Уступая таким популярным конкурентам, как Метрополитен, МОМА и Гуггенхайм, она не на виду, но для знатоков и любителей этот музей редкостей не знает себе равных в Нью-Йорке. Основу Библиотеки составила частная коллекция банкира Джона Пирпонта Моргана, который стал собирать манускрипты и редкие книги еще в 1890 году. Он учился в Геттингенском университете и вывез из Европы страстную любовь к Средневековью и Ренессансу. Говорят, что Морган любил сидеть за письменным столом в рыцарском шлеме.
Среди шедевров музея, не считая великих картин - сразу три Библии Гуттенберга и собрание египетских папирусов. Но особое место занимают автографы прославленных авторов. Рукописи Диккенса и Сент-Экзюпери, партитуры Генделя, Глюка, Шопена.
Выставки в Библиотеке Моргана редко бывают шумными блокбастерами, но они часто привлекают культурную элиту города. Так было и на этот раз, когда экспозиция собрала самых ярых любителей и знатоков Марселя Пруста.
Следуя умной традиции - отмечать юбилеи великих книг, а не только их авторов - Библиотека Моргана открыла выставку, приуроченную к столетию выхода первого тома эпопеи Марселя Пруста “В поисках утраченного времени”.
Экспозицию составляют реликвии, которыми с Нью-Йорком впервые поделилась Национальная библиотека Франции. Это - семейные фотографии, старинные открытки из тех мест, где разворачивается действие романа, первое издание “В сторону Свана”, положившего начало этому уникальному труду.
Крайне любопытны автографы писем молодого Пруста. В них он часто говорит о музыке. Например, в письме композитору Форе, чьи творения он называет “опьяняющими”. Но главное, конечно, рукописи.
В наш компьютерный век, оставивший литературу без черновиков, глядеть на манускрипт Пруста - особая радость. Исписанные бисерным почерком, напоминающим, чудится мне, Толстого, эти тетради плотно заполнены текстом, расползающимся, как и сам роман, во все направления. Но иногда угол остается пустым, и там возникают чернильные головы, часто сплетающиеся с другими. Эти каракули, проевшие себе место в рукописи, опять-таки напоминают книгу Пруста тем, что дают нам снимок его подсознания.
- «Действительность создается только в памяти, - писал Пруст в «В поисках утраченного времени», - цветы, которые я вижу сегодня в первый раз, не кажутся мне настоящими».
В поисках правил обращения с памятью Пруст разработал бесценный метод. Прежде всего, учит он, мы должны отделить прошлое от настоящего. Ведь до тех пор, пока вчера питает сегодня, оно сливается с ним. Чтобы вспомнить, надо забыть: «Истинный рай – потерянный рай». Зияние между пропавшим и найденным образует паузу жизни. Она нужна, чтобы отделить опыт от памяти - то, что было и сплыло, от того, что было и осталось.
Итак, делаем вывод из чтения Пруста, память – искусство, Мнемозина – мать муз, и счастье - в пережитом, насладиться которым мы можем, прибавив к испытанному осознанное. Вот как это делает Пруст:
«Жильберта уже бросала мне мяч; и, подобно философу-идеалисту, чье тело вынуждено считаться с внешним миром, в реальность которого не верит его разум, мое «я» торопило меня поймать на лету брошенный ею мяч».
Успев вставить философа в секунду полета мяча, Пруст остановил, рассмотрел и украсил мгновение - вместо прожившего его героя. Стереоскопическое зрение, позволяющее прожить каждый день дважды, создает эффект резонанса. По Прусту воспоминание – не фотография момента, а сам момент с приросшими к нему впечатлениями. И подлинной является лишь та память, что представляет нам объект воспоминания - «высветленный до самой глубины».
Добиться такого, утверждает свою догму Пруст, может только литература, научившаяся читать прошлое. Писатель – это и есть искусный читатель своей жизни. И в этом состоит единственное призвание литературы, во всяком случае, той, что претворилась в семитомный шедевр Пруста.
Подобную книгу каждый носит в себе. Ведь жизнь – это «книга, написанная иносказательными знаками, начертанными не нами». Наше в ней - «лишь то, что мы сами извлекаем из мрака, и то, чего не знают другие». Другими, подходящими не только писателям, но и читателям словами, Пруст предлагает оправдание любой и всякой жизни. Чтобы она не прошла зря, мы должны увидеть в жизни книгу и прочитать ее, расшифровав «до последнего знака». Не удивительно, что роман Пруста получился многотомным; не странно, что в нем так редки абзацы, понятно, почему предложения в книге столь устрашающей длины. Одно вытянулось - если поставить слова в одну строчку - на четыре метра.
На выставке в Библиотеке Моргана им можно полюбоваться.
Среди шедевров музея, не считая великих картин - сразу три Библии Гуттенберга и собрание египетских папирусов. Но особое место занимают автографы прославленных авторов. Рукописи Диккенса и Сент-Экзюпери, партитуры Генделя, Глюка, Шопена.
Выставки в Библиотеке Моргана редко бывают шумными блокбастерами, но они часто привлекают культурную элиту города. Так было и на этот раз, когда экспозиция собрала самых ярых любителей и знатоков Марселя Пруста.
Следуя умной традиции - отмечать юбилеи великих книг, а не только их авторов - Библиотека Моргана открыла выставку, приуроченную к столетию выхода первого тома эпопеи Марселя Пруста “В поисках утраченного времени”.
Экспозицию составляют реликвии, которыми с Нью-Йорком впервые поделилась Национальная библиотека Франции. Это - семейные фотографии, старинные открытки из тех мест, где разворачивается действие романа, первое издание “В сторону Свана”, положившего начало этому уникальному труду.
Крайне любопытны автографы писем молодого Пруста. В них он часто говорит о музыке. Например, в письме композитору Форе, чьи творения он называет “опьяняющими”. Но главное, конечно, рукописи.
В наш компьютерный век, оставивший литературу без черновиков, глядеть на манускрипт Пруста - особая радость. Исписанные бисерным почерком, напоминающим, чудится мне, Толстого, эти тетради плотно заполнены текстом, расползающимся, как и сам роман, во все направления. Но иногда угол остается пустым, и там возникают чернильные головы, часто сплетающиеся с другими. Эти каракули, проевшие себе место в рукописи, опять-таки напоминают книгу Пруста тем, что дают нам снимок его подсознания.
Фрагмент рукописи Марселя Пруста (Фото: BnF, Dist. RMN-Grand Palais / ArtResource, NY)
Всякую - а не только прустовскую - автобиографию можно назвать искусством публичного подсознания. Интересной ее делает не искренность и достоверность, а резонанс прошлого с настоящим, придающий любому воспоминанию аромат подлинности и привкус счастья. Придумать ведь вообще ничего нельзя. Но и факт - еще не реальность: она обретается в рефлексии.- «Действительность создается только в памяти, - писал Пруст в «В поисках утраченного времени», - цветы, которые я вижу сегодня в первый раз, не кажутся мне настоящими».
В поисках правил обращения с памятью Пруст разработал бесценный метод. Прежде всего, учит он, мы должны отделить прошлое от настоящего. Ведь до тех пор, пока вчера питает сегодня, оно сливается с ним. Чтобы вспомнить, надо забыть: «Истинный рай – потерянный рай». Зияние между пропавшим и найденным образует паузу жизни. Она нужна, чтобы отделить опыт от памяти - то, что было и сплыло, от того, что было и осталось.
Итак, делаем вывод из чтения Пруста, память – искусство, Мнемозина – мать муз, и счастье - в пережитом, насладиться которым мы можем, прибавив к испытанному осознанное. Вот как это делает Пруст:
«Жильберта уже бросала мне мяч; и, подобно философу-идеалисту, чье тело вынуждено считаться с внешним миром, в реальность которого не верит его разум, мое «я» торопило меня поймать на лету брошенный ею мяч».
Успев вставить философа в секунду полета мяча, Пруст остановил, рассмотрел и украсил мгновение - вместо прожившего его героя. Стереоскопическое зрение, позволяющее прожить каждый день дважды, создает эффект резонанса. По Прусту воспоминание – не фотография момента, а сам момент с приросшими к нему впечатлениями. И подлинной является лишь та память, что представляет нам объект воспоминания - «высветленный до самой глубины».
Добиться такого, утверждает свою догму Пруст, может только литература, научившаяся читать прошлое. Писатель – это и есть искусный читатель своей жизни. И в этом состоит единственное призвание литературы, во всяком случае, той, что претворилась в семитомный шедевр Пруста.
Подобную книгу каждый носит в себе. Ведь жизнь – это «книга, написанная иносказательными знаками, начертанными не нами». Наше в ней - «лишь то, что мы сами извлекаем из мрака, и то, чего не знают другие». Другими, подходящими не только писателям, но и читателям словами, Пруст предлагает оправдание любой и всякой жизни. Чтобы она не прошла зря, мы должны увидеть в жизни книгу и прочитать ее, расшифровав «до последнего знака». Не удивительно, что роман Пруста получился многотомным; не странно, что в нем так редки абзацы, понятно, почему предложения в книге столь устрашающей длины. Одно вытянулось - если поставить слова в одну строчку - на четыре метра.
На выставке в Библиотеке Моргана им можно полюбоваться.