Начало этой статьи было написано по старинке, в блокноте, в одной из пробок, возникших в центре Тбилиси после того, как мэрия изменила схему движения в районе Ваке. То и дело раздавались сигналы и ругань, но водитель такси стоически молчал, хотя костяшки его пальцев иногда белели так, словно он сжимал не руль, а горло градоначальника. Люди в других машинах выглядели раздраженными и встревоженными, им явно не нравился новый порядок вещей.
Грузинская столица болеет транспортным тромбофлебитом – ее улицы узки, а количество автомобилей в стране только в 2015-2019 гг. выросло на 24,5%. Мэрия утверждает, что стремится разгрузить проблемные участки и создать условия, при которых жители центральных районов предпочтут пользоваться общественным транспортом и велосипедами, а не личными автомобилями. Тбилиси вслед за европейскими столицами медленно отдаляется от индустриальной эпохи, когда безраздельное господство машин в сердце города рассматривалось как нечто естественное. Когда-нибудь главные проспекты и прилегающие улицы, вероятно, станут более уютными, экологичными и, скажем так, человеколюбивыми. Впрочем, вытащить горожан из личных автомобилей будет сложнее, чем кажется. Многие из них продолжат терять время в пробках, но даже не взглянут в сторону автобусной остановки или велосипедной дорожки.
Автомобиль в Грузии и средство передвижения, и статусный объект, и предмет фетишистской страсти. Но он является и своеобразной социальной скорлупой и, подобно панцирю черепахи, оберегает настороженных граждан от агрессивной внешней среды. «Город – это человеческое поселение, в котором могут встречаться незнакомцы», – писал социолог Ричард Сеннет. Развивая его мысль, Зигмунт Бауман отметил, что, в отличие от свиданий с друзьями и родственниками, такие встречи лишены прошлого и, как правило, будущего и содержат в себе одноразовую возможность, полностью реализуемую «здесь и сейчас». Сложную систему навыков, которые вырабатываются у горожан в ходе постоянного взаимодействия с незнакомцами, Сеннет называет вежливостью, позволяющей и защитить себя от других людей, и получить удовольствие и пользу от общения с ними. Она трансформируется в годы хаотичной урбанизации, политических и социальных потрясений, а от них Тбилиси еще не оправился. В такие периоды постоянное соприкосновение с незнакомцами зачастую начинает тяготить, а встречи с некоторыми из них напоминают схватки с саблезубыми тиграми. Стремление отдалиться от всего общественного выглядит вполне естественно, когда «каждый пытается выжить самостоятельно, оказавшись в отдельной лодке со своими знакомыми и родственниками», как говорил Мераб Мамардашвили, имея в виду немного другую, «смежную» проблему – отстраненность грузин от общего дела, от res publica. Личный автомобиль в Грузии, подобно лодке из известной метафоры, несомненно, является одним из главных средств обособления от наполненных пешеходами общих пространств, вызывающих опасения и социальную агорафобию.
«Ваке капут!» – ухмыльнувшись, прервал молчание таксист (на самом деле он употребил более многозначное и нецензурное слово). Возможно, он недолюбливал жителей центрального района с их характерным самомнением, раздутым, как лягушка из басни Лафонтена (обитателям окраин оно кажется именно таким). 16 лет назад, в 2004-м, новый транспортный «треугольник» между университетом, филармонией и площадью Героев очень часто называли неудачным проектом, но позже к нему привыкли. Изменения в Ваке более радикальны и могут повлечь за собой экономические и социокультурные сдвиги локального масштаба, а адаптация, вероятно, будет достаточно болезненной, но не слишком долгой.
Местные жители вряд ли потребуют «вернуть все назад», поскольку прежние транспортные проблемы еще не забыты. Важно отметить, что недовольных привлекает не «старый порядок» или альтернативный план, а скорее хонтологический фантом, картинка из будущего, которое никогда не наступит. Этот термин ввел Жак Деррида, рассматривая коммунизм, как призрак (так его, собственно, и назвали в «Манифесте»), – он не жив, но и не мертв и способен заявить о себе. Деррида размышлял о присутствии прошлого в настоящем не в его первозданном виде, а как некоего следа – он притягивает тех, кто не находит себе места в современном мире. Впрочем, говорить о настоящем или будущем лучше с осторожностью, поскольку описанные французским философом призраки разрушают привычное восприятие времени. Термин из книги 1993 года «Призраки Маркса» вскоре широко распространился, в первую очередь благодаря музыкальным критикам, расширил значение и приобрел десятки новых смысловых оттенков. В рамках хонтологии (призракологии) может рассматриваться и ностальгия по никогда не существовавшему прошлому, и неотвязные мысли о так и не наступившем будущем, и бесконечная игра с узнаваемыми аудиовизуальными образами, словно с призраками, которые появляются рядом с нами с пугающим постоянством.
Если бы Лета, река забвения, потекла вспять, то она выглядела бы как новостная лента Facebook. Благодаря ей перед глазами сотен тысяч грузин ежедневно проплывает огромное количество старых фотографий, винтажных артефактов, извлеченных из архивов песен и пафосных цитат известных людей, которых по разным и не всегда очевидным причинам принято считать великими. Коллективное бессознательное без устали, 24 часа в сутки, компилирует, создавая из обрывков не только идеализированный образ Тбилиси (на самом деле никогда не) существовавшего в прошлом, но и представление о том, каким он должен был стать. В этом призрачном городе много деревьев, мало машин и презираемых «понаехавших», горожане вежливы, веселы и мудры, и тот же Ваке сияет в своей славе, как Палатинский холм в древнем Риме, а не является хаотичным нагромождением зданий, судеб и смыслов.
Интересно, что последняя русская песня, обретшая в грузинской столице чуть ли не всенародную популярность лет 15-20 назад, повествует о «Городе, которого нет» и постоянном стремлении к нему (композиция Игоря Корнелюка из сериала «Бандитский Петербург»). Этот призрак, вопреки распространенному мнению, появился не после катастрофы 90-х, а в конце советского периода, когда грузинская культура с формальной точки зрения цвела, но творческое начало тускнело. Многие помнят идейный кризис, замаскированный, но, тем не менее, мертвящий пессимизм, бесплодные споры той поры и симптоматичное расширение зоны минувшего в настоящем. Надгробия увеличивались, на них появлялись изображения в полный рост, а рядом удобные столики для долгого времяпрепровождения; портреты умерших родственников занимали центральные места в квартирах, молодежь была охвачена, как сказали бы немцы, «Ruinenlust» – вожделением к руинам, причем как к средневековым, так и эпохи модерна, герои фильмов и романов, продвигаясь от свершения к свершению, а позже – от дозы к дозе, брели сквозь завалы флешбэков, а ораторы постоянно взывали к теням великих предков. Вероятно, именно тогда и был основан хонтологический Тбилиси, который за 30-40 лет значительно увеличил свою территорию.
Вглядываясь в фотографии давно изменивших внешний вид или разрушенных зданий, в лица умерших актеров и растравляя себя воспоминаниями (возможно, в десятки раз чаще, чем жители других стран), многие из нас постоянно сопоставляют представления о несостоявшемся будущем с проявлениями реального мира, а он, как заметил Шопенгауэр, безразличен к нашим намерениям. Главное отличие вакийского проекта от обновления части проспекта Агмашенебели (быв. Плеханова), площади Орбелиани и пр. заключается в том, что в нем нет реверансов в сторону прошлого (если не считать таковым апгрейд знаменитого «круглого сада» год назад). Новая схема движения, которая кажется неудобной, глубоко второстепенна, главное, что ключевой столичный район вошел в соприкосновение с действительностью, и она вынуждает его измениться, сделать несколько шагов вперед по направлению к новому, возможно, европейскому, непознанному пока Ваке, а не к прежнему, заплутавшему в коридорах времени.
Иногда знакомые признаются, что постоянно возвращаются к уже просмотренным фильмам так, словно боятся новых. А встретив однокашников в соцсетях, активно общаются с ними там же, даже если те живут очень близко, предпочитая вроде бы долгожданной встрече взаимодействие с совокупностью электрических импульсов – старых фотографий и сопутствующих эмоций, ретранслируемого контента и километров текстовых сообщений. Но правила приличия не позволяют нам назвать сотканный из этих составляющих образ «призраком».
Год назад, когда Национально-демократический институт (NDI) провел в Грузии очередной опрос, 78% респондентов поддержали стремление вступить в Евросоюз, а 71% – в НАТО. 41% заявил, что распад СССР был плохим событием для Грузии (49% оно показалось хорошим, а 10% затруднились с ответом). Многие комментаторы тогда не обратили внимания на то, что показатели накладываются друг на друга, и гневно заговорили о ностальгии по Советскому Союзу в политическом и идеологическом контексте. Но взоры значительной части респондентов, скорее всего, были обращены не к настоящему СССР с его бесчисленными проблемами, а к призраку, который манит за собой тех, кому плохо пришлось в новой жизни. Они безудержно компилируют, формируя образ нереализуемой альтернативы. Их восприятие со всех сторон окружают фотографии из Facebook-групп типа «Родом из СССР», отрывки из старых фильмов, спектаклей, спортивных репортажей, цитаты Сталина, воспоминания (или рассказы) о первых поцелуях, о съеденной в темноте сгущенке, о какой-никакой стабильности, но прежде всего – о неосуществленных возможностях. Умертвить призрачный СССР, в отличие от реального, нельзя, и зачарованные им люди будут раз за разом отбрасывать самые весомые аргументы. Он отступит (но не исчезнет) лишь в том случае, если абсолютное большинство жителей Грузии найдет свое место в настоящем, каким бы ужасным оно не казалось, и взглянет на будущее с этой точки.
В 1989-м, за четыре года до публикации «Призраков Маркса», выступая на съезде «Народного фронта» Мамардашвили произнес странную и страшную фразу: «Когда молодые люди пробуждаются, и первый луч самопознания проникает в их умы, они открывают глаза и видят, что окружены мертвыми людьми, мертвецами, стоящими вертикально. Таково первичное ощущение молодежи, пробуждающейся в нашей Грузии, или в России, или в Белоруссии, или в Литве». Его тогда никто не понял (и не пытался); политиков в зале интересовала, прежде всего, власть, которая, по сути, уже валялась на мостовой, а остальных метафора, кажется, просто отпугнула. Тем молодым людям сегодня под (или за) 50, и они по-прежнему окружены, а упомянутый луч, если и не погас, то едва различим во тьме.
За три месяца до парламентских выборов «Вакийский эксперимент» может показаться рискованным, хотя, судя по результатам голосования последних восьми лет, Ваке является самым «лоялистским» столичным районом. Там живет множество людей, которые не то чтобы любят нынешние власти, но ненавидят прежние. Если бы Саакашвили попробовал сделать с транспортом что-то похожее, центр столицы, вероятно, парализовали бы митинги – Ваке почти наверняка не простил бы ему того, что он прощает Иванишвили. На первых порах проблемы возникнут не только у жителей района, но и (причем в первую очередь) у тех, кто приезжает туда на работу в многочисленные офисы, магазины и т.д. Должно быть, «Грузинская мечта» сочла эти издержки незначительными по сравнению с возможностью визуализировать иллюзию динамичного развития. Образ обновленного проспекта Чавчавадзе в проправительственных СМИ выглядит весьма привлекательно. К тому же, несмотря на экономический кризис, «Мечта» сегодня чувствует себя увереннее, чем в начале года. Успешная борьба с эпидемией коронавируса улучшила ее рейтинг, а (и без того ослабленные) противники в очередной раз переругались, не сумев поделить шкуру неубитого мамонта, и единственное, что следует знать об объединенной оппозиции сегодня, это то, что ее не существует.
Впрочем, есть опасность, которая может нанести урон правящей партии в самый неподходящий момент. Мэр Тбилиси Каха Каладзе с (если не эффективными, то эффектными) проектами обновления столичных районов, наряду с премьер-министром Георгием Гахария (тот, по сути, стал «главным по коронавирусу и соцпомощи»), является одним из главных локомотивов кампании «Грузинской мечты». Список ее кандидатов в мажоритарных округах подтверждает, что интересы Каладзе в новом парламенте будут учтены в полной мере, и партийный список, скорее всего, не изменит этого впечатления. А в 2021-м состоятся выборы мэра Тбилиси и местного законодательного собрания, таким образом, Каладзе останется в центре внимания в течение года, а его влияние, по всей вероятности, возрастет. В таких случаях правитель Грузии Бидзина Иванишвили обычно испытывает что-то среднее между страхом и ревностью и стремится ограничить рост амбиций своих вассалов с помощью новых противовесов. Когда после ухода (а по сути – изгнания) Квирикашвили и министра экономики Кумсишвили близкие к Каладзе люди ринулись осваивать образовавшийся вакуум, Иванишвили, судя по ряду косвенных признаков, начал очень внимательно наблюдать за его шагами. Однако до эпидемии коронавируса, когда еще никто не подозревал, что Гахария войдет в роль эффективного кризис-менеджера, а его имидж был запятнан из-за жестокого разгона митинга 20 июня 2019-го, на авансцене солировал именно Каладзе с реновационными проектами, создающими впечатление стремительного развития.
Иванишвили могут испугать его амбиции и даже одна двусмысленная фраза. Согласно прошлогодним интервью и отдельным репликам лидера «Грузинской мечты», он с конца 2018-го был убежден, что Квирикашвили на пару с Мамукой Хазарадзе (тогда глава банка TBC, ныне лидер оппозиционной партии «Лело») намеревался отодвинуть его от власти. Но он так и не привел убедительных доказательств и, возможно, не располагал ими. Изменить здесь ничего нельзя – авторитарный стиль правления неотделим от подозрительности, периодически перерастающей в паранойю, хотя из этого вовсе не следует, что вассалы Иванишвили не интригуют за его спиной. Впрочем, в оставшееся до выборов время Иванишвили и Каладзе вряд ли начнут раскачивать лодку и бить друг друга веслами – впереди опасные пороги, а то и водопад.
В конце концов, такси вырвалось из Ваке. Его белый цвет напоминал о многосерийном противостоянии мэрии и водителей, не желавших перекрашивать машины, – сегодня детали тех баталий постепенно забываются. Таксист летел как Михаэль Шумахер в лучшие годы (по крайней мере – пытался). Разговор утратил смысл, ругательства – остроту. Интереснее было глядеть в окно – на людей, улицы, дома, и чувствовать, как сквозь сотни сопутствующих ассоциаций проступают очертания призрачного города, меняющего, а то и подчиняющего себе наше мировосприятие. Французский этнограф Марк Оже писал: «Город существует благодаря сфере воображаемого, которая в нем рождается и в него возвращается, той самой сфере, которая питается городом и питает его, призывается им к жизни и дает ему новую жизнь. Интерес к эволюции сферы воображаемого вполне оправдан: эта сфера затрагивает как город (с его константами и изменениями), так и наши взаимоотношения с образностью, которая также меняется, подобно городу и обществу». Впрочем, интерес отличается от полного погружения с последующим растворением, а хонтология настойчиво требует именно его.
«Грузины не умеют смотреть вперед», – сказал как-то раз в сердцах один из бывших руководителей страны. Наверное, все же умеют, но уж точно не любят.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции