ПРАГА---Приключения незадачливых российских шпионов Петрова и Боширова и с поездкой в Солсбери, и рассказом о ней в интервью Russia Today пополнила список политических мемов постсоветской эпохи, которые успешно компенсируют дефицит политических анекдотов советского времени. Об эстетике власти нашего переходного места и времени, власти, которая не боится быть смешной, мы поговорим с философом и публицистом Максимом Горюновым.
Вадим Дубнов: Максим, я добавлю к вашей презентации еще пару деталей - что вам еще не чужда Белоруссия, что вы колумнист в Фергана.Ру, которая пишет о Центральной Азии. Не столько для рекламы, сколько для того, чтобы было понятно, что вы хорошо понимаете не только российскую, но и постсоветскую власть вообще. И вот мой первый вопрос: ведь, собственно говоря, любая власть, наверное, смешная, и везде про власть рассказывают анекдоты. Можем ли мы сказать, что наша постсоветская власть – российская, белорусская, украинская, грузинская и т.д. – забавляет своих граждан как-то по-особому?
Your browser doesn’t support HTML5
Кино для президента, или Власть, которая не боится быть смешной
Максим Горюнов: По поводу особенности этой забавы: понимаете, это, в общем, воспринимается как такой возврат в очень старые времена. Объясню, что я имею в виду. Дело в том, что юмор, который предлагает нам власть, очень кровожадный, жестокий, это юмор фильмов Чарли Чаплина. Если посмотреть на то, как ведут себя герои в его фильмах, там постоянные затрещины, подзатыльники, неудачи, и люди страдают. Когда мы смотрим фильмы Чарли Чаплина, да, там бывает смешно, но этот смех по поводу страдающего человека, и это, в общем, радикально отличается от голливудских комедий, которые смотрим сейчас. Какие-то новые фильмы про суперменов – там страдания гораздо меньше, нет боли, если она там и присутствует, то только в качестве чего-то очень отдаленного, нереального, воображаемого, иллюзорного. А российский юмор – все по-настоящему, он очень жестокий. Как шутки о том, что человеку оторвало ногу, или о том, что человек лишился головы – вот примерно такого формата шутки.
Вадим Дубнов: Если вернуться к интервью Петрова и Боширова, ко всей этой истории со «шпилем» – таких же историй было очень много, любая постсоветском власть постоянно подбрасывает какие-то вещи, где можно абстрагироваться от какого-то политического и человеческого содержания, – просто смешно, причем смешна власть. Почему власть не боится быть смешной, ведь, наверное, такого бы не простили власти где-нибудь в других местах, почему это так легко прощается в нашей власти?
Власть находится в такой ситуации, когда она может позволить себе буквально голой ходить по улице, и никто не позволит себе сказать, что она обнажена
Максим Горюнов: Потому что она не видит публики. Я буду бояться быть смешным, если надо мной будут смеяться. Власть находится в такой ситуации, когда она может позволить себе буквально голой ходить по улице, и никто не позволит себе сказать, что она обнажена. Поэтому не думаю, что они так ставят вопрос: «могу ли я позволить себе казаться смешным?» Им, в общем, совершено все равно, как смотрят на них люди, как они выглядят, они все эти свои телодвижения совершают в пустоте. Как будто актер вышел на сцену, и он уверен, что зал пуст, и он может позволить себе говорить все, что угодно, вести себя, как угодно – пристойно, непристойно, смешно, не смешно, жестоко, шокирующе – как угодно, потому что зал пуст. Вы спросили меня, почему в Европе так невозможно, потому что в Европе зал полон, там публика, и если что-то не так произойдет, в тебя полетят помидоры. А здесь помидоров нет и не будет, и поэтому такой развязное актерство.
Вадим Дубнов: А зачем вообще ходить голым, это же неудобно? Собственно, какую цель преследует власть, разгуливая по сцене в одиночестве, чего она все-таки хочет? Она хочет быть услышанной, если она произносит слова, или она произносит слова для себя или еще для какой-то пустоты, – вот в чем, собственно говоря, технология, загадка и смысл этого действа?
Максим Горюнов: Во-первых, это удовольствие просто прогуливаться голым по сцене. Понимаете, это такое графоманство – графоман пишет, не рассчитывая на публику, он просто пишет, он получает удовольствие от того, что пишет. Не помню, как его звали, но был такой персонаж в российской литературе, по-моему, еще в конце XVIII века, и он был известен тем, что это был богатый русский помещик, и он писал чудовищно плохие стихи, над ним все смеялись, но он не обращал ни на кого внимания, потому что он их писал и тут же издавал (у него было свое издательство) и заставлял крестьян их себе декламировать. Он был абсолютно уверен, что эти стихи хороши, потому что у него была такая внутренняя уверенность.
Как только опустится «железный занавес», власть окажется в зоне комфорта, потому что опять можно будет нести полную околесицу, и при этом испытывать невероятное удовольствие от своего ума, грации и пластики
Т.е., понимаете, это театр для одного человека, такой моноспектакль для самого себя. Вместо зала, в принципе, можно и зеркало поставить для того, чтобы любоваться своей пластикой, своими умом и грацией. И в этом смысле понятно, почему Россия так не хочет выходить в Европу, потому что Европа – это все-таки публика, и публика искушенная, и, в общем, помидор-то полететь может – какой-то нелестный отзыв, какое-то замечание в стиле «слушайте, но вы же плохой актер, и пьеса ваша дрянь». Поэтому как бы то, что происходит сейчас, отгораживание России, выбрасывание публики, которая начала заглядывать в наш прекрасный российский театр откуда-то там из Европы. Как только опустится «железный занавес», я думаю, власть окажется в зоне комфорта, потому что опять можно будет прогуливаться голым по сцене, нести полную околесицу, чушь, и при этом испытывать невероятное удовольствие от своего ума, грации и пластики.
Вадим Дубнов: Ну, зал-то, может быть, и пуст, но все-таки он натыкан всякими веб-камерами, которые транслируют это действо. Когда я смотрел интервью этих наших героев, меня не оставляло чувство, что все-таки у власти какое-то чувство юмора-то есть, оно какое-то, может быть, странное, и что, может быть, это какой-то вызов, элемент отгораживания, о котором вы говорите, что вот, да, мы можем себе позволить все, что угодно, мы можем так шутить, можем эдак шутить, можем показать вам любых клоунов, и нам совершено неважно, поверите вы или нет. Есть ли здесь что-то осознанное, что-то пусть рефлексивное, но тем не менее какое-то осмысленное, в рамках какой-то логики?
Максим Горюнов: Знаете, я не уверен, что это была шутка для нас. По-моему, это видео было снято всего для двух, трех, четырех человек. Здесь в Москве это метафора про башни Кремля, ну вот считайте, что это было снято для двух-трех хозяев башен, и они там где-то весело пошутили между собой, где-нибудь в этих замечательных дворцах. Собственно, для этого все и было сделано – то, что мы это увидели. Понимаете, это опять увидела пустота. Еще раз повторяю: нас не существует, нас нет, и нам просто в руки попадают какие-то их послания друг другу, и мы можем гадать о том, что это на самом деле было – т.е. это была шутка, это был такой юмор. Была же версия о том, что на самом деле это было такое наказание этих двух несчастных душегубов за то, что они так грязно сделали свою работу. Они практически публично признали, что они мужеложцы. Я думаю, там два-три высокопоставленных «дона» как-то ухмыльнулись по этому поводу, и, в общем, на этом все закончилось. А то, что происходит за пределами Кремля, эти волны смеха, – по большому счету им на них наплевать.
Вадим Дубнов: Максим, как вы думаете, это стабильная система – в эстетическом и политическом плане?
Максим Горюнов: Она так существует уже 500 лет, и я думаю, с удовольствием просуществует еще 500 лет. Вот мой пессимистический прогноз.