«Маленький Нюрнберг» (для) Ираклия Кобахидзе

На минувшей неделе правящая «Грузинская мечта» заблокировала создание парламентской комиссии для изучения проблем в судебной системе. С этой инициативой выступили оппозиционные депутаты после того, как Госдепартамент США ввел визовые ограничения для четверых грузинских судей, указав на их вовлеченность в коррупцию. Власти расценили санкции как вмешательство во внутренние дела и призвали американцев представить доказательства, а председатель «Мечты» Ираклий Кобахидзе назвал отказ от формирования комиссии актом солидарности с судьями. Он также сказал: «Нельзя, чтобы «Нацдвижение» создало комиссию по связанным с судом вопросам. Это кровавая, криминальная партия, создавшая в свое время кровавую судебную систему».

Оппозиции удалось мобилизовать 50 голосов, необходимых для принятия решения. Но для голосования требуется кворум – 76 депутатов, поэтому отказ «Мечты» и ее союзников от регистрации исключает его. Регламент позволяет им прибегнуть и к другим уловкам, блокирующим создание комиссии и ее работу.

Еще одну реплику Кобахидзе стоит рассмотреть внимательнее: «В конце концов они добьются создания следственной комиссии против себя… возможно, [сейчас] идеальное время для того, чтобы еще раз напомнить обществу, какие тяжкие и тягчайшие преступления совершены «Нацдвижением». Да, это [будет] маленький Нюрнберг для этих людей на уровне оценок и напоминания». Данное заявление могли расценить и как угрозу, и как предложение сделки (отказ от «судебной» комиссии в обмен на отказ от «нюрнбергской»). От действий «Нацдвижения» во многом зависит, усугубится ли конфликт вокруг судебной системы или он сойдет с первых полос до момента избрания парламентом пяти новых членов Совета юстиции либо на более длительный период.

Партия Саакашвили находится в двусмысленном положении. С одной стороны, ей выгодно указывать на санкции США и сотрудничество «Мечты» с т. н. судейским кланом. Но с другой – «националы» видят, что любая связанная с ним критика неизбежно распространяется и на период правления «Нацдвижения», переживающего затяжной кризис. Часть его членов, которая группируется вокруг бывшего председателя Ники Мелия, дошла в своем противостоянии с новым председателем Леваном Хабеишвили до того, что, не покидая рядов ЕНД, открыла отдельный офис, придав фактическому двоевластию зримый образ. Депутат Анна Цитлидзе описала ситуацию в своей партии так: «Оба фланга, не сдерживаясь, поносят друг друга, что очень стыдно и очень прискорбно». Сам Мелия сказал, что новые руководители «практически разделили партию на две части», а Хабеишвили пообещал ему «уступить все», кроме поста председателя, но никакого эффекта это не возымело. Параллельно лидерам «Нацдвижения» приходилось отвечать на весьма непростые вопросы после выхода в эфир фильма-расследования BBC о сети мошеннических колл-центров, с которыми, возможно, связан главный донор ЕНД и аффилированных с ним структур, бывший министр обороны, миллионер Давид Кезерашвили. Партия не может дистанцироваться от отношений с ним – еще в январе 2014-го, протестуя против экстрадиции Кезерашвили из Франции в Грузию, Михаил Саакашвили писал: «Все эти годы он был центральной фигурой с точки зрения привлечения финансов и оставался одним из значительных стратегов партии… Только он знал тех, кто потенциально мог профинансировать любую кампанию, и был единственным, кому доверяли доноры». Завуалированное предложение Кобахидзе, вероятно, относилось к обеим сторонам внутрипартийного конфликта – изменение позиции или отсутствие в зале нескольких депутатов, которое позволит «Мечте» окончательно торпедировать вопрос о комиссии, не так сложно организовать и оправдать. Но это лишь тактическая проблема, тогда как за рассуждениями Кобахидзе о «маленьком Нюрнберге» может скрываться куда большее зло.

Кобахидзе упоминал Нюрнбергский процесс и в начале 2019 года, в период очередных назначений в судебной системе, когда «Грузинская мечта» отбивалась от критиков, клеймивших ее за сотрудничество с «судейским кланом» и содействие карьерному продвижению его членов. Значительную часть ее оппонентов тогда составляли не оппозиционеры, а радикальные сторонники, в том числе и члены т. н. старой гвардии, которая распадалась под ударами «молодой». Многие противники Саакашвили после смены власти в 2012-м выступали за тотальную чистку унаследованного от прежнего режима судейского корпуса, не предлагая, впрочем, сценариев его обновления и оздоровления. Нечто похожее происходит и сейчас – «хирургических» предложений в разы больше, чем «терапевтических».

Представители ведущих неправительственных организаций и отдельные активисты в тот период проводили акции протеста и создали петицию «Во имя спасения правосудия». Суть проблемы в ней описывалась так: «После 2004 года суд избавился от системной коррупции, но попал под тотальный контроль исполнительной власти. Он стал основанной на подчинении несправедливой системой. С 2012 года, после смены власти у суда появилась возможность восстановить свою независимость, реально внедрить принцип самоуправления и политической независимости, вновь обрести доверие общества. Но из-за – вкупе с другими факторами – отсутствия у властей реальной политической воли для освобождения суда, в условиях фрагментарных и неправильных реформ, независимость суда не была достигнута. Внутри суда властью овладела та же группа лиц – «клан», посредством которого прежнее правительство тотально контролировало суд. После 2012 года эта группа завладела всеми судейскими позициями в Высшем совете юстиции и заняла все значительные административные должности в судебной системе».

Несмотря на то, что в защиту членов «клана» высказывался фактический правитель Грузии Бидзина Иванишвили, называвший их чуть ли не жертвами режима, а его партия могла протащить все нужные ей решения через парламент, ее лидеры понимали, что электорат раскололся. Они пытались найти дополнительные аргументы, чтобы заставить его смириться с тем фактом, что (например) попавший позже под американские санкции судья Леван Мурусидзе, который в период правления Саакашвили «отметился» в двух знаковых делах (Гиргвлиани и Молашвили), не просто удержит свои позиции, но и пойдет на повышение. В связи с этими делами Страсбургский суд жестко раскритиковал грузинскую Фемиду. В случае Гиргвлиани ЕСПЧ «был потрясен… тем, что ни прокуратура, ни местные суды не попытались установить некоторые основные обстоятельства дела… и согласованными действиями различных ветвей власти для того, чтобы в связи с этим ужасным убийством не свершилось бы правосудие». А в случае Молашвили ЕСПЧ пришел к выводу, что была нарушена 6-я статья Европейской конвенции по правам человека, а также 3-я статья, которая запрещает пытки и бесчеловечное обращение, и статьи 5 и 14.

В пятницу портал Ambebi.ge в связи с ведущейся вокруг судебной системы полемикой опубликовал интервью с отцами Сандро Гиргвлиани и Сулхана Молашвили. Гурам Гиргвлиани сказал: «После 2015 года, когда Мурусидзе пошел на повышение, я на все махнул рукой, даже не смотрю, что происходит сегодня». А Тамаз Молашвили с горечью вспомнил, как обратился к судьям: «Страсбург разорвал ваши решения, вы виновны. И знаете, что сказал тогда Мурусидзе? Я, говорит, и сейчас поступил бы так же».

Проблема не только в Мурусидзе; есть десятки эпизодов, связанных с другими судьями – они редко попадают в фокус общественного внимания, но о них помнят родственники и друзья жертв. Вот характерный пример: Георгий Гогинашвили в сентябре 2011-го отправил в предварительное заключение полковника Серго Тетрадзе, который через несколько дней умер в тюрьме, не вынеся пыток и надругательств. В 2016-м, комментируя тот эпизод, уверенно продвигавшийся по карьерной лестнице Гогинашвили сказал: «Если на лице обвиняемого были какие-то повреждения, что должен был сделать судья? Ничего. Расследование должна была начать сторона обвинения. Судья не мог его начать». Когда корреспондент «Интерпрессньюс» спросил его, призвал ли он прокуратуру заинтересоваться повреждениями на теле Тетрадзе, Гогинашвили ответил: «Наверное, призвал. Или не призвал. Не знаю, были ли зафиксированы и видны повреждения». Юридически позиция Гогинашвили, как и многих других судей в похожих эпизодах, практически неуязвима, однако с моральной точки зрения – губительна для «Грузинской мечты», поскольку избиратели обычно принимают близко к сердцу истории Гиргвлиани, Молашвили, Тетрадзе и других и брезгливо отбрасывают разъяснения политиков, предпочитающих иметь дело с судьями с низкой репутацией и соответствующими принципами.

«Изменилась система без смены состава. Люди, которые массово совершали плохие вещи, теперь совершают хорошие вещи», – заявил Ираклий Кобахидзе в эфире ТВ «Пирвели» в 2019-м, и, вероятно, осознав, что столь неортодоксальный тезис нуждается в дополнительных аргументах, сказал: «Немцы после Второй мировой войны подумали и решили, что был какой-то политический уровень – Гитлер, Геббельс, их друзья, возложили на них ответственность, Нюрнбергский процесс и все [остальное]. Что касается нижнего уровня, чиновников и судей, которые служили режиму, на них ответственность не возложили». Преподаватели Дюссельдорфского университета, где Ираклий Кобахидзе изучал право, наверное, смутились бы узнав, что он не упомянул третий из 12 последующих (т. н. малых) нюрнбергских процессов, где судили нацистских судей, прокуроров, сотрудников Министерства юстиции. Ему, к слову, посвящен знаменитый фильм Стенли Крамера. Возможно, Кобахидзе не обратил внимания и на тот факт, что решение о суде над лидерами нацистов в Нюрнберге принимали отнюдь не немцы, и пропустил занятия, где рассказывали о денацификации и послевоенной перестройке судебной системы Германии. Но важнее другое – и в том заявлении, и в нынешнем – о «маленьком Нюрнберге», Кобахидзе превратил символ неотвратимого наказания в нечто относительное, возможное, но не обязательное (подумаем и возложим ответственность… или не возложим… создадим комиссию… или не создадим…).

Некоторые высокопоставленные лица Третьего рейха действительно вывернулись – по утверждению немецкого историка Манфреда Гертемакера, после 1949 года ни один судья или прокурор не привлекался к ответственности за преступления нацистского периода. Он был одним из руководителей комиссии, по данным которой, обнародованным в 2016-м, 90 из 170 юристов, занимавших высокие посты в Министерстве юстиции Германии с 1949 по 1973 годы, в прошлом являлись членами НСДАП, 34 – штурмовиками СА (Deutsche Welle). Однако, прежде чем попасть из прошлого в новую жизнь, абсолютное большинство бывших гитлеровцев прошло через фильтры денацификации, осмысление итогов Нюрнберга, страх разоблачения или искреннее раскаяние. Многие из этих людей изменились, но вовсе не потому, что ответственным за преступления «назначили» Гитлера, а им разрешили и впредь действовать в том же духе.

Германский случай – особый, очень сложный, и прежде чем дискутировать о нем, грузинским политикам, возможно, будет полезнее обратиться к (доступному в сети) исследованию Паломы Агилар «Соучастие судебных органов в репрессиях авторитарных режимов и правосудие переходного периода», где описаны и сопоставлены процессы в Аргентине, Чили и Испании в период демократизации. Цитировать его можно долго, но рассмотрим лишь один аспект: «Судебный совет Аргентины решил «внести ясность в то, какую роль сыграли судьи в государственном терроризме и что они делали позже, когда были вынуждены судить организаторов репрессий». Главной целью совета, который мог рекомендовать отставку верховных судей, было выяснить, как судьи реагировали на похищения, пытки и исчезновения людей и в каких случаях они принимали во внимание habeas corpus». В данном случае импульс исходил изнутри системы – даже если аргентинские судьи не руководствовались высокими идеалами, они, по крайней мере, понимали, что главным ресурсом корпорации является ее авторитет и он стоит выше, чем договоренности конкретных лиц и группировок. В Грузии фундамент судебной системы формируют частные интересы, закулисные сделки, стремление избежать ответственности любой ценой и это отражается на ее авторитете.

Член Высшего совета юстиции судья Димитрий Гвритишвили, выступая против создания комиссии, рассуждает о том, что «одна ветвь власти не уполномочена контролировать другую, то есть парламентский контроль не должен включать в себя контроль судебной власти». А в сети можно найти отчет «Ассоциации молодых юристов» о том, как в сентябре 2012-го Гвритишвили на пару с судьей Эремадзе отправил за решетку оппозиционных активистов, не позволив адвокатам задать вопросы полицейским, которые обвиняли их в противоправных действиях, и отказавшись от просмотра записей камер наблюдения. Это был один из сотен похожих, малозаметных на общем фоне случаев, и Гвритишвили, наверное, может объяснить свои действия, в спорных эпизодах интерпретируя процедурные нюансы. В конце концов, он не предлагал с издевкой платок задержанному с разбитым лицом, как это сделал один из его коллег в 2009-м. Но многие все же испытывают то ли стыд, то ли отвращение, когда люди, из шкафов которых вываливаются скелеты с кипами документов, рассуждают об идеальной судебной системе. Ситуация осложняется тем, что значительная часть критиков не располагает планами ее оздоровления и также руководствуется партикулярными интересами, надеясь получить в будущем влияние на систему в целом или на отдельных ее представителей. Их позиция будто бы перефразирует старую шутку: «Если Фемиду насилует мой враг – это плохо. А если я – это хорошо».

Формулировка «Маленький Нюрнберг на уровне оценок и напоминания» может показаться квинтэссенцией оппортунизма и подлости, да и само прилагательное «маленький» делает ее фальшивой. Совершившие преступления люди обязательно должны понести наказание. Однако, если суд не признал их виновными, называть их преступниками нельзя, как бы плохо мы к ним не относились. Парламентская комиссия, согласно регламенту, да и человеческому разумению, должна служить установлению истины, а не стигматизации. Лидеры правящей партии обвиняют оппонентов в том, что те хотят превратить комиссию по проблемам судебной системы в телевизионное шоу, получив инструмент воздействия на судей и общественное мнение. Но «нюрнбергская инициатива» Ираклия Кобахидзе, по сути, преследует те же цели. Как и в случае с отозванным законом об иноагентах, ее главной целью названо информирование граждан (напоминание). О том, почему «Грузинская мечта» не предложила создать такую комиссию в течение 10 предыдущих лет, не сообщается ничего.

Грузия не первая и не единственная страна, где процесс демонтажа авторитарного режима раз за разом начинается с многообещающей либерализации и формирования плюралистичного парламента, но затем приводит политическую элиту, а за ней и все общество к поляризации. На этом этапе основой власти становятся неформальные связи, межклановые договоренности, сети влияния, а государственные институты частично захватываются теми или иными группами и используются в качестве инструментов силового и информационного воздействия. На африканском материале, не менее важном для грузинских политиков, чем латиноамериканский, эти процессы хорошо описаны в книге Роберта Бейтса «When Things Fell Apart: State Failure in Late-Century Africa». Кризис, ведущий стороны к столкновению, на данной стадии становится неизбежным и заканчивается либо крахом государства на фоне масштабного насилия, либо победой одной из группировок, закручиванием гаек и возвращением нового режима в старую колею, которая неотвратимо приводит его к пропасти. Затем цикл повторяется либо в полном объеме, либо частично, и для того, чтобы выскочить из этой петли, требуются экстраординарные усилия.

И местные, и зарубежные наблюдатели видят, что поляризация в Грузии давно вышла за допустимые пределы и, подобно метастазам, распространилась по всем уголкам государственного организма. А политические комментарии и прогнозы, как правило, являются развернутыми пророчествами о грядущем решающем столкновении. На этапе «похищения институтов» очень трудно расследовать преступления прежних или нынешних властей или создавать комиссии по установлению истины (их названия в разных странах различаются), поскольку их практически невозможно защитить от сильнейшего воздействия политической конъюнктуры. Сегодня в Грузии сложно найти человека, который искренне верит, что члены парламентских комиссий («судебной», «нюрнбергской» или какой-то еще) примутся искать истину, а не отстаивать интересы своих группировок, используя полномочия, как оружие, чтобы как можно сильнее ранить противника.

Именно поэтому заявление Кобахидзе о «маленьком Нюрнберге» умерщвляет идею восстановления справедливости, которая долгое время служила путеводной звездой для значительной части избирателей, и превращает ее в ресурс правящей партии. Сегодня она бесконечно далека от «Нюрнберга», что бы мы не понимали под данным термином – он был возможен на стадии либерализации, в условиях широкого консенсуса, но теперь любой шаг в этом направлении почти наверняка воспримут как политическую уловку, что дискредитирует не только нынешнюю попытку, но и последующие.

Характерная сценка пятилетней давности: «Скоро все они, и «националы», и «мечтатели», и все вот эти вместе сядут на скамью подсудимых», – произнеся распространенную фразу, подвыпивший мужчина широким жестом начертил в воздухе кривую линию, чтобы обозначить «вот этих». Один из собеседников, выдержав паузу, спросил: «А кто будет их судить? Судья Мурусидзе?» Присутствующие захохотали – наверное, для того, чтобы не заплакать. Первый оратор тоже улыбнулся, махнул рукой и, словно не веря себе, но все же оставляя за собой последнее слово, без лишнего пафоса произнес: «Народ, вот увидишь… Народ!..»

Этот трагикомичный эпизод, как маленькое зеркальце, отразил фундаментальную проблему грузинской общественно-политической жизни. Дело не только в том, что коллективное сознание не может (да и не пытается) совместить образ «коллективного Мурусидзе» с идеей восстановления справедливости. Несмотря на автономность судебной власти, ее развитие нельзя отделить от развития общества – судьи действуют не в вакууме, а в системе координат, которую образуют неформальные связи между клиентами и патронами, подминающими институты под себя. Относительная обособленность судебной системы порой создает иллюзию, что ее реформа «сепаратна» и не связана с общим состоянием государства. При этом очевидно, что неподкупный суд невозможен в олигархическом государстве, как и независимый – в фашистском. Здесь некоторые измученные комментаторы часто попадают в ловушку, так как видят за любой реформой лишь попытку перераспределения сфер влияния, и в условиях поляризации все чаще призывают оставить все как есть, чтобы не стало еще хуже.

Стоит коснуться примера из смежной сферы. 30 апреля шоумен Георгий Гачечиладзе (Уцноби) вместе с единомышленниками проведет акцию. Его оппоненты полагают, что он стремится взбодрить и консолидировать растерянных лоялистов, недовольных мартовским отступлением «Мечты», выразившемся в отзыве закона об иноагентах. И мало кто обратил внимание на предложение о внедрении в Грузии швейцарского опыта и проведении плебисцитов по ключевым вопросам. Развивая тему в своей передаче на канале «Маэстро», Гачечиладзе сказал, что плебисцит «будет иметь характер рекомендации, это не референдум», и описал его как средство преодоления политического противостояния, позволяющее определить мнение большинства по злободневным вопросам. Противники «Мечты», несомненно, увидят за этой инициативой стремление Бидзины Иванишвили создать новый инструмент – апеллируя к воле народа через голову полупарализованного и дискредитированного парламента в духе голлистской интерпретации идей Макса Вебера о плебисцитарной демократии, он, возможно, попытается эффективно использовать преимущество правящей партии в рейтингах и больший охват лоялистских телекомпаний (в ходе осеннего опроса IRI доверие им выказали около 43% респондентов при 27% у оппозиционных каналов).

Основатели первой грузинской республики отвергли швейцарскую модель, но постоянно возвращались к ней в ходе обсуждения проекта Конституции 1921 года, а одна из ее статей предусматривала вынесение на референдум принятых парламентом законов по требованию 30 000 избирателей (нынешняя Конституция запрещает проведение референдума для принятия или отмены закона). Некоторые грузинские авторы писали, что частое проведение плебисцитов может снизить политическую напряженность и в целом соответствует взглядам грузин на участие в управлении государством. Но дискуссия на эту тему в условиях тотальной поляризации едва ли приведет к позитивному результату. В стане противников «Грузинской мечты» есть люди, которые считают внедрение швейцарского опыта полезным – они писали об этом комментарии и даже статьи, но в нынешней ситуации с вероятностью 99% не увидят за инициативой Гачечиладзе ничего, кроме стремления предоставить «Мечте» новый рычаг. Инициатива почти наверняка будет дискредитирована контекстом ее выдвижения и не станет основой консенсуса или хотя бы содержательной дискуссии.

То же самое происходит и с реформой судебной системы, поскольку политики, активные граждане и комментаторы в СМИ и соцсетях обычно видят за любыми изменениями лишь попытки расширения влияния и воспринимают разговоры об общественном благе как пропагандистские уловки. Образ единого государства в коллективном сознании дробится, превращаясь в уродливую мозаику интересов враждующих кланов, преступных группировок и отдельных лиц, которая не позволяет разглядеть что-либо общенациональное. Сила воли и нравственные принципы, необходимые для осмысления и имплементации зарубежного опыта, если и проявляются в общественно-политической жизни, то лишь на уровне яростного инстинктивного отрицания нынешнего порядка вещей, но не созидания. Поэтому никакого «Нюрнберга» – ни большого, ни даже малого, как и сопутствующего очищения, в Грузии пока не произойдет. До него как минимум следует дорасти.

Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции

Подписывайтесь на нас в соцсетях