25 ноября 2024 года состоялось первое заседание парламента 11-го созыва. На нем присутствовали только депутаты правящей «Грузинской мечты». Оппозиционеры, которые не признают новоизбранный парламент легитимным, провели акцию протеста у здания высшего законодательного органа. Сегодня день репортажей, время аналитических статей наступит чуть позже, но уже очевидно, что об этих событиях будут говорить еще долго и год за годом упоминать их в популярной рубрике «Этот день в истории».
Читайте также В Тбилиси прошло заседание парламента, легитимность которого не признают оппозиция и президентОбщественная жизнь – гигантское полотно, прибитое к подрамнику гвоздями памятных дат и коммеморативных ритуалов: 25 февраля, 31 марта, 9 апреля, 26 мая, 8 августа, 27 сентября… Они структурируют воспоминания, привнося в хаотичные процессы некую зачастую иллюзорную логику, более того, телеологию. Но можно провести мысленный эксперимент и выбрать иную точку наблюдения – один и тот же день разных лет, например, 25 ноября, превратив его в воображаемую ось калейдоскопа новейшей истории, картинки которого не только пугают, но и завораживают, даже если повторяются.
25 ноября 1988 года произошло знаковое событие. Габриэл Исакадзе (тогда ему был 31 год) пробрался на крышу здания Верховного совета, снял флаг ГССР и сбросил его вниз под аплодисменты митингующих. Акции начались 5 ноября – их участники протестовали против намерения Кремля изменить Конституцию и фактически лишить союзные республики права выхода из СССР. Поначалу они носили «оборонительный» характер – как и 14 апреля 1978 года, когда студенты выступили в защиту конституционного статуса грузинского языка, протестующие требовали сохранения существующих норм. Но к последней декаде ноября участники митингов все чаще говорили, что Грузия должна добиться большего и стать независимой. 23-го по инициативе Национально-демократической партии на проспекте Руставели началась голодовка, вскоре к ней присоединились другие политики, студенты и даже школьники. Граждане, которые раньше не видели ничего подобного, затаили дыхание. 25 ноября красный флаг был сброшен на землю. 29-го Михаил Горбачев, столкнувшись с сопротивлением не только в Грузии, но и в ряде других республик, капитулировал, отказался от злополучных поправок и обратился к грузинской молодежи. Протестующие разошлись, поздравляя друг друга с победой. Дальнейшая судьба Габриэла Исакадзе сложилась трагически. Его постоянно избивали, 5 недель держали в психиатрической больнице, где накачивали препаратами, а затем перевели в тюрьму. Исакадзе дали три года, но благодаря Мерабу Костава, который развернул кампанию сбора подписей и ходатайств представителей интеллигенции, его в конце концов освободили. Позже он вступил в Национальную гвардию и, когда в августе 1991-го она раскололась, остался верен Звиаду Гамсахурдия. После окончательного поражения «звиадистов» он какое-то время скрывался, но 31 декабря 1993-го приехал в Тбилиси, чтобы встретить Новый год с семьей. Вскоре дом окружили. Габриэл Исакадзе был застрелен.
25 ноября 1990-го в окрестностях Цхинвали разгоралось пламя конфликта, который в последующие годы унесет тысячи жизней. Фамилии его первых жертв, Тигиева и Тегашвили, были фатально созвучны. Считается, что эскалация началась 23 ноября, когда осетинские активисты и представители внутренних войск МВД СССР не пропустили в Цхинвали автоколонну с тысячами грузин, которые во главе со Звиадом Гамсахурдия, Нодаром Натадзе и другими лидерами намеревались провести в городе митинг. Напряженность начала нарастать раньше: осетинская организация «Адамон ныхас» бурно протестовала против государственной программы грузинского языка, утвержденной властями ГССР (15.08.91), грузинскую общественность возмущало решение цхинвальских депутатов (10.11.91) о преобразовании автономной области в автономную республику (шесть дней спустя Президиум ВС ГССР аннулировал его, признав антиконституционным). С обеих сторон звучали весьма радикальные заявления, но именно эпизод с автоколонной, которая после длительного противостояния развернулась и покинула окрестности Цхинвали, будто бы визуализировал конфликт и послужил его детонатором. Столкновения, провокации и убийства последующих дней стали возможны в том числе и потому, что ситуацию пытались использовать разные силы – их интересы в чем-то совпадали, а в чем-то противоречили друг другу. Многие осетинские и российские авторы утверждают, что Гамсахурдия и первый секретарь ЦК КП Грузии Гумбаридзе руководствовались одним планом, разработанным чуть ли не совместно, а грузинские не видят никакой разницы между устремлениями цхинвальских радикалов, местных партийных функционеров и Москвы, где тогда тоже конкурировали влиятельные группировки. Это неоправданное упрощение: вероятно, именно существование многочисленных центров принятия (не самых разумных) решений и создало зоны безвластия и хаоса на стыке их интересов не только в Грузии, но и в других советских республиках. Произошедшее тогда, тем не менее, не считалось необратимым: после июльского кровопролития в Абхазии и ноябрьского в окрестностях Цхинвали большинство граждан все же верило, что все как-то образуется. Этнополитическая мобилизация еще не достигла кульминации, а ужасная развязка не казалась предопределенной. Слабеющие коммунисты пытались переключить внимание масс на позитивные события – например, на первый международный турнир по грузинской борьбе, открывшийся в тот день в Тбилиси. Спортивные комментаторы глухо намекали, что многие иностранные участники не приехали на него из-за интриг Москвы и это не удивительно. После того, как 9 апреля 1989 года советские солдаты при разгоне митинга в Тбилиси убили два десятка человек, общественность рассматривала любое, даже далекое от политики событие сквозь призму противостояния борющейся за независимость нации и Кремля, желающего ее погибели.
25 ноября 1990-го жители Грузии внимательно читали прессу. Избранный 28 октября Верховный совет только-только приступил к работе. Большинство мест в нем получил «Круглый стол – Свободная Грузия», безраздельное правление Компартии завершилось. Граждане вчитывались в строки новых законов и постановлений (об амнистии, об отмене советских праздников и т. д.), пытаясь разглядеть за ними контуры новой жизни. Газеты пестрели многочисленными – иногда дельными, иногда совершенно безумными – законодательными предложениями организаций и индивидов, а также портретами новых министров: Лия Андгуладзе (образование), Нодар Цулейскири (культура), Гурам Абсандзе (финансы), Дилар Хабулиани (МВД), Гоги Хоштария (МИД) и др. Пройдет не так много времени, и сторонники Гамсахурдия проклянут некоторых из них вместе с премьером Тенгизом Сигуа за предательство, похвалят других за верность, а остальных просто забудут. Представители «Круглого стола» и их оппоненты из Национального конгресса продолжали переругиваться, из зон будущих масштабных конфликтов поступали тревожные сообщения, столичная элита начинала брезгливо и настороженно морщиться, представляя, что могут сделать Гамсахурдия и его сторонники, получив всю полноту власти, но общество, тем не менее, в эйфории от победы над опостылевшими коммунистами ожидало триумфального провозглашения независимости и перемен к лучшему. Газеты также писали о захоронении в Гелати доставленных из Трабзона останков последнего царя Имеретии Соломона II (причислен к лику святых в 2005-м) и публиковали фотографии патриарха Илии II, возглавлявшего шествие. В советский период такое было едва ли возможно, несмотря на то, что московские функционеры на словах всегда подчеркивали уважение к грузинской истории, превратившейся во второй половине XX века в своеобразную светскую религию, поскольку она допускала проявление «дозволенных свыше» национальных чувств. Но проблема для Кремля заключалась в том, что в 1810-м Соломон II возглавил восстание против Российской империи, после поражения которого был вынужден бежать в Османскую. Исследователи пытаются разобраться в конфликтах политиков ранних 90-х и, как правило, уделяют мало внимания хорошо продуманным действиям Илии II. Они позволили ему укрепить авторитет и занять уникальное место не только в общественной, но и в политической жизни страны.
25 ноября 1991 года от радостных ожиданий не осталось и следа. Сторонники и противники Гамсахурдия постоянно митинговали, вооруженные формирования готовились к решающему столкновению. В тот день состоялась сессия Верховного совета и стало известно о ряде новых назначений, в частности, Важа Абакелия сменил Вахтанга Размадзе на посту генпрокурора. В тот период Гамсахурдия несколько раз намекал, что в МВД и прокуратуре окопались его тайные враги, интриги которых привели к фатальному для властей по своим последствиям разгону митинга 2 сентября, аресту лидеров оппозиции, приостановке действия закона «О политических объединениях граждан» и т. д. Многие видели в этом лишь подтверждение слабости президента. Лихорадочные кадровые решения поздней осени были, по сути, последней попыткой консолидации ускользающей власти. На следующий день, 26 ноября, научный совет Института грузинской литературы им. Руставели присвоил Звиаду Гамсахурдия степень доктора филологии. Сложно сказать, мог ли он представить, что четыре недели спустя окажется в осажденном его вооруженными противниками здании Верховного совета, а позже публицисты будут долго спорить, в чем заключалась его главная ошибка. Он не разделил, а сплотил своих противников, несмотря на их разные устремления и социальное происхождение (часть советской номенклатуры, лидеров национально-освободительного движения, «цеховиков», криминальных авторитетов и т. д.), возможно потому, что не изучал теорию элит основательно, а пытался постичь ее на ходу, наощупь, эмпирически. Этот дефицит знаний и опыта управления нельзя было компенсировать за счет харизмы, импульсивных кадровых решений и законодательных инициатив. Сообщавшую о них прессу читать неприятно – первым зловещим симптомом политического кризиса в Грузии всегда становится радикальная поляризация в СМИ. Количество нейтральных репортажей и взвешенных аналитических статей резко уменьшается, в информационном поле резвятся пропагандисты. Так было всегда, так есть и так…
25 ноября 1992 года о позиционных изменениях на абхазском фронте не сообщалось, а поэт Шота Нишнианидзе написал стихотворение «Солдаты и журавли», которое на следующий день опубликовала «Сакартвелос республика». Оно не похоже на известное произведение Расула Гамзатова, в нем много призывов к борьбе, а в последней строке журавлиный клин уподоблен треугольной шляпе – небо снимает ее перед абхазскими и грузинскими могилами. Стихотворение, наполненное грозными образами, завершается опустошенным кадром – в нем, как и в конце любой войны, остаются только небо, журавли и могилы. Российские офицеры в тот день заканчивали подготовку к переброске (на вертолетах) отряда Шамиля Басаева в Очамчирский район, где он вскоре занял село Кочара. Возможно, они вспомнили об этом три года спустя на развалинах Грозного и других городов Чечни. Из зоны конфликта приходили дурные вести, но к концу ноября 1992-го общественность постепенно оправилась от шока гагринской катастрофы, а парламентские выборы придали новый импульс политической жизни. Однако надежды не сверкали, как 2 года назад, а едва теплились, словно керосиновые лампы, заправлять которые к тому времени научились все. Трудно определить, что подпитывало те надежды – стремление к свету или желание оставить в прошлом кромешную тьму государственного переворота, братоубийственной войны, грабежей, нищеты, голода, беспрестанного страха за себя и близких. Психика выдерживала не всегда – как-то раз одна женщина принялась рассказывать во дворе, что в очереди за хлебом она увидела Смерть. Напряжение разрядил ее сосед, который каким-то особенным, седативным тоном проговорил: «Главное, что она не полезла без очереди!».
25 ноября 1993-го парламент продлил на два месяца действие режима чрезвычайного положения. Тогда закон назывался мягче – «О чрезвычайных правилах»; в слове «положение», безусловно, есть что-то всеобъемлющее и всепроникающее. Но сути это не меняло, ад, в котором жила Грузия, оставался адом. Страна опустилась на самое дно, и снизу никто не стучал. К сожалению, грузинская публицистика и годы спустя не выдавила из себя столь же точного описания той реальности, какое выплеснул на страницы «Neue Zeitung» Курт Кузенберг 18 марта 1952-го, рассказывая о послевоенной Германии: «Люди, словно дети, принялись чинить разодранную в клочья сеть человеческих отношений». Кузенберг настойчиво рекомендовал своим читателям вспомнить это «страшное, зловещее, оборванное, голодное и холодное время», это безвременье, когда в отсутствие государственного порядка разобщенный, раздробленный, рассеянный народ создавал новую мораль и новые социальные основы: «Порядочность теперь не означала, что нельзя ловчить и хитрить, а то и красть еду. Однако в этой полуразбойничьей жизни была своя разбойничья честь, возможно, более нравственная, чем сегодняшняя чугунная совесть» (цитата из книги Харальда Йенера «Волчье время. Германия и немцы: 1945-1955»). Проблема тут не в различиях (по большей части воображаемых) национальных характеров – опасаясь задеть чувства аудитории, мы обычно не договариваем, маскируя бескомпромиссные выводы горестным бормотанием: «Это был ад… Какой же это был ад…», отстраняясь от него так, словно жившие в том аду люди были не нами, а «другими».
25 ноября 1994-го и даже в последующие дни газеты продолжали писать – причем на первых полосах – о футбольном матче, состоявшемся 16-го. Грузия – Уэльс: 5:0, 5:0, 5:0!!! Потомкам трудно оценить значение той победы, но они могут представить, что пытаются выбраться из темного леса, где рыщут свирепые хищники и призраки (по-хорошему, представлять это нужно два-три года подряд), и внезапно видят, как неподалеку путеводной звездой вспыхивает веселый и беззаботный фейерверк. 5:0 и точка! Никто никогда не измерит, что и в какой степени подпитывало надежды: первые попытки разоружения потерявших берега банд, почти незаметные шаги к восстановлению самых примитивных форм экономической жизни на фоне падения купона в пропасть (когда еще нам удастся швырнуть на замызганный прилавок несколько миллионов…) или мячи, которые один за другим влетали в ворота ни в чем не повинных валлийцев. 5:0 в переводе на сумрачный язык подсознания означало «Живи!».
25 ноября 1995 года состоялось первое заседание новоизбранного парламента. В него попали правящий «Союз граждан», НДПГ и «Возрождение» Аслана Абашидзе. Другим политическим объединениям досталось лишь несколько мажоритарных мандатов – слабые партии периодов национального движения и смуты (они именно так и называются) не преодолели 5-процентный барьер. Это полностью укладывалось в логику консолидации власти. Депутаты заседали в отреставрированном здании бывшего Верховного совета, в ходе переворота повстанцы (оппозиционеры? мятежники? революционеры?) долбили по нему из всех видов оружия, но не разрушили полностью, поскольку пленные немцы строили добросовестно и аккуратно. Перед его главным фасадом шла подготовка к инаугурации президента (она состоялась 26-го), и сотрудники службы охраны тщательно осматривали окрестности, что никого не удивляло, поскольку после покушения на Эдуарда Шеварднадзе не прошло и трех месяцев. Чувствовал ли он себя триумфатором? По сути, он одержал победу не только в президентской гонке и не столько над неудачливым конкурентом Джумбером Патиашвили. Куда более опасным противником был Джаба Иоселиани, как и другие руководители «Мхедриони», которые к тому времени (по крайней мере отчасти) вырвались из-под контроля крестного отца организации. Тот день большинство из них провело за решеткой. Шеварднадзе так или иначе сумел нейтрализовать угрозы, исходившие от «звиадистов», выбить из политики еще двух бывших партнеров по Госсовету, Китовани и Сигуа, постепенно создать опору в силовых структурах и стабилизировать государство. Оно оставалось очень слабым, коррумпированным и криминализованным, но во второй половине 1995-го получило хоть какой-то фундамент – новую Конституцию, новую валюту и новый парламент, где рядом со старыми негодяями (опечатка, депутатами) появились молодые и перспективные. Шеварднадзе будто бы собрал окровавленные обломки, сколотил из них шаткий, неказистый трон и уселся на него. Его поклонники в свое время утверждали, что во второй постсоветский период правления власть в разрушенной страной причиняла ему только боль, тогда как противники говорили, что, распоряжаясь судьбами людей, он испытывал наслаждение. Для начала им следовало бы выяснить, могут ли политики отделить одно от другого.
Читайте также Грузинская история сослагательного наклонения25 ноября 1996 года на расширенном заседании правительства с энтузиазмом сообщили, что за 10 месяцев налоговой и таможенной службам удалось мобилизовать в бюджет 240 миллионов лари. Чтобы оценить тогдашнее состояние государства, даже с учетом того, что лари «похудел», стоит вспомнить, что за 10 месяцев нынешнего года налоговые поступления составили 16,5 миллиардов. В тот же день грузинские газеты опубликовали заявление: «В «выборах» в Абхазии не смогло принять участие население, изгнанное в ходе военных действий с мест своего постоянного проживания. Уже по одной этой причине мероприятия 23 ноября нельзя признать ни юридически легитимными, ни политически обоснованными». Вряд ли кто-нибудь угадает с трех раз, кто был его автором. Грузинское правительство? Нет. ООН? Нет. Министерство иностранных дел Российской Федерации! Слишком много воды и крови утекло с тех пор, и мало кто поверит, что когда-то такое, пусть фарисейское заявление было возможно в принципе.
А вот опубликованная 25 ноября 1997-го заметка о проекте железной дороги Баку – Тбилиси – Карс, крошечная, но с картой и на первой полосе. Рассуждения об обретении геополитической функции, расширении транзитных потоков и международных связей, создании ГУАМ в тот период были в тренде: страна делала первые осторожные шаги к выходу из-под российского протектората. Пять лет спустя, 25 ноября 2002 года, Шеварднадзе в традиционном радиоинтервью, с которого начинался каждый понедельник, подробно расскажет о Пражском саммите НАТО (21-22.11.02), где Грузия впервые официально заявила о желании вступить в альянс.
Стоит отложить на время исторический калейдоскоп, несмотря на то, что можно вспомнить многое о ноябре 2003-го, 2007-го, 2011-го, 2019-го и о любом другом месяце и дне, даже если он не обведен в календаре и не кажется примечательным, но зачастую рассказывает о внутреннем состоянии страны и каждого ее жителя ничуть не меньше, а то и больше памятных дат, вокруг которых пропаганда соткала непроходимую паутину лживых и в то же время убедительных нарративов. Последовательное изложение событий всегда подталкивает нас к поиску некой логичной линейной динамики прогрессивного развития, к рассказу о том, как государство продвигалось через тернии к европейским звездам, постепенно становясь богаче, сильнее, демократичнее. Персоналистские режимы не способны дать гражданам свободу, но могут долго и проникновенно рассказывать им (характерный пример – российские телесериалы), из какой трясины выбиралась страна. И те, оглядываясь назад, чувствуют себя не только защищенными и сытыми (все относительно, но тем не менее), но и высокоморальными по сравнению с персонажами 90-х.
Тогда оружие рождало власть на ходу не в масштабах всей страны, а в каждом конкретном эпизоде обыска, зачистки, ограбления, и человек в грязном камуфляже или – в модном по тогдашним меркам и кошмарном по нынешним – пиджаке на какое-то время становился верховным судьей, прокурором, реже адвокатом и даже царем и богом, возвращая ситуацию к «плероматическому первоначальному состоянию, в котором разделения властей на законодательную, исполнительную и пр. еще не произошло» (формулировка из книги Джорджо Агамбена о феномене чрезвычайного положения). Но кичась своей властью, он тем не менее помнил, что может ответить за перегибы перед кем-то более сильным и свирепым. Позже публицисты нередко изображали их чудовищами, и они, безусловно, создали для этого тысячи поводов, хотя во многих из них при удачном стечении обстоятельств можно было задеть какую-то человеческую струну. Режимы, сменявшие друг друга после принципиального перелома 1995-го, противопоставляли хаосу закон, срывая аплодисменты исстрадавшегося населения, которое надеялось, что жизнь и собственность наконец-то будут защищены, и в то же время способствовали рождению нового человека – для него моральное начало ограничивается исключительно рамками законного (хотя бы формально), приятного и выгодного (для него лично). Результат отразился даже на лексическом уровне: политические оппоненты часто называют друг друга бездушными, бессердечными, безмозглыми, рабами, нелюдями. Основой самых распространенных оскорблений является отрицание человеческих качеств, своего рода «зомбификация». Это точно плоды многолетнего прогресса или что-то другое? Если какая-то магическая кнопка внезапно отключит все государственные институты, начнет ли часть граждан грабить и убивать друг друга, как в 90-х? Будет ли их больше или меньше, чем тогда? Станут ли они более жестокими? Относительному улучшению ситуации в стране и даже наблюдению за историческим процессом сквозь призму прогрессивного развития всегда сопутствует опаснейшая иллюзия морального и интеллектуального превосходства над человеком прошлого (хронологического, культурного, политического), которая делает с сознанием примерно то же самое, что атомная бомба с густонаселенным городом.
Тяжелый день 25 ноября 2024 года подходит к концу. Он, словно камень, тянет на дно связанные с ним расчеты, эмоции и надежды. От каждого из нас зависит, растворятся ли они в бездне забвения или все же зацепятся за память и когда-нибудь позволят сделать важные выводы. Вопреки крылатым выражениям, история не проводит никаких уроков, не наказывает и не награждает, но лишь позволяет рассматривать осколки прошлого, в каждом из которых отражается наше нынешнее состояние, а не подлинные мотивы и страсти живших давным-давно людей. Поэтому завтрашний день стоит наполнить чем-то более ценным, чем сожаление об утраченных возможностях и сочетании обстоятельств, которые не повторятся уже никогда.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции