Ольга Гнездилова: «Специфика Северокавказского региона в том, что терпят до последнего»

ПРАГА---Развод является настоящим вызовом для многих женщин на Северном Кавказе. Пандемия еще больше усугубила их положение, оставив без работы и поддержки государства. Обращения в суды часто оборачиваются против заявительниц – судьи нередко ссылаются на неписанные кавказские традиции. Поэтому искать справедливости в судах кавказские женщины решаются в последнюю очередь, исчерпав все другие возможности. Ольга Гнездилова – адвокат проекта «Правовая инициатива» – рассказала о том, почему в России нет закона о домашнем насилии, с какими проблемами сталкиваются защитники прав женщин на Северном Кавказе и как государство может им помочь.

– Еще не конец года, но все же давайте попробуем подвести итоги к концу года в цифрах. Сколько всего обращений было у «Правовой инициативы» от кавказских женщин за 2020 год?

– Мы в целом, как организация, обработали порядка 200 обращений. Не сортировали пока, Кавказ это или Центральная Россия, но, конечно, большинство – это Северный Кавказ. Я думаю, что женщин среди них – порядка 70-ти.

– Вы еще выиграли дело в Страсбургском суде в мае. Оно у вас одно или еще было?

– Действительно, в мае было вынесено решение «Губашева против России». Оно касалось вопроса неисполнения судебного решения о местожительстве ребенка. Это не первое наше дело по такой проблеме на Северном Кавказе, были до этого (дела) Мугушева и Магомадова, и другие. Да, это действительно не первое дело. Там заявительнице была назначена компенсация, было признано, что государство нарушило ее право на семейную жизнь с ее дочерью. Но, к сожалению, пока оно на стадии исполнения – еще ребенка не вернули.

Ольга Гнездилова: «Специфика Северокавказского региона в том, что терпят до последнего»

– А кто отслеживает – есть такой механизм? Решили в Страсбургском суде, вы это говорите своей заявительнице, а дальше что происходит? Что вообще должно произойти после этой процедуры?

– Действительно, механизм такой есть, он уже запущен, вот именно в делах об опеке над детьми на Северном Кавказе. Категория этих дел была передана на особый контроль в Комитет министров Совета Европы – это орган, который занимается исполнением решений Европейского суда. Если государство не исполняет их добровольно, – и там уже было первое заседание в конце ноября, где рассматривались эти дела с Северного Кавказа и России, и перед государством была поставлена вот эта проблема неисполнения решения о местожительстве детей. Буквально недавно Минюст опубликовал для общественного обсуждения проект закона о внесении изменений в Уголовный кодекс об ужесточении ответственности за неисполнение судебных решений. Если этот проект будет принят, то, конечно, у приставов будет больше рычагов воздействия на таких нерадивых родственников, которые удерживают у себя детей. Мы надеемся, что он будет одобрен и будет уже уголовная ответственность, потому что пока штраф – это, конечно, совершенно недейственный механизм.

– А человек, который должен исполнить это решение Страсбургского суда, может путешествовать, допустим?

– Как правило, у всех наших ответчиков по таким делам запрет на выезд, т.е. они не путешествуют, они скрываются в России, переезжают из региона в регион, меняют прописку, но это тоже достаточно большое осложнение к исполнению дела, если даже внутри России постоянные переезды. А там какие-то штрафы накладываются, но пока они минимальные. Вот, уголовная ответственность – это большая надежда. И когда Минюст готовил этот законопроект, он сослался как раз на решение Европейского суда по делу «Муружева против России», которое мы представляли. Оно было вынесено не в этом году, чуть раньше, положительное, и вот оно до сих пор тоже не исполнено – там одного ребенка отдали, а второго все-таки нет. Со ссылкой на это, даже государство уже видит проблему и говорит о том, что новый закон поможет ее решить.

– А с какими жалобами к вам в основном обращаются кавказские женщины?

– Очень много обращений у нас по определению местожительства детей. Как правило, это либо развод, либо даже есть случаи, если отец погиб и детей удерживают его родители или его братья, не отдают их матери ни под каким предлогом. Сейчас у нас один из таких детей живет с дядей, которого он совершенно не знал до смерти отца, и тоже довольно сложно с этим делом работать. Таких обращений много, и женщин таких много. Там достаточно серьезные угрозы им поступают, и угрозы адвокатам, и нападения были на женщин, попытки силой детей отобрать, и все-таки забирали этих детей, избив мать, к сожалению. Конечно, с этими делами сложно работать, потому что нужно действовать быстро. Детско-родительская связь прерывается достаточно скоро, и если прошло уже несколько лет и ребенка невозможно вернуть, то, конечно, он привыкает, и это становится все труднее и труднее. Также есть у нас обращения со случаями домашнего насилия. Мы работаем по всей России, но специфика Северокавказского региона в том, что к нам, конечно, не обращаются с побоями, т.е. терпят до последнего, и те дела, которые мы рассматриваем, это, в основном, либо убийства женщин, либо насильственное исчезновение, когда после ссоры с мужем она пропала, либо тяжкий вред здоровью, т.е. когда уже невозможно терпеть дальше. У нас на Кавказе это большая трагедия.

– На ваш взгляд, с чем связано это неумение или нежелание договариваться с матерью после развода по поводу встреч с детьми? Они прикрываются традициями, но это не имеет ничего общего с традициями кавказцев – ребенок, как минимум, до 14 лет, если придерживаться традиций, воспитывается с матерью и обеспечивается материально отцом, если она не выходит замуж. Но даже будучи замужем, нет традиций, запрещающих встречи матери и детей. Занимаясь такими делами, у вас наверняка появляются идеи или пути решения таких сложных дел. Как бы вы предложили родителям после развода договариваться?

– Да, мы тоже слышали, что это не имеет никакого отношения к традициям Кавказа. Мы и наши адвокаты тоже аргументируют это в судах, и Европейскому суду мы объясняем, что это не традиция, это, к сожалению, государственная политика. Мы также собирали высказывания лидеров республик о том, как они относятся вообще к этой проблеме. К сожалению, они занимают такую позицию, что дети должны принадлежать отцу. Мое личное мнение, что это специально насаждается для того, чтобы государство не несло ответственность за этих детей, не помогало матерям материально, не выплачивало детские пособия, потому что были даже такие выступления, что вот, мать детей забирает, а потом у нее происходит какая-то сложность с работой, доходом, и она обращается к государству за социальной помощью.

Но мы живем в социальном государстве, у нас в Конституции записано, что семья, материнство и детство находятся под охраной государства – это естественно. То, что лидеры республик хотят переложить эту ответственность на отцов и полностью устраниться, и заставляют, фактически вынуждают отцов этих детей забирать. Часто эти дети отцам тоже не нужны, они их передают своим престарелым родственникам или каким-то незамужним сестрам, и эти дети несчастны, эти матери несчастны, отцы тоже о них не особенно заботятся. Поэтому я думаю, что если изменить государственную политику, – вот эти выступления, пропаганду такой, якобы традиции, то ситуация, конечно, улучшится.

– Почему в России не принимается закон о домашнем насилии? Что мешает Государственной Думе рассмотреть и принять этот закон?

– Это очень хороший вопрос. Мы ждали, что закон примут после первого решения Европейского суда в отношении России – это «Володина против России». Прошел почти год с тех пор. Действительно был законопроект, было обсуждение, но потом оно в связи с пандемией как-то заглохло, хотя случаев домашнего насилия стало еще больше. Мне кажется, сейчас борются такие две позиции, даже внутри власти: это более прогрессивное – о том, что люди должны все-таки жить в безопасности, чувствовать себя свободно и развиваться; и какая-то более консервативная позиция – о том, что людей нужно подавлять, они должны находиться в страхе.

На мой взгляд, государство, даже в какой-то степени часть государства, консервативная, может быть заинтересовано, чтобы женщины находились вот в таком подчиненном положении, легче управлялись, мужчины вымещали свою агрессию не на властях в связи с нестабильностью, которую они тоже переживают, а в своей семье. И женщины, конечно, не единственные пострадавшие от домашнего насилия. Огромное количество детей калечатся в семьях. Вот буквально недавно был вынесен приговор по ингушской девочке Аише Ажиговой, которую истязали в доме ее тети. Дядя и тетя были признаны виновными, приговорены к двум и шести годам лишения свободы. Это, конечно, очень маленькие сроки, если посмотреть на то, как они над ней издевались, т.е. по описаниям это фактически концлагерь. Просто люди находят, видимо, какой-то выход своей агрессии в слабых и незащищенных, потому что они не могут реализовать себя позитивно – где-то в бизнесе, где-то на рабочем месте, во власти, в голосовании. Поэтому такое вот желание вымещать свою агрессию, конечно, отражается только на самых слабых.

– Но сколько женщин и детей должно погибнуть или пострадать от домашнего насилия, чтобы этот закон вновь обсудили, чтобы вновь об этом заговорили?

– У нас даже в государстве не ведется статистика. Мы делали многочисленные запросы, пытались найти официальную статистику, сколько все-таки погибают от домашнего насилия, – никто их не считает. Проблему даже не хотят осознавать, признавать и хотя бы анализировать, т.е. как она у нас меняется из года в год, какие есть особенности – этого никто не делает, такая задача не поставлена. И, конечно, здесь большое разочарование от того, что люди гибнут. Действительно, мы в новостях читаем постоянно об избитых женщинах, детях, убитых. Жестокость только нарастает, но сложно сказать, о чем они думают, и думают ли о людях.

– А кто тогда должен вести эту статистику? Вы как-то отслеживаете ее - это полиция должна или социальные службы – кто этим занимается на территории России?

– Да, это должно вести МВД. Мы делали запросы в Министерство внутренних дел. У них есть какие-то подобия форм бытовых преступлений, но там не отражается фактически ни пол нападавшего/потерпевшего, ни причина. И поскольку нет отдельной статьи такой – определение домашнего насилия, – то невозможно вести статистику, потому что она у нас по статьям разбита, классифицирована, и пока у нас нет закона, нет определения, что же мы считаем домашним насилием, очень тяжело это все собирать в какую-то единую базу.

– А принятие закона способно сдержать насилие в семьях?

– Конечно, многое зависит от качества закона. Вот тот законопроект, который разработали некоммерческие организации, эксперты, достаточно качественный. Он содержит такой важный инструмент как охранные ордера. Охранный ордер – это запретное предписание, которое успешно действует во многих странах мира, хорошо себя зарекомендовало, которое может получить член семьи в защиту от другого члена семьи. Т.е. ему предписывается, например, не приближаться, не отправлять сообщения, не встречать после работы, ну и, разумеется, не избивать. И в случае нарушения такого охранного ордера, наступает уже очень серьезная уголовная ответственность, потому что если человек не понимает предупреждения полиции с первого раза, значит, он находится в каком-то неадекватном состоянии, он не уважает закон, и, конечно, его нужно уже изолировать – не просто штрафовать, а оградить физически от этой женщины, от этих детей, от престарелых, которые тоже часто становятся жертвами домашнего насилия. Поэтому, если будут охранные ордера, это будет действующий механизм.

Есть отличные результаты в других странах. И, конечно, должна быть серьезная ответственность, особенно за систематическое насилие – то, что у нас фактически не фиксируется, – угрозы какие-то убийством, истязания, психологическое давление. Один из примеров – дело Марем Алиевой из Ингушетии, которая в 2015 году пропала после ссоры с мужем. До этого он ее избивал и брил ей волосы наголо, отрезал кончик большого пальца… Т.е. если посмотреть на наш Уголовный кодекс сейчас, то за бритье жены вообще невозможно наказать даже административным штрафом. Но все это в совокупности показывает, что она находилась в состоянии очень серьезной угрозы. Вот как раз новый законопроект позволяет выявить эти систематические случаи, которые могут привести к тяжким последствиям, к убийству. Когда в семье такое неблагополучие, это значит, что уже государство должно вмешиваться.

– Давайте вернемся к этому случаю из Ингушетии. Мухарбек, который избивал, брил голову, и она еще успела послать смс-ку своей сестре, – чем эта ситуация закончилась? Насколько я помню, там еще и его дочь жаловалась, убегала из дома…

– Да, она тоже писала заявления о побоях, и следователь, который эти заявления принял, еще при жизни Марем, опросил Мухарбека и спросил, как он может прокомментировать. И тот сказал, что, да, он бьет свою жену, но считает, что он как бы в своем праве. А по большому счету, уже тогда следователь должен был отреагировать и предотвратить тяжкие последствия, спасти, фактически, жизнь. Но этого не было сделано. Уголовное дело об убийстве было возбуждено, но там не было никогда подозреваемых, никого не привлекали к ответственности. Единственное, что была попытка привлечь Мухарбека, этого мужа, к ответственности за похищение Елизаветы Алиевой – сестры. Сначала там был обвинительный приговор, он даже вступил в силу, но в кассации он был отменен, и он был освобожден от уголовной ответственности, т.е. фактически не было никакого наказания по всему этому делу. Сейчас завершена наша переписка с Европейским судом по правам человека, т.е. мы подавали жалобу еще в самом начале, и она была коммуницирована, мы обменялись позициями, и сейчас мы только ждем решения по этому делу.

– В Чеченской Республике, например, муфтият занимается примирением семей – т.е. они встречаются с представителями обеих сторон, договариваются. Есть ли такая процедура в Дагестане, практикуется ли она в Ингушетии или в соседних республиках?

– Нет, мы не слышали о процедуре примирения в других республиках, кроме Чечни. По чеченским (традициям), действительно, эта практика до сих пор существует. Но, к сожалению, и психологи занимают такую позицию, что если в семье уже происходит насилие, избиения, то здесь примирение не сработает. Даже если на время семья сойдется, то сам характер домашнего насилия – это цикличность, повторяемость и усиление каждого последующего эпизода. К сожалению, это может привести, рано или поздно, к какому-то тяжкому последствию для здоровья и жизни. Это может быть позитивным решением вопроса, если в семье нет насилия, а есть какие-то другие конфликты, которые им помогают разрешить. Опять вопрос: насколько при этих переговорах учитывается позиция женщины? То, что мы слышали, это, как правило, такое, одностороннее давление: «Ты должна вернуться, терпеть», никаких изменений муж не должен предпринимать, но все изменения должна на себя женщина принять – выслушать все его претензии и как бы с ними согласиться. Наоборот, к сожалению, не действует. Поэтому женщин возвращают в семью, но на тех же условиях, в которых они не смогли уже в этой семье жить. Конечно, это все временно, и хорошо, если никто никого не убьет, к сожалению.

– А существует в России такое понятие как «медиация родителей»?

– Да, медиация – это действительно очень хороший механизм, у нас есть закон федеральный о медиации, и теоретически родители могут обратиться к такому специалисту – есть сертифицированный, проходящий обучение квалифицированный персонал. Но это не очень распространенная практика, потому что государство фактически это финансово не поддерживает, т.е. семья должна сама нанять этого человека. Если бы такие медиаторы и обученные, именно сертифицированные - были хотя бы при муфтияте, если мы берем Кавказ, или при каких-то других государственных органах, то это было бы прекрасно, потому что родители могли бы договориться о местожительстве и порядке общения с детьми. Судебный процесс – это слишком долгий и нещадящий ни для какой из сторон – ни для родителей, ни для детей. Поэтому решать этот вопрос путем обращения к медиатору – это хорошая практика, которая во многих странах мира успешно себя зарекомендовала, но, конечно, здесь нужна поддержка государства.

– Год был очень тяжелый, как мы знаем, карантин, коронавирус… Какое событие года в вашей деятельности вы можете назвать самым успешным?

– Если брать Северный Кавказ, то у нас в суд были переданы дела или даже завершились приговорами, довольно знаковые. Т.е. первое дело о женском обрезании в Ингушетии было передано на рассмотрение в суд, есть обвиняемые; дело об убийстве Лизы Могушковой – она стала жертвой, фактически, убийства т.н. защиты чести, а сотрудники полиции публиковали видео с ее лицом, провоцируя таким образом то, что ее убил собственный брат. Эти сотрудники полиции тоже сейчас привлекаются к уголовной ответственности, дело в отношении их передано в суд, и мы рады, что не односторонне эта проблема рассматривается, не только как семейный конфликт, но что государство фактически спровоцировало эту ситуацию. Несколько приговоров было, тоже успешных, о насилии в отношении детей. Мы мало об этом писали, потому что это закрытые истории.

Если более глобально посмотреть, то несмотря на то, что проблема домашнего насилия очень плохо продвигается в нашей стране, мы сейчас очень надеемся на Европейский суд по правам человека, потому что он коммуницировал т.н. пилотное дело, которое может уже повлиять, обязать Россию принять закон, более жестко, чем это было по предыдущим постановлениям. Как раз в начале этого 20-го года мы завершали переписку с судом, и подробно аргументировали нашу позицию о том, каким должен быть закон, как быстро он должен быть принят. Я думаю, что глобально, для всей России, это, наверное, самый большой результат.