Борьба за чистоту выборов – всегда немножко как дресс-код в борделе, только слишком всерьез. Там, где выборы – это выборы, за безупречность процедуры обычно волнуются только энтузиасты из российского Центризбиркома. Там же, где есть сомнения, они, как правило, обязательно подтверждаются, там крадут урны и ждут революции как продолжения избирательного процесса. Там, где выборы – не совсем выборы, там следствие меняется с причиной, и это нормально – как выйти на назначенных после драки повторных выборах во второй тур лишь для того, чтобы гордо от участия в этом втором туре отказаться.
Революции оказались обманчивы, как календари. Революция может выглядеть сменой вех, днем рождения гражданского общества, победой добра над злом и сменой элит. Все это может даже показаться изменением правил игры, но вот тут-то и кроется подвох и историческое коварство. Элиты – да, меняются. Их устройство остается прежним. Оно, собственно говоря, не меняется с советских времен, хоть, наверное, нынешние грузинские «мечтатели», люди из украинского Блока Порошенко очень удивятся, если кто-то заметит сходство их идейного ДНК с пращурами времен Мжаванадзе или Шелеста. Почти вся наша необозримость, на которой еще совсем недавно никогда не заходило солнце, – музей неизменности, которую революционное разноцветье не рушит, а крепит, потому что элита – форма существования постсоветского государства в той же степени, в какой жизнь была, есть и пребудет формой существования белковых тел.
Там, где выборы – это выборы, элита в нашем домотканом понимании просто бессмысленна. Зачем она, если через четыре, максимум восемь-десять лет придется паковаться и съезжать. Элита, которую еще можно было бы назвать правящим классом, если бы он не был таким потешным, – наше первичное, как материя, неистребимое, как мягкий знак в возвратном глаголе в третьем лице. Элиту можно избивать и отстреливать, элита может дрожать в Доме на Набережной в Москве и на проспекте Путина в Грозном, или мстительно ненавидеть узурпатора, укрывшись в тбилисском Ваке, но она ему присягает, потому что знает, что переживет его, продаст и предаст его или его память, когда иссякнет время договора, в котором в один тугой узел увязаны его власть и ее комфорт.
Центральный зал этого музея, конечно, украшен вышиванками в оранжевых тонах. Ни одна украинская революция не истребит вороватого жизнелюбия элит, по степени взаимозаменяемости элитных кадров Украина – безусловный чемпион, и то, что революционеры всех постсоветских стран договорились соревноваться без России, не слишком обесценивает значимость этого чемпионства. Украина, впрочем, в этом плане системна – она и не собиралась изменять принципам, в соответствии с которыми революции побеждают, а выборы остаются тем, чем были, - конкурсом, который устраивает очередной совет директоров в поисках очередного управляющего.
В Грузии, казалось, все могло получиться наоборот, и дело не только в личностных странностях одного человека. Немного набившая оскомину гипотеза об авторитарном реформаторстве как единственном методе вытаскивания страны за волосы из болота, в грузинском исполнении слишком долго обсуждалась только в поэтическом контексте: можно ли вообще проделывать подобные процедуры в белых перчатках? На самом же деле весь авторитаризм реформаторства, даже настоящего и действенного, свелся к обычным процедурам в рамках все той же модели «Государство в аренду» и все к тому же договору с элитой, которой все едино – что НАТО, что память о ресторане «Арагви» на Тверской, что флаги над Цхинвали. Можно спорить: в состоянии ли был Саакашвили разрушить эту модель, совершить подвиг, который вознес бы его выше балтийцев, этот подвиг совершивших в куда менее стесненных обстоятельствах. Но, с другой стороны, зачем Саакашвили, герою революции, было менять модель, договариваться со страной, когда намного легче и привычнее решать вопрос с ненавидимой им элитой, с теми, кто не менял своего устройства ни во времена советского Шеварднадзе, ни во времена антисоветского? Да, сажал, да, измывался, да, как полагают некоторые посвященные коллеги, мстил – но схему берег и прятал, как Кощей свою иглу. Список того, что он не сделал, едва ли короче того, что он сделал плохо, преступно, лживо. Он не сделал главного – он не стал править так, как правят без элиты, – без выстраивания вертикалей и прочих линий внутриполитической обороны, таких привычных и надежных, договариваясь со страной о ее спасении, а не с теми, кто должен будет в случае чего защитить его от страны. Если мог, то это поистине больше, чем преступление, – это упущенный шанс, который бывает раз в столетие.
Чистые выборы – мечта тех, кому хочется видеть в них борьбу идей: Запад против Востока, свобода личности против традиции или свобода вообще против вообще справедливости, пролетарии, в конце концов, против капитала. Но там, где борьба идей, там выборы по необъяснимому совпадению как раз чистые, а здесь – иногда даже демократично, даже с низложением на них тирана, чем потом можно гордиться. А по сути, все то же воспроизведение и все та же взаимозаменяемость, все то же неизбежное превращение любой чистой или нечистой идеи в партию власти. Над грузинскими «республиканцами» можно посмеиваться злорадно, можно грустно. Они всего лишь повторили ошибку всех постсоветских либералов – попытались сыграть по чужим правилам, полагая, что могут по ним выиграть. Не могут. Такая игра. Проигравший выбывает, в отличие от тех мест, где выборы – это выборы, практически навсегда. Если, конечно, не примкнет к победившим, а это никому не возбраняется – ни вчерашним врагам, ни бывшим союзникам. И вся борьба идей, в которую некоторые поверили.
Элита в нашем постсоветском понимании – символ нашей постсоветской безнадежности. Там, где выборы как выборы, залогом стабильности считается средний класс, в рамках которого в той или иной форме полемизируют правые и левые, «пираты» и анархисты, традиционалисты и подвижники. Наша печальная неизменность гарантируется той самой элитой, которой все равно, кто именно обеспечит ей эту неизменность. Самовоспроизведение – вот ключевое слово эпохи или, без наукообразия, просто порочный круг, который некому и незачем разрывать, революционерам, как показала практика, в особенности. И уж тем более тем, кто приходит после них. Какова революция – таков и Термидор. Особенно, если никто не мешает считать голоса сравнительно честно. Пусть и не без драки возле избирательных урн, которые, по счастью, не украли. Шанс упущен – ставок больше нет.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции