Мне никогда не приходилось сталкиваться со сколько-нибудь серьезным государственным вмешательством в мою жизнь до тех пор, пока я не стал общаться с товарищами и коллегами из Грузии. Сначала в Абхазии ввели новую систему нумерации телефонных абонентов, страна стала звонить с российского +7, а не грузинского +995, и начались проблемы. Нет, не у меня - у звонящих мне из Грузии людей. У проблемы было и есть два аспекта – реальный и комический. В силу каких-то политических или технических ограничений из Тбилиси крайне сложно дозвониться на «сепаратистско-оккупантские» номера телефонов, а комизм ситуации в том, что если разговор все же состоялся, его фоном неизбежно является назойливый хрип в трубке телефона. Здравствуйте, товарищ оперативный дежурный!
Я представляю себе этого опера - мужика лет сорока с легкой пролысиной на черепе и званием не ниже лейтенантского. Когда-то он был подающим надежды молодым студентом, но война, послевоенный раскардаш и отсутствие специальных навыков сделали его обычным, в меру продвинутым пользователем компьютеров, а советская страсть к радиотехнике привела прямиком в спецслужбы, где за неимением связей он стал банальным опером по прослушке. Представляю себе кабинет, где тянет убогую лямку этот опер: среди советского еще оборудования, пепельниц с окурками современный компьютер выглядит артефактом инопланетной цивилизации. Мой агент лихо раскладывает компьютерный пасьянс, а в перерывах пишет mp3 моего разговора в директорию «Ахра Смыр, журналист».
Я так же, хотя, может быть, с чуть меньшей уверенностью, готов нарисовать портрет грузинского опера. Мне видится молодой холеный нагловатый человек с хорошим, по грузинским меркам, образованием, и тоже как минимум лейтенант. Он бегло говорит по-английски, но занят ровно тем же делом, что и его абхазский коллега, не знающий английского, все той же прослушкой абонентов — во благо родины, разумеется. Его кабинет в новеньком стеклянном здании обставлен современной эргономичной мебелью, оснащен самой современной аппаратурой. Он не раскладывает пасьянс, он вообще не позволяет себе отвлекаться от работы: на мониторе у него данные по большим группам людей – специальные программы отслеживают переписку, перемещения, разговоры десятков и сотен неблагонадежных. Работой этого опера и таких же, как он, верных рыцарей революции, фиксировавших каждый вздох врага и его подручных, недавно была предотвращена очередная попытка государственного переворота. Грузинский полицейский – это и есть новая власть Грузии, она эффективна настолько, насколько хорошо он справляется со своими обязанностями. А он мечтает о большем.
Два этих опера — это примерно то, чем являемся МЫ, и то, что представляют из себя ОНИ. Мой бесконечно родной мужичок, между пасьянсом и сигаретой уныло пишущий mp3 с моими переговорами, конечно же, сволочь, но сволочь - ленивая, пренебрегающая своими обязанностями при каждом удобном случае. Он не считает, что спасает отечество, слушая безобидные, слегка, правда, припорошенные матом, беседы журналиста Ахры Смыра со своими грузинскими визави. Он знает, что в этих разговорах нет и, главное, не может быть ничего, что угрожало бы безопасности его государства. Мой агент совсем не гордится своей работой, он точно не станет хвастаться ею в кругу друзей, и на приветствие «Здравствуйте, товарищ оперативный дежурный!» он отвечает тоскливой ухмылкой. За пределами своего чахлого мирка он превращается во владельца потертого «Опеля», которого пару раз в месяц может обобрать патрульный мент на дороге. На последнем родительском собрании его жене сообщили об увеличении школьных сборов, а зарплаты на государственной оперативной службе хватает только на то, чтобы едва-едва сводить концы с концами. Он, что называется, «забил» на все и делает ровно столько работы, сколько надо, и так -до пенсии.
Его грузинский коллега переживает происходящее совершенно иначе. Он полон сил и энтузиазма. Он знает, что «Революция роз» нуждается в защите. Косная, неразрывно связанная с прошлым толпа совков-дармоедов может в мановение ока обесценить все ее завоевания. Ему хорошо известно, что во внешне безобидных разговорах, которые он денно и нощно слушает, таится измена, она на каждом углу, и с нею необходимо бороться превентивно, выкорчевывая сам образ мыслей, эту измену порождающий... Да, может быть, те фотографы и не виноваты в том, что им инкриминируют, но их взгляды и безответственность, готовность подставить свою власть, передав фотографии разгона оппозиционной акции западным информагентствам, преступны по умолчанию. Революционная целесообразность требует, чтобы он нашел повод и способ обвинить их в антигосударственной деятельности. И он находит. Он горд своей изобретательностью и уверен, что в очередной раз не дал «быдлу» (они используют это слово) нанести удар по тому, что с таким трудом было создано «его» властью, им самим.
Мой абхазский опер выпьет со своим институтским другом и скажет ему в порыве откровенности: «Знаешь, вся эта прослушка ведется по инерции, мы никак не можем избавиться от советских привычек. Пусть себе журналист Ахра Смыр беседует, с кем хочет, пишет, что считает нужным! Для нас опасен не он – нам угрожает коррупция, импотенция государственного аппарата. Такие, как я, – ленивые, безинициативные работники, – это тоже угроза. Мы – последние винтики советского механизма, который окончательно изношен и скоро сам остановится». Может, все это будет не так гладко выражено, но за смысл я ручаюсь.
Сравнивая двух вымышленных персонажей, я отдаю свои симпатии первому. Не потому, конечно же, что он мой соотечественник. Просто он – последний элемент распада советской системы, которая обещает смениться чем-то лучшим в соответствии с нашими пожеланиями. Новая система будет обязательно свободнее, честнее, энергичнее и порядочнее. А грузинский коллега моего агента – это точка сборки новой советской системы, с ее произволом, бесцеремонным вмешательством в частную жизнь граждан, уверенностью, что во имя государственных интересов можно коверкать судьбы обычных людей. Таких, как Ахра Смыр, журналист.
Я представляю себе этого опера - мужика лет сорока с легкой пролысиной на черепе и званием не ниже лейтенантского. Когда-то он был подающим надежды молодым студентом, но война, послевоенный раскардаш и отсутствие специальных навыков сделали его обычным, в меру продвинутым пользователем компьютеров, а советская страсть к радиотехнике привела прямиком в спецслужбы, где за неимением связей он стал банальным опером по прослушке. Представляю себе кабинет, где тянет убогую лямку этот опер: среди советского еще оборудования, пепельниц с окурками современный компьютер выглядит артефактом инопланетной цивилизации. Мой агент лихо раскладывает компьютерный пасьянс, а в перерывах пишет mp3 моего разговора в директорию «Ахра Смыр, журналист».
Я так же, хотя, может быть, с чуть меньшей уверенностью, готов нарисовать портрет грузинского опера. Мне видится молодой холеный нагловатый человек с хорошим, по грузинским меркам, образованием, и тоже как минимум лейтенант. Он бегло говорит по-английски, но занят ровно тем же делом, что и его абхазский коллега, не знающий английского, все той же прослушкой абонентов — во благо родины, разумеется. Его кабинет в новеньком стеклянном здании обставлен современной эргономичной мебелью, оснащен самой современной аппаратурой. Он не раскладывает пасьянс, он вообще не позволяет себе отвлекаться от работы: на мониторе у него данные по большим группам людей – специальные программы отслеживают переписку, перемещения, разговоры десятков и сотен неблагонадежных. Работой этого опера и таких же, как он, верных рыцарей революции, фиксировавших каждый вздох врага и его подручных, недавно была предотвращена очередная попытка государственного переворота. Грузинский полицейский – это и есть новая власть Грузии, она эффективна настолько, насколько хорошо он справляется со своими обязанностями. А он мечтает о большем.
Два этих опера — это примерно то, чем являемся МЫ, и то, что представляют из себя ОНИ. Мой бесконечно родной мужичок, между пасьянсом и сигаретой уныло пишущий mp3 с моими переговорами, конечно же, сволочь, но сволочь - ленивая, пренебрегающая своими обязанностями при каждом удобном случае. Он не считает, что спасает отечество, слушая безобидные, слегка, правда, припорошенные матом, беседы журналиста Ахры Смыра со своими грузинскими визави. Он знает, что в этих разговорах нет и, главное, не может быть ничего, что угрожало бы безопасности его государства. Мой агент совсем не гордится своей работой, он точно не станет хвастаться ею в кругу друзей, и на приветствие «Здравствуйте, товарищ оперативный дежурный!» он отвечает тоскливой ухмылкой. За пределами своего чахлого мирка он превращается во владельца потертого «Опеля», которого пару раз в месяц может обобрать патрульный мент на дороге. На последнем родительском собрании его жене сообщили об увеличении школьных сборов, а зарплаты на государственной оперативной службе хватает только на то, чтобы едва-едва сводить концы с концами. Он, что называется, «забил» на все и делает ровно столько работы, сколько надо, и так -до пенсии.
Его грузинский коллега переживает происходящее совершенно иначе. Он полон сил и энтузиазма. Он знает, что «Революция роз» нуждается в защите. Косная, неразрывно связанная с прошлым толпа совков-дармоедов может в мановение ока обесценить все ее завоевания. Ему хорошо известно, что во внешне безобидных разговорах, которые он денно и нощно слушает, таится измена, она на каждом углу, и с нею необходимо бороться превентивно, выкорчевывая сам образ мыслей, эту измену порождающий... Да, может быть, те фотографы и не виноваты в том, что им инкриминируют, но их взгляды и безответственность, готовность подставить свою власть, передав фотографии разгона оппозиционной акции западным информагентствам, преступны по умолчанию. Революционная целесообразность требует, чтобы он нашел повод и способ обвинить их в антигосударственной деятельности. И он находит. Он горд своей изобретательностью и уверен, что в очередной раз не дал «быдлу» (они используют это слово) нанести удар по тому, что с таким трудом было создано «его» властью, им самим.
Мой абхазский опер выпьет со своим институтским другом и скажет ему в порыве откровенности: «Знаешь, вся эта прослушка ведется по инерции, мы никак не можем избавиться от советских привычек. Пусть себе журналист Ахра Смыр беседует, с кем хочет, пишет, что считает нужным! Для нас опасен не он – нам угрожает коррупция, импотенция государственного аппарата. Такие, как я, – ленивые, безинициативные работники, – это тоже угроза. Мы – последние винтики советского механизма, который окончательно изношен и скоро сам остановится». Может, все это будет не так гладко выражено, но за смысл я ручаюсь.
Сравнивая двух вымышленных персонажей, я отдаю свои симпатии первому. Не потому, конечно же, что он мой соотечественник. Просто он – последний элемент распада советской системы, которая обещает смениться чем-то лучшим в соответствии с нашими пожеланиями. Новая система будет обязательно свободнее, честнее, энергичнее и порядочнее. А грузинский коллега моего агента – это точка сборки новой советской системы, с ее произволом, бесцеремонным вмешательством в частную жизнь граждан, уверенностью, что во имя государственных интересов можно коверкать судьбы обычных людей. Таких, как Ахра Смыр, журналист.