«Это не мир, а перемирие на 20 лет» – фраза, которую приписывают Фердинанду Фошу, по сей день кочует по страницам газет и книг, раз за разом подтверждая, что заключенный после Первой мировой войны Версальский мир создал предпосылки для Второй мировой. При ближайшем рассмотрении выясняется, что источником цитаты стала английская газета Leeds Mercury (18.10.1939). Она ссылалась на корреспондента UPI, тот – на некоего офицера, а тот, в свою очередь, на помощника французского маршала, якобы услышавшего что-то вроде «Война отложена на двадцать лет». Причем относилось это то ли к Версальскому миру, то ли к Компьенскому перемирию. И беспокоило Фоша не то, что победители слишком сурово обошлись с Германией, создав предпосылки для реванша, а то, что ее не добили. Но, как бы то ни было, сомнительная реплика попала в мемуары бывших премьер-министров Великобритании и Франции Черчилля и Рейно и начала свой триумфальный путь.
Время подверстанных задним числом цитат о новом раунде карабахского противостояния еще не пришло, но непременно наступит. Документ, опубликованный 10 ноября, не разрешил принципиальных противоречий, а лишь отразил соотношение сил двух южнокавказских государств и двух региональных игроков. Оно будет меняться, причем достаточно быстро, поскольку положение всех сторон столь же нестабильно, как в 1920-м, когда договоренности нарушались, как только в них отпадала нужда. Это соглашение, скорее всего, принесет не мир, а нечто противоположное, и вместо того, чтобы преумножать безопасность в регионе, начнет пожирать ее.
Грузин по понятным причинам интересуют действия России. Похоже, что русские разменяли стратегический актив на тактические выгоды, тогда как турки, перешагнув через проржавевший с советских времен оборонительный контур без особых усилий, достигли новых впечатляющих успехов на Южном Кавказе. Следует подумать, почему это произошло.
В книге «Тихоокеанская премьера» российского писателя Сергея Переслегина, который, судя по всему, нащупал одну из главных проблем своей страны, есть примечательный отрывок. В нем будущий адмирал Исороку Ямамото описывает ход Цусимского сражения: «Русский строй выглядел странно. Ямамото навсегда запомнил эту картину, полную торжественной обреченности, как похороны самурая – бессмысленная тщета сохранить величие рода, унылые обряды родственников над ушедшим». В XIX и XX столетиях Россия по совокупности показателей дважды занимала второе место в условном рейтинге держав в течение нескольких десятилетий. Расставание с этим статусом – медленное после Крымской войны и быстрое после распада СССР – было крайне болезненным. Возможно, потому, что с XVIII века ключевую роль в российской политике и культуре играет внешняя референция – Москва/Петербург всегда действовали с оглядкой на западные образцы и оценки.
Высшие круги царской России отгоняли мысль о том, что, утратив место в элитном клубе, империя начала соскальзывать вниз. Русско-японская война, одной из главных причин которой стала потребность в символическом подтверждении державного статуса (а не стратегическая необходимость и уж тем более не какие-то мутные концессии в Корее), Боснийский кризис 1908-09 годов, справедливо названный «дипломатической Цусимой», и фатальная зависимость от иностранного капитала развернули империю лицом к реальности. Но в августе 1914-го, вопреки заветам Петра Столыпина, она вновь ринулась в противоположную сторону и погибла в страшных мучениях.
Сегодня происходит нечто похожее – не только российские пропагандисты, но и лучшие эксперты и дипломаты изо всех сил доказывают, что Москва все еще занимает почетное место рядом с Вашингтоном, ведущими европейскими столицами и Пекином, а не обретается во второй лиге, где играют Анкара и Эр-Рияд. Причем для большинства из них это является не уловкой, а остро переживаемой экзистенциальной необходимостью. Наблюдая за ними, можно вспомнить еще один отрывок из «Тихоокеанской премьеры» – ее главный герой адмирал Ямамото заметил, что в бывших царских дипломатах «было что-то от усталых, замученных собственными обетами и заклинаниями волшебников, которых не встретишь ни во дворцах, ни на задворках Европы. Более всего они напоминали актеров старого театра, которые за любовью к пьесе и ролям, за почтением к режиссеру как-то забыли о том, что играют они в полупустом зале, где дует сквозняк, унося их реплики прочь».
Руководство Российской Федерации, скорее всего, располагает реальными данными о положении страны, ее экономики и вооруженных сил, понимает, что возглавляет не Советский Союз, не империю, не сверхдержаву и решает в первую очередь практические вопросы сохранения власти и продажи сырья за рубеж. Но попытки использовать прежнее величие как ресурс подталкивают его к внешней политике, в которой форма безусловно доминирует над содержанием. Нечто похожее происходило с империей Наполеона III, превратившего внешнеполитические успехи и сопутствующую пропаганду в ключевое средство легитимации режима. Интересно, что в обоих случаях, с разницей в 160 лет, планку задали события в Крыму. Разумеется, из этого не следует, что у России нет целей или осмысленных тактик (например, игры на противоречиях между теми же Турцией, ЕС и США). Но значение «унылых обрядов», подтверждающих державность, за последние десятилетия увеличилось, а симулякр империи будто бы накрыл своей тенью реалистичную внешнюю политику.
После начала боевых действий в Карабахе проблема статуса заняла одно из главных мест в российских СМИ и соцсетях. Все постоянно выясняли, выглядит ли Россия как великая держава (именно выглядит ли, а не действует ли) и не получит ли Турция равный с ней статус в качестве посредника и миротворца в Минской группе и вне ее. По интернету гуляли сложносочиненные теории о том, что Кремль в первую очередь стремится наказать «соросенка» Пашиняна (слово-то какое придумали…), и миллионы людей воспринимали это как адекватную внешнеполитическую цель. В течение 25 лет после завершения первой Карабахской войны Москва обладала уникальными, эксклюзивными возможностями для укрепления безопасности в регионе, но, чтобы воспользоваться ими, потребовалось бы мировосприятие (и произрастающая из него ответственность) великой державы, а не регионального хищника. В конце концов, как и в 1920-м, Анкара и Москва заняли новые позиции за счет самого слабого южнокавказского звена, но тогда сверхпрагматично действовали обе стороны, а сегодня мотивы Кремля менее очевидны.
Параллели с 1920 годом проводят и в Тбилиси, вспоминая как большевики на переговорах в Москве предложили армянским руководителям территориальные компенсации за счет Грузии через пару недель после того, как подписали с ней договор, признав ее независимость и целостность. Опасаются и одновременного усиления российского влияния в Армении и Азербайджане (по аналогии с их советизацией 1920 года), и нового геостратегического окружения страны, «забытой» европейскими столицами. Но любые исторические параллели условны – Анкара и Москва сегодня не являются тактическими союзниками (даже «против Запада»), а Россия Путина, в отличие от России Ленина, не может бросить идеологический вызов остальному миру. Она пытается оградить зоны влияния, используя самые затратные и невыгодные в стратегической перспективе средства. В последние годы (Крым, Донбасс, Сирия, Ливия, теперь Карабах) такая внешняя политика заставляет Россию тратить все больше финансовых, силовых и имиджевых ресурсов, но не приводит ни к материальным выгодам (санкции, технологическое отставание, провалы на «газовом фронте» и т. д.), ни к стабилизации сферы влияния и упрочению безопасности страны. Судя по всему, тут не обошлось без смешения интересов с «унылыми обрядами» и непропорционального влияния символов на внешнюю политику, а Эрдоган нащупал слабую точку визави, которую можно условно обозначить как «стремление выглядеть». И не только он – отстраненные в 2018-м от власти в Ереване люди и их покровители в Москве усердно повторяли, что «Пашинян уводит Армению на Запад» (весомых доказательств «увода» так никто и не увидел), и любая цветная революция на постсоветском пространстве должна быть наказуема. Серьезным игрокам требовалось лишь усилить этот сигнал, чтобы превратить его в полновесный фактор, влияющий на принятие решений в Кремле, а не только их оправдание.
1960 военнослужащих, размещенных в Карабахе, в символическом поле выглядят (!) внушительнее, чем десяток турецких офицеров из центра мониторинга (и других структур), наблюдающих за их действиями и препятствующих созданию в Степанакерте условной «Южной Осетии» под российским «зонтиком» как инструмента давления на Баку. На деле же влияние Анкары на ситуацию в зоне конфликта и политику Азербайджана будет намного более серьезным, хотя бы потому, что оно не замкнуто на элементы силового шантажа. До эскалации они составляли лишь часть арсенала, позволявшего России воздействовать на Армению и Азербайджан, а сегодня превратились чуть ли не в единственный рычаг, прикованный к конкретным географическим и временным координатам. Именно это вкупе с сужением пространства решений и позволяет говорить о стратегической неудаче Москвы.
Азербайджан одержал убедительную победу на поле боя, а Армения потерпела тяжелейшее поражение – итоги войны подтолкнут обе нации к переосмыслению и, возможно, «пересборке» идентичности в конце постсоветского периода их истории. Ситуация в Ереване позволяет Кремлю усилить группы, зависящие от нее на 100%, которые полагают, что укреплению российско-армянских связей нет альтернативы, и, по всей вероятности, сделают реванш национальной идеей номер один. Армения в нынешнем состоянии по определению не может опередить Азербайджан в гонке вооружений и военных технологий, и на первый план, скорее всего, выйдут ассиметричные средства борьбы. В случае (пока – маловероятной) пассивности азербайджанцев и турок, их активное применение позволит России превратить Карабах в зеркальное отражение сирийского Идлиба для расширения своего присутствия. Но это – возможные тактические выгоды, а в долгосрочной перспективе позиции России в Армении почти наверняка начнут ухудшаться.
Жители Армении каждый день будут видеть вокруг себя беженцев, искалеченных ветеранов, проезжающие через Мегри турецкие грузовики, нищету, коррупцию, отсталость, бесправие, как и в других зонах, контролируемых Кремлем за рубежом, и слышать «Это сотворила Россия!» от соседей, знакомых, представителей диаспоры, иностранных друзей. Некоторые армянские политики денно и нощно твердят, что у страны нет другого выбора, что вряд ли принесет им пользу. Краеугольной идеей (про)российской пропаганды в Армении всегда являлось отсутствие выбора, и она противоречит самой человеческой природе. Если наставить на жертву оружие и повторять, что у нее нет выхода, она может выброситься в окно и даже выжить, переломав ноги, но получив свободу выбора назад. Неприкрытое принуждение – самый бесперспективный вариант.
Имперские власти постоянно повторяли, что Грузия в лице Ираклия II выбрала присоединение к России (а не протекторат, как было на самом деле) добровольно. Разумеется, часть грузинских историков всегда доказывала, что в действительности принуждение все же имело место, более того, – что русские сознательно подставили Грузию под персидский удар в 1795-м, но многим нравилось верить, что свобода выбора (пусть из двух зол) осталась неприкосновенной. Легенда о восстании грузинских трудящихся в 1921-м была шита белыми нитками, но и тогда Кремль всячески стремился подчеркнуть, что Грузия выбрала советскую судьбу сама. А вот после распада СССР никто не пытался утверждать, что грузинские власти в 1993-м вступили в СНГ и согласились на присутствие российских войск, взвесив все плюсы и минусы, а не под давлением непреодолимых обстоятельств, по сути – под дулом автомата (гражданская война, подпитываемые из России сепаратистские мятежи, исход беженцев, развал экономики и т. д.). Наоборот, фактор принуждения обычно подчеркивался, точно так, как сегодня в связи с Арменией. За этим и последовал упомянутый выше иррациональный на первый взгляд «прыжок в окно».
Жители Грузии каждый день видели вокруг себя беженцев, искалеченных ветеранов, проезжающие через Зугдиди российские военные грузовики, бедность, коррупцию, отсталость, бесправие и слышали «Это сотворила Россия!» Двусторонние отношения выглядели примерно так: в 2000 году тогдашний министр иностранных дел Ираклий Менагаришвили перечислил в парламенте требования, при выполнении которых Кремль был готов отказаться от введения визового режима – сохранение российских баз, предоставление возможности для ударов по чеченским повстанцам с территории Грузии, ее вступление в Таможенный союз и ЕАЭС и, наконец, (фанфары!) отказ от нефтепровода Баку-Тбилиси-Джейхан. Нынешние студенты вряд ли поверят, что так выглядело предложение, а не оскорбление, нанесенное для того, чтобы сорвать переговоры.
Тогда Тбилиси, несмотря на крайнюю слабость, не позволил Москве атаковать Чечню с грузинской территории и вскоре принял военно-консультативную помощь США, под овации общественности отверг предложения о сохранении российских баз, а в 2002 году на саммите в Праге заявил о желании вступить в НАТО. Эдуард Шеварднадзе открыл путь к власти молодежи с западными дипломами – без его покровительства их попросту передушили бы в 90-х; после того как некоторые из них заняли места в правительстве, процесс ускорился. Грузия понесла ужасающие потери, но несмотря на это каждый шаг на Запад, отдаляющий ее от России, получал поддержку большинства населения, в том числе и потому, что рассуждения об отсутствии выбора, ощущение бессмысленности и бесперспективности сохранения статус-кво и тысячи других нюансов, слов или кадров не были забыты. С тех пор грузинское руководство сделало немало для того, чтобы евроатлантические структуры закрепились в регионе. Вероятно, в Армении рано или поздно произойдет то же самое, и западные ценности обретут на Южном Кавказе новую опору.
Царская империя и СССР, с поправками на специфику, были способны предложить подданным пусть несовершенную, но альтернативу. Современная Россия лишена такой возможности, поэтому постулат о подчинении под давлением военной угрозы или фатальных обстоятельств стал столь актуальным для многих ее представителей. Они по сей день используют сотни утверждений вроде «украинцы замерзнут, проголодаются и на коленях приползут проситься назад», хотя всем ясно, что украинцы не собираются ни ползать, ни просить. Власть и влияние не тождественны насилию, но «унылые обряды», призванные подчеркнуть угасающее по объективным, статистически измеримым причинам величие, превратили силовое воздействие в единственный, по сути, ничем не замаскированный инструмент. Должно быть, в этом и заключается главное различие между симулякром и великой державой. Штыки годятся для многого, но сидеть на них нельзя – по крайней мере, долго.
Грузинское экспертное сообщество разделилось на две примерно равные части: одни говорят, что карабахская война не окажет особого влияния на положение Грузии, другие акцентируют внимание на негативных факторах – появлении в регионе новой российской базы, перенаправлении части транзита в Зангезур и т. д. Никто не упоминает о том, что Грузия получила самый ценный во внешней политике ресурс – время, некую паузу, которая понадобится Турции и России для того, чтобы освоиться на новых позициях и в прямом, и в переносном смысле.
Относительно того, что следует сделать в первую очередь в условиях возросших рисков, серьезных разногласий в Тбилиси нет – это стабилизация политической ситуации, усиление обороноспособности при помощи западных партнеров и содействие их новым инициативам в регионе, которые после карабахской войны, вероятно, будут переосмыслены и дополнены. Сегодня их обсудит с грузинским руководством госсекретарь США Майк Помпео – о его визите в Грузию (и Францию, Турцию, Израиль, Катар, ОАЭ, Саудовскую Аравию) стало известно практически одновременно с завершением боевых действий в Карабахе. Любые исторические параллели условны, но, помнится, в 1878-м в Сан-Стефано (ныне Ешилькей) Российская и Османская империи подписали мирный договор «на двоих», однако вскоре на Берлинском конгрессе ведущие державы подкорректировали его. Нужно отметить, что в Тбилиси есть и определенные разногласия, прежде всего, в связи с динамикой грузино-турецких отношений с учетом неоднозначной позиции ЕС и США.
Впервые за последние годы часть экспертов и политиков указывают на то, что консенсус ведущих политических сил по вопросам внешней политики и безопасности жизненно необходим, тем более что между их позициями, как правило, нет принципиальных различий. По идее, они могут подписать согласованный документ, перечислив основополагающие принципы, и создать удобную площадку для постоянных консультаций, хотя, с учетом буйного характера грузинских партий, она, вероятно, превратится во что-то среднее между театром, цирком и боксерским рингом. В любом случае, Грузии необходимо в сжатые сроки разобраться, что это – мир или перемирие на 20, 10, 5 (x+y-z) лет.
Выводя подобные формулы, можно вспомнить примечательный эпизод из истории математики. Великий ученый эпохи Возрождения Лука Пачоли составил такую задачу: «Трое соревнуются в стрельбе из арбалета. Кто первым достигнет шести попаданий, тот и выигрывает. Когда первый попал в цель четыре раза, второй – три раза, третий – два раза. Они не хотят продолжать и решают разделить приз справедливо. Спрашивается, какой должна быть доля каждого?» Сам Пачоли предложил неверное решение – разделить ставку пропорционально набранным очкам, и не принял во внимание партии, которые необходимо выиграть, чтобы победить, т. е. отбросил вероятностные соображения. Полтора столетия спустя над похожими задачами бились Блез Паскаль и Пьер Ферма. Сегодня тысячи комментаторов выясняют, какая из заинтересованных сторон выиграла или проиграла в результате конфликта – чуть больше или чуть меньше, в одном аспекте или в другом, но крайне редко вспоминают о том, что никто не стремится немедленно разделить приз и арбалеты пока взведены.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции