Вчера поздно вечером СМИ распространили весть о смерти в возрасте 77 лет русского писателя, поэта, публициста, российского политического деятеля Эдуарда Лимонова. Причиной смерти, по сообщению пресс-службы незарегистрированной партии «Другая Россия», основателем и лидером которой он был, стала онкология. Недавно он перенес две операции, начались проблемы с горлом и воспаление.
Сегодня с утра просмотрел заголовки интернет-публикаций с откликами на это известие и подумал о том, что уже по ним можно составить впечатление о его противоречивой и неоднозначной, но в любом случае яркой фигуре в новейшей истории России и постсоветского пространства. Судите сами: «Антисоветчик, писатель, портной: умер Эдуард Лимонов»; «Вечный бунтарь и провокатор: что оставил после себя Эдуард Лимонов»; «Это он, Эдичка». Последний заголовок – это, понятно, производное от названия его наиболее известного, написанного в 1976 году в Нью-Йорке и изданного через несколько лет в Париже скандального романа «Это я – Эдичка».
Your browser doesn’t support HTML5
Лимонов был в Абхазии во время войны
Ну, а в абхазском сегменте «Фейсбука» тут же появились фрагменты из давнишнего очерка Лимонова «Война в ботаническом саду» и воспоминания сухумцев, которые общались с ним во время его последнего посещения Абхазии в прошлом сентябре. Он приехал тогда на несколько дней вместе с молодым, но уже известным российским журналистом Семеном Пеговым, который успел в начале десятых годов поработать в Абхазии и посотрудничать с «Эхом Кавказа» и снимал тогда о Лимонове документальный фильм. К сожалению, на этот раз я с Лимоновым не встретился, просто упустил информацию о его приезде.
А вот в ноябре 1992 года, во время грузино-абхазской войны, мы общались с ним немало. Тогда он приехал из Москвы во временную столицу Республики Абхазия Гудауту, где временно выходила и газета «Республика Абхазия», в которой я тогда работал и напечатал небольшое интервью с ним. Но в основном, конечно, в Гудауте во время нашего общения он не говорил, а слушал…
Хорошо помню, как впервые увидел его – совсем не похожего на того человека, каким его представляют сейчас на постсоветском пространстве по телевизионным кадрам, – с седой бородой клинышком, смахивающего на позднего Троцкого. Тогда, 27 с половиной лет назад, это был моложавый мужчина среднего роста, подтянутый, в черной кожаной куртке, который прохаживался туда-сюда в переполненном людьми просторном помещении одного из административных зданий райцентра, отведенном под пресс-центр Верховного Совета Абхазии. Поскольку пресс-центр этот, помимо выполнения своих прямых функций, часто становился и просто местом встреч и общения самых разных людей в сражающейся Абхазии, он, особенно по утрам, бывал именно так битком набит военными и гражданскими.
Кто тогда только ни приезжал в Гудауту из сочувствующих абхазам – порой из самых разных соображений и побуждений. Но мне сразу подумалось, что такой известный литератор, как Эдуард Лимонов (Савенко), к нам на войну еще не наведывался.
Услышал про него впервые в конце 70-х, когда в советской прессе вовсю ругали роман «Это я – Эдичка», в котором, безусловно, присутствуют автобиографические моменты. Герой романа – русский эмигрант в Нью-Йорке, живет на социальное пособие, подрабатывает подсобным рабочим в ресторане, грузчиком, участвует в троцкистских собраниях. В романе активно используется ненормативная лексика… Кстати, мне сразу подумалось тогда о параллелях в судьбах его и – при всем различии этих творческих личностей – известной артистки Людмилы Гурченко. И он, и она – русские по происхождению, но выросшие в украинском Харькове и носившие фамилии с типичным украинским окончанием на «ко», оба перебрались в молодости в Москву. Интересно, что, как я узнал много позже, Эдуард Савенко лет с двадцати занялся пошивом джинсов и обшивал харьковскую, а затем московскую интеллигенцию (сшил джинсы в том числе скульптору Эрнсту Неизвестному и поэту Булату Окуджава). Писал стихи, а псевдоним «Лимонов» придумал ему художник-карикатурист Бахчанян.
Каким же образом вскоре после эмиграции в 1974 году в США Лимонов, которого до этого Юрий Андропов назвал «убежденным антисоветчиком», стал вдруг клеймить там в русской эмигрантской прессе капитализм и буржуазный образ жизни, в мае 1976 года приковал себя наручниками к зданию «New York Times», требуя публикации своих статей, а через пару лет после возвращения в 1991-м в Москву вместе с Александром Дугиным, Егором Летовым и Сергеем Курехиным основал запрещенную затем в РФ Национал-большевистскую партию? Не вижу здесь ничего сверхъестественного. Есть просто такой склад ума, обладатели которого склонны протестовать против всего окружающего их в данный момент, а потому совершать резкие развороты в своей идейно-политических воззрениях. Можно вспомнить тут и другого бывшего советского диссидента, автора романа «Зияющие высоты» Александра Зиновьева, который после возвращения из западной эмиграции стал активным сторонником … Геннадия Зюганова.
Главный «нацбол» Лимонов, по крайней мере, был честен, в отличие от Жириновского с его Либерально-демократической партией России, когда выбирал название для своей партии. Да, он был склонен к большевистским методам борьбы и был ярым русским националистом. Именно этот национализм подвиг его на поездки в объятую войной Югославию, в поддержку сербов, затем в Приднестровье, а затем и в Абхазию. Для меня это не было секретом и тогда, в 1992-м, но ни одна воюющая ни на жизнь, а на смерть сторона не бывает привередливой в выборе приходящим ей на помощь.
Несмотря на его скандальное литературное прошлое и скандальное политическое будущее (в апреле 2001 года по обвинению в хранении оружия и созданию незаконных вооруженных формирований, которые собирались, по материалам дела, вторгнуться в Казахстан и отторгнуть часть его территории, он был заключен в следственный изолятор ФСБ Лефортово, в апреле 2003 года приговорен к 4 годам лишения свободы, освобожден условно-досрочно 30 июня 2003 года) вспоминаю сейчас Лимонова во время нашего общения как очень спокойного, немногословного, уравновешенного человека.
А его очерк «Война в ботаническом саду» стал, думаю, одной из самых талантливо написанных публикаций о грузино-абхазской войне. Вот пара абзацев из его начала: «Растрепанные пальмы. Мандарины в садах. Хурма. Солнце. Теплынь. Субтропики. Море, одинокое, всеми оставленное, никто в нем не купается. Запахи: свежие, кисловатые, цитрусовых и хвойных. Я жил и в Калифорнии, и на Лазурном берегу Франции, но эта земля пышнее и красивее. Богаче…. Въезжаем в Гагры. Сожженные дома без крыш, дыры в стенах, пустые, без прохожих улицы, пустые санатории, утонувшие в чрезмерной, пышной, гнилой зелени. Человек отступил, и на освободившиеся места повсюду, в щели камней, сквозь асфальт на дороге, вторглась природа. Город-призрак… Гудаута. На перекрестке улиц Ленина и Фрунзе: беженцы, солдаты, местные жители. Нервничают, разговаривают, обмениваются новостями и слухами. Якобы в ночь со 2 на 3 ноября в районе Нового Афона диверсионная группа противника высадила десант. Подымаюсь в здание администрации, в пресс-центр на второй этаж. Представляюсь. Спрашиваю о диверсионной группе. Нет, сведения эти не подтвердились. Делаю заявку на пропуск в зону военных действий. Выхожу. Под магнолиевыми деревьями бурлит толпа. Проходят дети, много-много детей с дорожными сумками, и женщины (в черных одеждах) с чемоданами. Их только что доставили из осажденного шахтерского города Ткварчели вертолетом».
Цитировал по тексту, выложенному на сайте «Абхазская интернет-билиотека» из книги Лимонова «Убийство часового» (М., Молодая гвардия, 1993.). Завершается текст так:
«Репортаж был написан мною для газеты «День» срочно, в один присест, тотчас по возвращении из Абхазии, в снежной Москве, на Самотечной улице. В репортаж я тогда сознательно не включил сведения и эпизоды, могущие дискредитировать абхазское дело, которому я всецело сочувствую. Так, я промолчал о том, что узнал настоящие обстоятельства гибели поэта Александра Бардодыма, уже ставшего символом и легендой борьбы за абхазскую независимость. Молодой поэт, переводчик с абхазского, явившийся защищать Абхазию, отлично вооруженный, с новеньким автоматом, с гранатами у пояса, пал жертвой не злобных врагов, но, увы, своего же брата-добровольца… Человек, рассказавший мне о смерти Бардодыма, просил меня о молчании. Однако я чувствую себя вправе поделиться с людьми грустной изнанкой героизма. Бардодым же все равно останется героем».
Считаю, что Лимонов сдержал данное мне тогда, в 92-м, слово, поскольку рассказал об этом трагическом эпизоде только после завершения войны. Я, кстати, подчеркнул в нашем разговоре, что делюсь этой историей с ним не как с репортером, а как с писателем, который должен знать и ощущать всю подноготную войны.
Да, жизнь слишком сложна, чтобы укладываться в прокрустово ложе схем. И именно это мне хочется сказать о своем отношении к Эдуарду Лимонову, воззрения как политика которого мне глубоко чужды, но о котором вспоминаю как о талантливом писателе и друге Абхазии.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции