в черкесской, в абхазской диаспоре эта идея возвращения? Насколько она оформлена?
Станислав Лакоба: Идея есть, она давно будоражит людей и в Абхазии, и в адыгском мире, но как только речь заходит о каких-то практических действиях, наступают трудности определенного характера, и не только экономического, финансового, даже, может быть, не столько, сколько, наверное, психологического плана. Потому что люди на протяжении более века жили в других системах, в других обществах, в других конфессиях. Вообще сама эта идея впервые появилась в Абхазии еще в 20-х годах, в советское время, во времена Нестора Лакоба, когда были попытки вернуть до тысячи семейств абхазов из Греческой Македонии. Но и тогда ничего не получилось по целому ряду обстоятельств, как объективного, так и субъективного характера. Сегодня можно приводить успешные примеры работы с репатриантами. Можно привести в пример тот же Израиль, но в данном случае Абхазия и Израиль несопоставимы во всех отношениях. Израилю с большим трудом удалось установить хоть какое-то стабильное положение в этом вопросе, в этой проблеме.
Дэмис Поландов: Вопрос личного характера. Коснулось ли махаджирство вашей семьи?
Станислав Лакоба: Я могу сказать, что да, конечно, коснулось. Мой дед, то есть отец моего отца, был арестован, и сидел при грузинских меньшевиках в сухумской тюрьме, где в 19-м году и скончался. Моему отцу был всего один год. А потом бабушка вышла замуж второй раз за человека, который был махаджиром, его фамилия была Гулия, звали его Камшиш. Он в пятилетнем возрасте попал в Турцию, потом, когда ему было лет четырнадцать, бежал оттуда. Они добирались на паруснике через Батум, и с большим трудом достигли берегов Абхазии, обосновались в селе Эшера. Я его очень хорошо помню, он прожил 112 лет. Он, конечно, был другого вероисповедания, он был мусульманином. Его старшие три сына погибли в Великой Отечественной Войне. Он плохо говорил по-русски, и я помню, а я тогда был мальчишкой, где-то в восьмом классе, как он вздыхал и говорил: «эх, знаешь, тот Николай был лучше, чем этот Николай». Хотя на дворе были 70-е годы, но я понимал, что он под одним Николаем имел в виду Николая II, а под советским Николаем - Сталина, то есть время, когда погибли его сыновья. Вот такая история была. Конечно, махаджирство прошло буквально через всю его жизнь, и он часто вспоминал, хотя был ребенком, какие сложности и трудности были в этот период. Его внуки, правнуки живы и здравствуют. Так что в Абхазии, наверное, трудно найти семью, которая не была бы как-то кровнородственными узами связана с теми, кто сегодня проживает в других странах, в данном случае в Турецкой Республике.