Длительный новогодний тайм-аут в политической жизни позволяет уделить внимание ее истории, обратившись к середине советской эпохи. Считается, что возможность оказывать серьезное влияние на политику Кремля получили лишь двое руководителей советской Грузии – Лаврентий Берия и Эдуард Шеварднадзе. Но перебраться в Москву предложили и Василию Мжаванадзе, однако он ответил отказом. За этим малоизвестным фактом скрывается и детективный сюжет, и интересный материал для исследователей политики.
В первом томе сборника «Президиум ЦК КПСС 1954-1964» (М., 2003), который содержит черновые протокольные записи, стенограммы и постановления, есть протокол заседания 7 июня 1963 года, посвященного назначению новых секретарей ЦК КПСС. За два месяца до него у неформального преемника Хрущева, второго человека в советском руководстве Фрола Козлова случился инсульт, и вскоре стало ясно, что он не сможет вернуться к работе; Хрущев пытался распределить его полномочия и создать новые балансы. Происходило это на фоне кадровой чехарды, лихорадочной реорганизации партийных и советских органов, которая все чаще казалась высокопоставленным функционерам безумной. Путем слияний был создан и наделен огромными правами монструозный Комитет партийно-государственного контроля. Его возглавил бывший председатель КГБ и будущий политический могильщик Хрущева Александр Шелепин. Весной 1963-го новый орган получил возможность контролировать силовые министерства. Историки считают, что заговор против Никиты Хрущева к тому времени еще не оформился, но работавшие с ним люди обращали все больше внимания на его растущую раздражительность, грубость и непродуманные решения, которые сильно напугали всех в октябре 1962-го, в дни Карибского кризиса.
На том заседании Хрущев говорил «о пополнении Секретариата ЦК за счет промышленников» (так в протоколе). Он предложил перевести в Москву Николая Подгорного «с освобождением от работы первого секретаря ЦК КП Украины». Тот вскоре перебрался в столицу СССР, в качестве секретаря ЦК КПСС начал курировать легкую промышленность, а затем стал ключевым участником антихрущевского заговора. Хрущев также предложил «Брежнева избрать секретарем ЦК КПСС, освободив его от обязанности Председателя Президиума Верховного Совета». Брежнев действительно (во второй раз) стал секретарем ЦК КПСС, занимался кадрами, но при этом ухитрился сохранить и прежний пост. И, наконец, в протоколе есть таинственный отрывок, касающийся руководителя ГССР (его фамилии в списке участников заседания нет): «Мжаванадзе взять сюда. В смысле знания хозяйства опыта маловато. Секретарем ЦК КПСС выдвинуть и дать ему вопросы по армии, но он высказывает свое желание остаться в Грузии и быть на посту Председателя Президиума Верховного Совета Грузии».
Документ передает не прямую речь, а ее краткое содержание, и в связи с ним могут возникнуть три вопроса. Если Мжаванадзе отказывался или колебался, не преждевременно ли было обсуждать его назначение? Если он, по словам Хрущева, плохо знал хозяйство, почему его выдвинули как «промышленника»? И, наконец, относились ли «вопросы по армии» к традиционной для одного из секретарей ЦК КПСС работе с проблемами военно-промышленного комплекса или в виду имелось усиление политического контроля над вооруженными силами? В последнем случае Мжаванадзе можно было рассматривать как опытного руководителя. Он служил в армии с 1924-го, окончил Военно-политическую академию в 1937-м, в годы войны и позже, вплоть до переезда в Грузию в 1953-м, был начальником политотделов и политуправлений, членом военных советов армий и округов. В зависимости от сферы контроля в должности секретаря ЦК КПСС его визави могли стать министр обороны Родион Малиновский и зампредсовмина СССР (будущий министр обороны), куратор ВПК Дмитрий Устинов. Еще одной стороной треугольника в обоих случаях стал бы Шелепин. Глава Комитета контроля, как и его соратник, председатель КГБ Владимир Семичастный, в тот период активно копил компромат на всех фигурантов, причем в случае Мжаванадзе уже делались намеки, что в республике не все в порядке - Хрущев иногда подхватывал их и ретранслировал на встречах с руководителями партии.
Два человека, которых он больше всего боялся, – Сталин и Берия были этническими грузинами. Хрущев наверняка знал, что в 1956-м в Тбилиси возмущенные его антисталинской кампанией демонстранты и их единомышленники в последующие годы называли его свиньей и изображали в ее образе. В 1921 году он вступил в Грузию в рядах 11-й армии. По воспоминаниям секретаря ЦК КП Грузии Дэви Стуруа (он сыграет в заговоре интересную роль, но о ней чуть позже), 1 июня 1963-го на банкете в Тбилиси, сравнивая новую Грузию с прежней в присутствии Фиделя Кастро, Хрущев заявил: «Волками смотрели на нас тогда грузины. Позже я как-то сказал об этом Сталину, и знаете, что он мне ответил? – А на что ты рассчитывал, ты ведь как оккупант вступил в Грузию, а как еще можно смотреть на оккупантов?» Этот монолог кажется маловероятным, но очевидно, что Хрущев постоянно выискивал в Грузии признаки национализма, что-то враждебное, чуждое. «Я не говорю об Украине, о РСФСР – там условия другие. Все-таки в Грузии когда-то сидели меньшевики, было влияние Сталина и Берия» (заседание Президиума 16.02.1961). На другом заседании (25.04.1963) он пародировал грузинский акцент, с пренебрежением рассказывая о встрече с писателем К. Гамсахурдия (в стенограмме так и записано – «Слюшайте» вместо «Слушайте»). И далее – «…мне и Микоян говорил: «Ты знаешь, какой Окуджава? Это сын старого большевика». А старый большевик тоже был дерьмом, он был уклонистом, национал-уклонист». 11 марта 1957-го высшие руководители СССР (присутствовали Серов, Микоян, Каганович, Первухин, Суслов, Ворошилов, Жуков, а Мжаванадзе, что характерно, отсутствовал) обсуждали вопрос «О хулиганском нападении на студентов русской национальности Тбилисского института инженеров железнодорожного транспорта», хотя локальные инциденты, как правило, не рассматривались на высшем уровне с соблюдением всех процедур. 1 июля 1959-го на заседании, посвященном ситуации в Латвии и Азербайджане, Хрущев дождался момента, чтобы вставить «Берия был националист» и рассказать о грузинском национализме, вложив ключевую фразу в уста Сталина: «Разве могут грузины терпеть негрузина у себя, выгнали, съели». На заседании 26 мая 1956-го, посвященном событиям 9 марта того же года, когда войска расстреляли демонстрантов в Тбилиси, Мжаванадзе утверждал, что 5-9 марта не было ни одного случая национальной вражды, Хрущев же указывал на «отдельные факты недружелюбного отношения» и говорил, что в Грузии «развит национализм». В стенограммах есть и другие похожие реплики.
Историки часто писали, что решающую роль в назначении Мжаванадзе главой ГССР сыграло то обстоятельство, что он почти 30 лет не жил в Грузии, основательно подзабыл язык и не имел связей с местными элитными группировками, прежде всего - с людьми Берия. Общественность поначалу восприняла его как чужака, имперского наместника, и он приложил немало усилий, чтобы понравиться ей. Мжаванадзе немного расширил рамки проявления национальных чувств в сфере культуры и внимательно относился к этническому фактору в кадровой политике подобно грузинским большевикам 20-х, которые пытались не только запугать, но и задобрить население, шокированное оккупацией и репрессиями. Возможно, Хрущев видел в Мжаванадзе прежде всего коммуниста, советского человека и лишь затем грузина, но, когда его «внутренний радар», настроенный на постоянный поиск грузинского национализма, подавал сигнал, он яростно набрасывался на него. Манипуляторы пользовались этим. В мемуарах Стуруа описан эпизод первой половины 1962-го, когда Хрущев позвонил Мжаванадзе и начал кричать: «К туркам вам захотелось! К Турции хотите присоединиться!» Затем «после череды отборной площадной брани», якобы последовала знаменитая, разлетевшаяся позже по всей Грузии фраза: «Вагоны подадим, выселим вас всех к чертовой матери!» По версии Стуруа, обвинения Хрущева основывались на письме «некоего корейца Юна», который отдыхал в Цхалтубо, и ему показалось, что грузины хотят присоединиться к Турции. Подчиненные председателя КГБ республики А. Инаури перетряхнули Цхалтубо, но не обнаружили следов такого человека. Позже Хрущев сказал, что немного погорячился, переслал «письмо Юна» Мжаванадзе (оно хранилось в архиве ЦК КП ГССР), но грузинские руководители так и не поняли, каким образом столь грубая фальшивка попала к главе государства. Стуруа подозревал, что за провокацией стоял помощник Хрущева Владимир Лебедев, курировавший вопросы культуры. Угроза выселить грузин якобы прозвучала еще раз, когда в Тбилиси освистали певицу, которая исполняла русскую песню. Письмо, сообщавшее об этом факте, дошло до Хрущева, и Мжаванадзе пришлось доказывать, что освистали не песню, а бездарное исполнение. Лебедев или кто-то другой постоянно поставлял Хрущеву информацию о проявлениях национализма в Грузии. Глава СССР исходя из переживаний прошлого внутренне был готов принять ее и, возможно, подсознательно выискивал. Этот инструмент позволял и манипулировать Хрущевым, и давить на Мжаванадзе.
Николай Леонов (в 60-х – ключевой советский разведчик в Латинской Америке) описал в своих мемуарах эпизод, который якобы произошел в присутствии Хрущева и Кастро за пару дней до банкета в Тбилиси и примерно за десять дней до выдвижения Мжаванадзе на пост секретаря ЦК КПСС. «В Пицунде, на даче почти постоянно находился тогдашний первый секретарь ЦК компартии Грузии Мжаванадзе. К столу переговоров, стоявшему на веранде, его никто не звал, а сам он из деликатности сидел обычно в смежной комнате, отделенной от веранды стенами с широкой дверью, выполненной из толстого литого стекла хорошего качества. Там он читал газеты, журналы, просматривал какие-то свои бумаги, но всегда был готов прийти по первому зову шефа. Шли дни, а его все не звали, и он присутствовал только на обедах, на которых произносил остроумные витиеватые тосты и рассказывал о грузинских блюдах. Но однажды Хрущев громко позвал его с веранды: «Мжаванадзе, иди-ка сюда!» Тот вскочил с кресла и, повинуясь инстинкту, рванулся на зов хозяина. И вдруг с ходу треснулся лбом о массивное стекло двери, ведшей на веранду. Удар был настолько сильным, что Мжаванадзе рухнул, будто сраженный автоматной очередью, и вытянулся на полу, уставившись пухлым животом в голубое небо родной Грузии. Каждый реагировал по-своему: Фидель бросился на помощь, Никита послал своего охранника наверх за медсестрой. А я… не мог удержаться от смеха. Столь беспощадное наказание лакейской проворности, мгновенный переход от шустрости к величественному покою напомнили сцены из немых фильмов начала века. Заметив неодобрительный взгляд Хрущева, я быстренько ретировался в привычную компанию обслуживающего персонала и охранников, которые всегда приглашали меня обедать в свою столовую. С ними можно было смеяться вволю, а еда и питье были не хуже, чем на господском столе». Мжаванадзе тогда было 60 лет, а Леонову – 34 года, и его поведение (если все это – правда) выглядит совершенно хамским и по грузинским, и по кубинским, и по российским меркам, как, впрочем, и лексика («господский стол» и т. п.). Хотя неодобрение Хрущева могло вызвать не сочувствие к Мжаванадзе, а стремление поставить на место зарвавшегося сотрудника спецслужб, который, пренебрегая иерархиями, смеялся над партийным руководителем и, кажется, пытался расширить рамки дозволенного.
Но интереснее другой аспект: в воспоминаниях очевидцев о тех днях и смежном периоде Мжаванадзе без конца балагурит, порой ведет себя нелепо и вообще не обсуждает политические и хозяйственные проблемы, свои любимые строительные проекты даже беседуя подчиненными – он не похож на оперирующего в высоких сферах секретаря ЦК КПСС, готового решать в Москве критически важные «вопросы по армии», и тем не менее Хрущев его выдвинул. Другие секретари – Брежнев, Андропов, Куусинен, Шелепин, Суслов и пятеро их коллег при всех минусах не были глупцами и имели огромный опыт выживания в политическом террариуме. Тут может возникнуть парадоксальная версия: узнав о грядущем назначении, Мжаванадзе «включил дурака», чтобы подкрепить свой отказ образом сентиментального, рассеянного и услужливого человека, которого интересуют лишь тосты в компании гостей республики.
Когда в 1961-м Хрущев настоял на том, чтобы грузинская делегация озвучила на XXII съезде КПСС предложение вынести тело Сталина из Мавзолея, Мжаванадзе, по слухам, всю ночь ел мороженое и/или стоял под холодным душем, дабы застудить горло и не суметь произнести речь – отдуваться за него пришлось предсовмина ГССР Гиви Джавахишвили. Трагикомический жест (точнее – слух о нем) помог Мжаванадзе отвести от себя гнев – как Кремля, так и грузинских сталинистов. Стоит отметить, что глупец наверняка не удержал бы власть в Грузии в течение 19 лет и его вряд ли попытались бы сделать секретарем ЦК КПСС, вне зависимости от того, хотел ли Хрущев использовать его как элемент в долгосрочном балансе или как «торпеду», призванную быстро потопить другого руководителя, – политические навыки и интеллектуальные способности потребовались бы в любом случае.
Почему Мжаванадзе уперся? Кому-то может показаться, что Эдуард Шеварднадзе принял бы такое предложение без колебаний, хотя он не только согласился занять пост министра иностранных дел в 1985-м, но и отказался стать вице-президентом СССР в 1990-м. Бывший глава Гостелерадио Леонид Кравченко вспоминал: «Горбачев решил ввести пост вице-президента и назвал Шеварднадзе одним из кандидатов на него. Но на ближайшем съезде народных депутатов СССР Шеварднадзе делает громкое заявление об угрозе демократии в Советском Союзе и уходит из официальной политики». После этого Горбачев подтвердил, что хотел, чтобы вице-президентом стал именно Шеварднадзе. Но в 1985-м Горбачев доминировал, а в конце 1990-го слабел, лихорадочно пытался сколотить разнородную коалицию и противопоставить ее Ельцину, формирующему альянс лидеров республик. Горбачев, по всей вероятности, видел в Шеварднадзе одного из ее лидеров – исполнителя тактических указаний, востребованного в критической ситуации человека-функцию, а не руководителя, которому выделен обширный участок для самостоятельной работы и политической игры. Таким образом, согласие занять новый высокий пост в Москве в данном случае (как и в случае Мжаванадзе в 1963-м) почти наверняка привело бы к уменьшению субъектности. Не исключено, что в июне 1963-го, когда антихрущевский заговор еще не оформился, но недовольство функционеров уже ощущалось, а решения Хрущева раз за разом ухудшали его позиции, Василий Мжаванадзе решил, что лучше пересидеть напряженный период в Тбилиси. Впрочем, был еще один фактор – своего рода «Комплекс Берия».
Лаврентий Берия получил от Сталина не только обширные полномочия, но и возможность высадить «кадровый десант» в союзных структурах, а также сохранить крепкий тыл в республике. Он сильно напугал советскую элиту, и в последующие десятилетия она внутренне противилась даже намекам на гипотетическое «второе пришествие страшного грузина», чему способствовали и импульсы русского национализма, которые все чаще пронизывали ее. Шеварднадзе в Москве не имел отношения к карательным органам, но его жестко ограничивали в кадровых решениях и попытках распространить влияние на другие сферы, а также атаковали его «тылы» в Грузии – Горбачев и руководители КГБ целенаправленно стравливали его с преемником в ГССР Джумбером Патиашвили. То же самое, вероятно, произошло бы и с Мжаванадзе, тем более что в тот период Берия помнили лучше, а Хрущев относился к грузинам с бóльшим подозрением. Стеклянная дверь из сомнительного рассказа Леонова может показаться удачной метафорой – после смерти Сталина невидимая преграда отделила влиятельных грузинских коммунистов от вершины Олимпа. В том числе и по этой причине они начали разворачиваться от политики союзного уровня к укреплению своей власти в республике, что косвенно способствовало изменению настроений местного общества и стремлению к суверенитету в различных сферах задолго до того, как идея восстановления независимости была озвучена. В некоторых эпизодах Мжаванадзе и Шеварднадзе будто бы валяли дурака и пытались выглядеть более смешливыми и недалекими, чем были на самом деле. Возможно, они хотели нейтрализовать образ смертельно опасного грузина, созданный Берия и частью его подчиненных, который активировал в (под)сознании московской элиты враждебную настороженность (что уж говорить о «призраке» Сталина, хотя в его случае на окружающих воздействовали и другие факторы, требующие отдельного разговора).
Отказ Мжаванадзе предсказуемо разгневал Хрущева, и он, по воспоминаниям Анастаса Микояна, вознамерился сместить лидера грузинских коммунистов. Тот, «совсем убитый» (возможно, с театральным драматизмом), якобы обратился за помощью к Микояну, и опытнейший член Политбюро убедил Хрущева повременить. «Мжаванадзе остался, но стал его врагом, – пишет Микоян: Хрущев как будто нарочно создавал себе врагов, но даже не замечал этого». Весной 1964 года в Тбилиси прилетел Александр Шелепин и несколько часов беседовал с Мжаванадзе с глазу на глаз, после чего сюжет вошел в стадию шпионского триллера.
По словам Дэви Стуруа, Мжаванадзе сразу же открылся ему и сказал, что решил присоединиться к заговорщикам. Тот ответил: «Я не должен был знать об этом. Я близок к Микояну, Аджубею [зятю Хрущева, главному редактору «Известий»], а что если из-за карьеристских соображений я поставлю их в известность?» Мжаванадзе якобы прореагировал так: «Во-первых, я тебя знаю не один год и доверяю тебе. Во-вторых, я знаю твое отношение к Хрущеву». Чуть ниже Стуруа пишет: «После недолгих колебаний я твердо решил никому не говорить об этой тайне». Но его утверждение входит в непреодолимое противоречие со следующим отрывком из мемуаров сына Никиты Хрущева, Сергея (он достаточно длинный, поэтому фрагменты, которые не относятся к сюжету непосредственно, опущены): «Вот что я узнал от старого известинца Мэлора Стуруа… В 1964 году брат Мэлора Дэви работал секретарем ЦК Компартии Грузии. Летом, видимо, в преддверии июльской сессии Верховного Совета, он приехал в Москву. Прямо с аэродрома он поспешил на квартиру к брату. Мэлор давно не видел его таким обеспокоенным. «Произошла неприятная и непонятная история, – едва поздоровавшись, начал Дэви, – затевается какая-то возня вокруг Никиты Сергеевича»... Он рассказал, что перед отъездом из Тбилиси имел встречу с Мжаванадзе, первым секретарем ЦК КП Грузии, и тот намекнул ему: с Хрущевым пора кончать. Конечно, не в открытую, но тренированное ухо безошибочно улавливает нюансы… Мэлор предложил немедленно свести Дэви с Аджубеем… Дэви коротко рассказал о своем подозрительном разговоре с Мжаванадзе. Аджубей кисло заметил, что грузины вообще не любят Хрущева. Дэви Стуруа возразил Аджубею: он говорит не о Грузии, все нити ведут в Москву. Дело затевается серьезное. Но Алексей Иванович не стал слушать, только бросил непонятную фразу: им с Шелепиным обо всем давно известно. Братья Стуруа покинули кабинет обескураженными. Что известно? Кому известно? При чем тут Шелепин, если речь идет о Хрущеве? Обсуждать столь опасную тему они больше ни с кем не решились. Алексей Иванович не обмолвился отцу [т. е. Н. Хрущеву] о происшедшем разговоре ни словом».
Можно рассмотреть две версии: 1) Мжаванадзе по непонятной причине подверг себя смертельной опасности выдав тайну; 2) Мжаванадзе решил подстраховаться и «слить» по неофициальным каналам информацию о предложении Шелепина так, чтобы выдать это за инициативу Д. Стуруа в случае провала и за свою собственную в случае успеха. Стуруа, судя по формулировкам в мемуарах, понял намек, которому нельзя было придать форму прямого указания, и действовал не по собственной инициативе. Впрочем, это менее важно, чем реакция Аджубея – тот моментально отсек братьев Стуруа от дальнейшего прохождения информации, намекнув (это тоже нельзя было сказать прямо), что она не является секретом, из чего следовало, что речь могла идти и о некой проверке с участием Шелепина. Если верить С. Хрущеву, «наверх» информацию главред «Известий» не передал, скорее всего, потому, что опасался увязнуть в грузинской интриге (хотя уже стал ее частью) и знал о нервном отношении Никиты Хрущева ко всему, что было связано с Грузией. Алексей Аджубей прореагировал, в принципе, предсказуемо, и благодаря этому Мжаванадзе в крайне опасной ситуации получил хоть и не идеальный, но более или менее удовлетворительный промежуточный результат.
В октябре 1964-го Мжаванадзе и Инаури обеспечили реализацию планов заговорщиков на своем, пусть не самом главном, но все же важном участке. Это касается не только мероприятий в районе пицундской дачи Хрущева, но, по всей видимости, и сентябрьского визита Мжаванадзе в Румынию, где он с глазу на глаз беседовал с руководителем страны Георге Георгиу-Дежем, после чего тот на торжественном приеме якобы (эта информация есть в двух источниках, но оба несколько пристрастны) во всеуслышание весьма критически отозвался о Хрущеве. К тому времени отношения Георгиу-Дежа с ним были основательно испорчены, но он вряд ли сказал бы такое в присутствии советских гостей, если бы не знал, что у них на уме. Критическая реплика, возможно, свидетельствовала, что он все понял и принял.
Новый глава СССР Леонид Брежнев относился к Мжаванадзе неплохо. Они сблизились еще в годы войны, но причина, по которой генсек, целенаправленно сталкивая других партнеров по заговору с высоких постов, позволил любителю остроумных тостов еще восемь лет править Грузией, вероятно, все же была иной. Мжаванадзе демонстрировал Брежневу, как до него – Хрущеву, что его амбиции локальны, ограничиваются Грузией и ему намного приятнее наслаждаться жизнью, чем лезть в кремлевские интриги. Его правление могло продлиться дольше, но к 70 годам он отчасти утратил политическую хватку и желание цепляться за власть. Его сменил Эдуард Шеварднадзе, который в начале 90-х оказался где-то посередине между отдалявшимися друг от друга политическими пространствами Москвы и Тбилиси и тоже предпочел последнее, использовав имидж реформатора-демократа и связи на Западе, приобретенные в период, когда он возглавлял МИД СССР, для того, чтобы укрепить свою власть в Грузии. Его и Мжаванадзе принято рассматривать как антагонистов, но в одной точке их взгляды сходились: «Политика есть искусство возможного». На самом деле, Бисмарк сказал не «искусство возможного», а «учение о возможном», и разница, вероятно, имеет значение. А для того, чтобы сформулировать альтернативу старой политике, ее необходимо исследовать, но современные грузинские лидеры не склонны к этому и обычно полагаются на обостренное чутье и фанатичную веру в удачу.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции