ПРАГА---Русский язык перестал быть языком прогресса, заявил на днях президент Грузии Михаил Саакашвили в ходе визита на предприятие «Дельта», находящееся в подчинении Министерства обороны.
Вот цитата из его выступления: «Сегодня этот язык перестал быть языком прогресса и основным источником информации. Этот мир отстал от прогресса и развития. До тех пор, пока они думают, что им нужна империя, русский язык будет все больше и больше отставать. Мы должны перевести наших детей на изучение того языка, который прогрессивнее, и несет большую информацию», - подчеркнул Михаил Саакашвили.
Рядом со мной находится главный редактор радио «Эхо Кавказа» Андрей Бабицкий, и у него есть несколько соображений по этому поводу. И хочу сразу спросить: Андрей, как вы считаете, есть основания действительно сегодня так думать?
Your browser doesn’t support HTML5
Слушать
Андрей Бабицкий: Кети, понятна концепция Михаила Саакашвили. Он полагает, что в язык вмонтирована некая имперская матрица, и это определяет его способность или неспособность к развитию. Я, честно говоря, не очень согласен с этой интерпретацией, потому что, ну, представьте себе: язык фашисткой Германии ведь не перестал быть языком Гете, Шиллера, Шиллинга, Канта и т.д. Точно так же и с русским языком. Действительно, есть язык, например, националистов, имперцев, но есть и язык тех людей, которые с ними не согласны. Это колоссальная сокровищница, в которой огромное количество этажей, языковых пластов. Точно так же, как, скажем, до революции или во время революции существовал язык большевиков, язык очень идеологизированный, язык, действительно, применявшийся как инструмент распространения-внедрения идеологии. Но был язык и тех, кто большевикам противостоял. И уже идеологический язык в Советском Союзе на поздних этапах, фактически после смерти Сталина, был десакрализован. Фактически интеллигентная речь, которая считалась наиболее наполненной, – это была речь человека, удалявшегося от любых идеологем. И поэтому, я предполагаю, что политика в языке, - да, она присутствует, но это явление наносное и эфемерное. Политика сегодня такая, завтра – другая. А язык формируется не вокруг политики, а вокруг умения этого языка исследовать человека. И русский язык в этом смысле совершенно уникален, потому что он создал такое количество дефиниций, в котором и человек, и государство, и народ, и нация могут обнаружить себя в огромном количестве всяких описательных форм, они могут узнать свои ошибки, свои прегрешения, именно пользуясь средствами этого языка, который их описывает.
Кети Бочоришвили: В конце концов, есть язык Достоевского, есть язык Тургенева. И всегда грузинская интеллигенция говорила, что они воспитывались не только на образцах грузинской литературы, но и на этой литературе. И я думаю, что, конечно, молодежь сейчас не читает, я больше чем уверена, на русском языке, но, тем не менее, есть еще старое поколение, которое не отказывается от этих идей, от того, что действительно русский литературный язык богат, и знать его, и обладать этим багажом, – далеко не последнее дело.
Андрей Бабицкий: Совершенно верно, Кети. Русский язык ставит такие проблемы, которые очень многие языки не ставят. Ну, я не хочу углубляться… Вот например, проблема теодицеи – проблема оправдания добра: если Господь существует, то почему вокруг нас столько зла? В русском языке эта проблема исследована достаточно хорошо. Но есть еще и прикладное значение этого языка. Постсоветское пространство, которое остается русскоязычным, - это, скажем так, территория приложения энергии для молодых грузин. В гораздо большей степени, и гораздо более комфортной территорией она является для них, нежели англоязычное пространство. Я не очень понимаю, как можно отрезать его от Грузии.
