Недавно одна знакомая в Тбилиси - она почти на сносях - пожаловалась: "Я была у врача, который за мной наблюдает, он показал мне палату, где я буду после родов с ребенком. Я расстроилась, представляешь, там вода идет только холодная!" Я открыла рот, и она, довольная тем, что ее слова произвели на меня впечатление, ожидала взрыва возмущения.
Но открыла я рот вовсе не по этому поводу. Мне просто вспомнились события 30-летней давности, когда ребенка ждала я сама.
Не буду уточнять, в каком именно роддоме появились оба моих чада, но он числился в ряду далеко не самых худших. И упрекать себя в том, что мы не позаботились об условиях, в которых они появятся на свет, мы с мужем точно не могли. И тем не менее…
Все помнится так, будто было вчера: начиная с того самого момента, когда меня привезла скорая, а с другого конца города мчалась врач, которая свой гонорар получила задолго до начала моих мучений. Но я помню не их, а ледяной стол, на который меня уложили в неотапливаемом помещении. Был октябрь, и холод жег так, что никакие потуги согреться не помогали.
Первый крик ребенка не помню. Его моментально унесли: никто и не думал его показывать и тем более сразу прикладывать к груди. Все последующие дни - а раньше пятого дня, в самом лучшем случае, никто и мечтать не смел о выписке - было ощущение, что находишься в каком-то потустороннем мире. По коридору с отрешенными лицами, как сомнамбулы, бродили роженицы. У тех, кто еще не родил, к этому выражению лица примешивался естественный страх перед предстоящим, а у тех, кто уже прошел через круги ада, в глазах клубилась неизбывная тоска. Вполне оправданная - детей могли не приносить и не показывать сутками, пока молоко у матери не начинало "сворачиваться". Причин этого до сих пор выяснить не могу, даже знакомые акушерки уклоняются от ответа. Единственное объяснение, которое приходило тогда в голову, было далеко не научно-медицинского происхождения - все ждали денег.
За рубль, сунутый в карман санитарки, приносили пеленку с набивным рисунком из слова "Минздрав". Вываренную, но с темными пятнами от естественных отправлений организма рожениц. Своих приносить не позволяли - не стерильные. Белья носить не разрешали, поэтому зажатые, дабы не упали, между бедрами пеленки, делали походку несчастных, забывших о достоинстве женщин, одинаково кривой и неуверенной. Халаты всем выдавали одного размера и из одной ткани - кому-то они едва прикрывали эти самые бедра, а кто-то путался в них, как поп в рясе.
Любопытно, что уже за сумму от двух до девяти рублей купить какую-либо услугу было невозможно, зато за "десятку" можно было увидеть свое дитя. Показать его тайком, под покровом ночи, как оказалось, было прерогативой медсестер. Поэтому на третий день после тщетных попыток уговорить врачей показать мне ребенка и их невразумительных ответов на вопрос, почему это нельзя сделать, я сунула эту самую "десятку" суровой медсестре, и та, мгновенно сменив выражение лица, той же ночью открыла мне доступ в детское отделение. Слава Богу, ребенок был при руках и ногах, с глазами и ушами там, где надо, но… обкаканый по шею. Не поведя и бровью, санитарка детского отделения прямо при мне отвернула кран с теплой водой в большом кустарном баке и стала с невозмутимым видом отскабливать засохшие какашки от детской попки.
А в две "десятки" обходилось счастье для папаш. Тоже ночью и тоже тайком их вели в детское отделение, причем в том, в чем они ходили по улице, для приличия накинув на них только белый халат.
В палате лежали по 8-10 женщин. Каждой из них приходилось наблюдать за, скажем так, "процедурами поддержания интимной гигиены" всех соседок по палате. В восемь утра первой приходила санитарка с "утками" на тележке и подпихивала их под каждую роженицу. Уже следующая являлась, так сказать, для "таинства омовения", ее приходилось ждать почему-то по 10-15 минут в позе, для которой обычно требуется гинекологическое кресло. Когда она, наконец, вырастала в дверях, у всех на лице появлялось выражение блаженства и счастья - в огромном медном чайнике она несла теплую воду с марганцовкой! В другой руке у нее было нечто подобное длинным щипцам, которыми для каждой из нас она доставала кусок стерильной ваты и совершала омовение.
Но самым тяжелым, трудно поверить, было чуть ли не вплавь добираться до туалета, вернее до унитаза в туалете, - через лужи нечистот, которые, казалось, никто и никогда не убирал. И эту картину вытравить из памяти практически невозможно…
Можно продолжать и продолжать список "удовольствий", которыми сопровождались роды в советских родильных домах, и за которые супругам порой приходилось "отстегивать", ни больше ни меньше, сумму, равную полугодовому семейному бюджету. Но становится муторно от воспоминаний о тех моментах, которые по всем человеческим правилам должны нести радость и отодвигать далеко на задний план все физические страдания. Три десятка лет не стерли из памяти тогдашнего осознания полной потери человеческого женского, материнского достоинства, полной беспомощности перед произволом "маленьких царьков" - санитарок, медсестер, врачей, тоже загнанных в угол и потому старательно претворявших в жизнь политику советского Минздрава (лицом которого мне еще долго представлялись пеленки с плохо отстиранными пятнами крови). Все делалось для того, чтобы убить в человеке все позитивные эмоции, заставив его попутно заплатить за все это. Не только не приложить родившегося ребенка к груди матери, дав обоим возможность насладиться счастьем, но постараться вместе с пуповиной навсегда разорвать воспоминания об этом моменте, - чтобы лепить, лепить, лепить из человеческого "материала" достойный продукт "великой советской эпохи".
Конечно, это чисто субъективные ощущения, и, может быть, многие упрекнут меня в том, что я утрирую. Но что-то никогда, ни разу от женщин своего поколения я не слышала жалоб на то, что в палате родильного дома нет горячей воды. И в палате не на 8-10, как тогда, а в нынешних - на одну или максимум две роженицы, - где не разлучают с детьми, а напротив, все время держат вместе с ними (если нет патологий, конечно). И где вылеживают не пять, семь, а то и десять дней, а всего пару, в зависимости от тяжести родов.
Да, те, кто могут, сегодня за это платят, а кто не может, и в наше время рожает далеко не в идеальных условиях в Грузии. Но, по крайней мере, и тех и других не лишают того, на что они имеют право "по умолчанию" - прижать ребенка к груди и не бояться, что увидеть его смогут через несколько дней и за определенную мзду…
Но открыла я рот вовсе не по этому поводу. Мне просто вспомнились события 30-летней давности, когда ребенка ждала я сама.
Не буду уточнять, в каком именно роддоме появились оба моих чада, но он числился в ряду далеко не самых худших. И упрекать себя в том, что мы не позаботились об условиях, в которых они появятся на свет, мы с мужем точно не могли. И тем не менее…
Все помнится так, будто было вчера: начиная с того самого момента, когда меня привезла скорая, а с другого конца города мчалась врач, которая свой гонорар получила задолго до начала моих мучений. Но я помню не их, а ледяной стол, на который меня уложили в неотапливаемом помещении. Был октябрь, и холод жег так, что никакие потуги согреться не помогали.
Первый крик ребенка не помню. Его моментально унесли: никто и не думал его показывать и тем более сразу прикладывать к груди. Все последующие дни - а раньше пятого дня, в самом лучшем случае, никто и мечтать не смел о выписке - было ощущение, что находишься в каком-то потустороннем мире. По коридору с отрешенными лицами, как сомнамбулы, бродили роженицы. У тех, кто еще не родил, к этому выражению лица примешивался естественный страх перед предстоящим, а у тех, кто уже прошел через круги ада, в глазах клубилась неизбывная тоска. Вполне оправданная - детей могли не приносить и не показывать сутками, пока молоко у матери не начинало "сворачиваться". Причин этого до сих пор выяснить не могу, даже знакомые акушерки уклоняются от ответа. Единственное объяснение, которое приходило тогда в голову, было далеко не научно-медицинского происхождения - все ждали денег.
За рубль, сунутый в карман санитарки, приносили пеленку с набивным рисунком из слова "Минздрав". Вываренную, но с темными пятнами от естественных отправлений организма рожениц. Своих приносить не позволяли - не стерильные. Белья носить не разрешали, поэтому зажатые, дабы не упали, между бедрами пеленки, делали походку несчастных, забывших о достоинстве женщин, одинаково кривой и неуверенной. Халаты всем выдавали одного размера и из одной ткани - кому-то они едва прикрывали эти самые бедра, а кто-то путался в них, как поп в рясе.
Любопытно, что уже за сумму от двух до девяти рублей купить какую-либо услугу было невозможно, зато за "десятку" можно было увидеть свое дитя. Показать его тайком, под покровом ночи, как оказалось, было прерогативой медсестер. Поэтому на третий день после тщетных попыток уговорить врачей показать мне ребенка и их невразумительных ответов на вопрос, почему это нельзя сделать, я сунула эту самую "десятку" суровой медсестре, и та, мгновенно сменив выражение лица, той же ночью открыла мне доступ в детское отделение. Слава Богу, ребенок был при руках и ногах, с глазами и ушами там, где надо, но… обкаканый по шею. Не поведя и бровью, санитарка детского отделения прямо при мне отвернула кран с теплой водой в большом кустарном баке и стала с невозмутимым видом отскабливать засохшие какашки от детской попки.
А в две "десятки" обходилось счастье для папаш. Тоже ночью и тоже тайком их вели в детское отделение, причем в том, в чем они ходили по улице, для приличия накинув на них только белый халат.
В палате лежали по 8-10 женщин. Каждой из них приходилось наблюдать за, скажем так, "процедурами поддержания интимной гигиены" всех соседок по палате. В восемь утра первой приходила санитарка с "утками" на тележке и подпихивала их под каждую роженицу. Уже следующая являлась, так сказать, для "таинства омовения", ее приходилось ждать почему-то по 10-15 минут в позе, для которой обычно требуется гинекологическое кресло. Когда она, наконец, вырастала в дверях, у всех на лице появлялось выражение блаженства и счастья - в огромном медном чайнике она несла теплую воду с марганцовкой! В другой руке у нее было нечто подобное длинным щипцам, которыми для каждой из нас она доставала кусок стерильной ваты и совершала омовение.
Но самым тяжелым, трудно поверить, было чуть ли не вплавь добираться до туалета, вернее до унитаза в туалете, - через лужи нечистот, которые, казалось, никто и никогда не убирал. И эту картину вытравить из памяти практически невозможно…
Можно продолжать и продолжать список "удовольствий", которыми сопровождались роды в советских родильных домах, и за которые супругам порой приходилось "отстегивать", ни больше ни меньше, сумму, равную полугодовому семейному бюджету. Но становится муторно от воспоминаний о тех моментах, которые по всем человеческим правилам должны нести радость и отодвигать далеко на задний план все физические страдания. Три десятка лет не стерли из памяти тогдашнего осознания полной потери человеческого женского, материнского достоинства, полной беспомощности перед произволом "маленьких царьков" - санитарок, медсестер, врачей, тоже загнанных в угол и потому старательно претворявших в жизнь политику советского Минздрава (лицом которого мне еще долго представлялись пеленки с плохо отстиранными пятнами крови). Все делалось для того, чтобы убить в человеке все позитивные эмоции, заставив его попутно заплатить за все это. Не только не приложить родившегося ребенка к груди матери, дав обоим возможность насладиться счастьем, но постараться вместе с пуповиной навсегда разорвать воспоминания об этом моменте, - чтобы лепить, лепить, лепить из человеческого "материала" достойный продукт "великой советской эпохи".
Конечно, это чисто субъективные ощущения, и, может быть, многие упрекнут меня в том, что я утрирую. Но что-то никогда, ни разу от женщин своего поколения я не слышала жалоб на то, что в палате родильного дома нет горячей воды. И в палате не на 8-10, как тогда, а в нынешних - на одну или максимум две роженицы, - где не разлучают с детьми, а напротив, все время держат вместе с ними (если нет патологий, конечно). И где вылеживают не пять, семь, а то и десять дней, а всего пару, в зависимости от тяжести родов.
Да, те, кто могут, сегодня за это платят, а кто не может, и в наше время рожает далеко не в идеальных условиях в Грузии. Но, по крайней мере, и тех и других не лишают того, на что они имеют право "по умолчанию" - прижать ребенка к груди и не бояться, что увидеть его смогут через несколько дней и за определенную мзду…