11 июня силовики из Чечни и Дагестана ворвались в квартиру в Махачкале, где от своих родителей скрывалась 22-летняя Халимат Тарамова. В штурме участвовал отец девушки, Аюб Тарамов, бывший министр ЖКХ Чечни, который увёз дочь домой. По информации "Российской ЛГБТ-сети", Халимат бежала из-за сексуальной ориентации: её насильно выдали замуж, избивали, угрожали смертью. Спустя три дня после похищения на ЧГТРК "Грозный" вышел репортаж, где Халимат говорит, что у неё "всё хорошо" и она находится "в кругу семьи".
Your browser doesn’t support HTML5
"Халимат Тарамова нуждается в помощи"
"Кризисная квартира", куда ворвались силовики, была арендована для Халимат и других женщин, оказавшихся в трудной ситуации, движением "Марем", которое было основано дагестанской журналисткой и правозащитницей Светланой Анохиной. Она тоже присутствовала при вторжении, против неё и её соратниц были составлены протоколы о невыполнении требований сотрудников полиции. Полицейские также требовали от Халимат написать заявление, что её в "кризисной квартире" удерживали насильно. Халимат такое заявление писать отказалась, суд над активистками не нашёл события правонарушения.
Радио Свобода поговорило со Светланой Анохиной – о бесконечном потоке беглянок и их абсолютной беспомощности перед государственной машиной, всегда защищающей интересы мужчин.
– Русская в Дагестане борется за права женщин. Какая-то колониальная картинка немного, расскажите о себе, как вы к этому пришли?
Светлана Анохина
– Ага, мне всё время говорят, чтобы убиралась к себе в Рязань, в Казань, в Сызрань и там решала проблемы тамошних женщин. Мне до фига лет, я родилась в Махачкале. Я пятое поколение, родившееся в Махачкале, мои дети – шестое, внуки – седьмое. Я начинала как корреспондент, потом редактор отдела "Культура" сначала в дагестанской газете "Новое дело", потом в "Черновике", социалка меня не интересовала, пугала даже. А потом я придумала проект "Был такой город" – это воспоминания махачкалинцев, а потом дербентцев о городе, о людях, которых они помнят: про хулиганов, красавиц, торговцев семечками, сапожников. Получилось две книжки.
Этот проект притащил меня к градозащите. Когда в Махачкале на месте парка, где я скакала в детстве, пытались построить музей "Россия – моя история", во мне что-то сработало. Я вообще очень не люблю митинги, сосед слева может иметь в виду совсем другие вещи, когда трясёт таким же плакатом. Но тут я увидела, что я в этом не всегда права, выступление единым фронтом совершенно разных людей, которым просто был дорог город, увенчалось успехом. Мы там стояли рядом – парень сталинист, от чего меня трясёт, салафит, суфий, ЛДПР, и мы вместе это отстояли, оказалось, что мы можем.
– Против строительства православного храма вы тоже выступали.
– Не против храма, а против любого строительства в парковой зоне, потому что Махачкала – город южный, жаркий, мы тут задыхаемся. Наши чиновники выбирали парки и тут же намеревались что-то строить, как они всегда говорят, очень нам нужное. А нам осточертело причинение нам бесконечного счастья, и мы стали с ними судиться, создали группу "Город наш". От музея удалось отбиться, по храму ещё идут суды.
Митинг против строительства православного храма в парковой зоне в Махачкале
– Так, с городом понятно, а кавказские женщины как в вашей жизни появились?
– Очень просто. Я же девочка. Ну, была девочка, теперь женщина. Естественно, я феминистка. Я не представляю, как можно быть женщиной и не быть феминисткой. И я главный редактор "Даптара", портала, который пишет о женщинах, мы так и называемся – женское пространство Северного Кавказа.
Нулевая беглянка
– Есть группа "ВКонтакте" "Феминизм. Кавказ". Я там ничего не публиковала, мне написали из одной организации, чтобы я завела себе аккаунт в ВК, потому что есть запрос на помощь. Это 2014 год. Девушка из Дагестана обрушилась на меня без документов, без денег, в чём была. Её собирались насильно выдать замуж, она сбежала, и вот стоит у меня в дверях. Я её вывозила в другой регион, не было ни подготовки, ни понимания, что делать, а действовать надо было незамедлительно. Мы с ней много разговаривали в дороге, и я поняла… что ей не надо никуда бежать, что на неё слишком давят родители и она от безвыходности бежит, а там учёба, друзья, они просто её вытолкнули, вынудили сделать шаг, который ей ничего, кроме хлопот и бед, не принёс бы. Мы доехали, я оставила её в кризисной квартире, передала адвокату, попросила записать видео для родителей, а сама вернулась домой и стала искать, кто бы мог в её селе выступить в её защиту. К моей радости нашёлся то ли её двоюродный дед, то ли кто, он не знал о ситуации, а услышав, сказал: "Вы что, обалдели? Оставьте её в покое, пусть возвращается". Она вернулась домой, по последней информации, у неё всё было хорошо, не знаю, насколько хорошо и как долго будет хорошо, но она получила такой опыт сопротивления. С тех пор ко мне начали обращаться.
Пикет в защиту арестованного главного редактора издания "Черновик"
В 2017 году я снова встряла: готовила текст и хотела посмотреть, как проходят суды по изнасилованиям. Подруга адвокат привлекла меня как представителя потерпевшей к процессу о групповом изнасиловании. Это было тяжёлое для меня испытание. Я поначалу возрадовалась, что могу участвовать в процессе наравне с адвокатом, и я их [подсудимых] просто замучила. Я насмотрелась фильмов американских, где адвокат косвенными вопросами припирает преступника к стенке, а тот раскаивается, рыдает, и все аплодируют. И меня в этом маленьком Новолакском районном суде возненавидели все. Обвиняемые, их адвокаты, судья и, по-моему, даже охрана. Это было радостно. Мне удалось дважды доказать очевидное враньё: они, разумеется, её обвиняли во всём, говорили, что она проститутка, а они недоплатили. После этого суда, он длился полгода, у меня был нервный срыв. Атмосфера в суде была невыносимая, пропитанная какой-то казармой, шуточками. Один из адвокатов этих мерзавцев пытался доказать, что эта барышня непорядочная, на основании того, что видел, как мы с ней курили на улице. "Она же ку-у-рит!" – говорил он. Курит, значит, шалава. И я видела, что эта аргументация находит одобрение и понимание среди всех присутствующих мужчин, включая судью. Их всех посадили, но меня это выбило из колеи на пару месяцев.
До этого, ещё в 2015 году, меня прибила история Марем Алиевой, в память о которой я решила назвать нашу группу. Она бежала из Ингушетии от мужа, Мухарбека Евлоева. Знакомые правозащитники попросили поговорить с ней и определить, насколько серьёзный у неё кейс. Я такая важная была, начала употреблять слово "кейс". Я с ней поговорила, и мне показалось, что она присочиняет. Знаешь, она говорила о риске для жизни и в то же время сетовала, что у мужа, от которого она сбежала, остались золотые украшения. Я тогда совсем забыла, что у меня в 18 лет был собственный муж, который меня… можно сказать [пилил] абсолютно за всё, и что у человека в такой ситуации меняется восприятие реальности, трудно ожидать от него адекватности. Я ей не поверила. К счастью, моё экспертное заключение не имело никакого значения, меня выслушали, но всё равно её вывезли. А потом она вернулась к мужу, и больше её никто не видел, нашли в доме фен с окровавленными волосами. Дело по убийству замяли, Евлоева осудили на шесть лет за похищение сестры Марем, которая за неё боролась, но он вышел через полгода! Потом я больше узнала об истории Марем, например, что однажды муж в качестве наказания отрезал ей фалангу пальца. А в другой раз обрил её наполовину, правда, потом как хороший муж дал ей деньги, чтобы она наращивала волосы. Это ударило по мне очень сильно, это моё "экспертное мнение" было мнением человека, который забыл, как это бывает, и берётся судить, насколько беда страшна. Рано или поздно это может кого-нибудь погубить. Я тогда поняла, что когда человек кричит: "Спасите, меня убивают!", надо бежать спасать, а потом уже разбираться.
– Откуда деньги, Светлана?
– Свои тратим, люди добрые присылают. Когда создали "Марем", тут же стали приходить переводы на карту. До того, как сняли кризисную квартиру, все у меня дома останавливались, да и сейчас в моей однушке то адвокаты живут, то правозащитники. Крутимся, в общем.
Холодный тёплый дом
– Поскольку мне часто приходилось вывозить женщин, просящих о помощи, я знала, как мне казалось, много кризисных центров, которые могут защитить беглянок. Меня больше всего беспокоили именно беглянки, я не знаю более уязвимых людей, чем женщина, которая бежит от преследований, угроз и насилия, да ещё и с детьми. И вот, в конце 2019 года я направила в кризисный центр "Тёплый дом на горе" в Махачкале Асю Гажаеву из Чечни. Она впахивала, тянула на себе пятерых детей и хотела развестись, но ей не давали. Её сначала послали религиозные деятели, сказав, что она наговаривает на прекрасного мужа, потом он у неё выкрал детей, но Ася оказалась крепким орешком, она их забрала, и мы её прятали в "Тёплом доме на горе". И тут обнаружилось, что этот шелтер вовсе не убежище, а место дикой эксплуатации, насилия и угроз. И мы, четыре журналистки, все, кто писал о "Тёплом доме", направлял туда женщин, оказывал помощь для сбора денег, мы поняли, что мы обязаны рассказать об этом. И мы сделали большой материал "Холодный тёплый дом на горе". Я подавала заявление в полицию, но мне отказали в возбуждении дела. "Тёплый дом" продолжает работать, получать гранты.
Вся информация о кризисных центрах есть в открытом доступе, но они не знают, что гуглить
Чуть раньше я познакомилась с Марьям Алиевой, у неё был блог "Дневники горянки". Мы встретились с ней для интервью, я хотела написать о ней: о девочке, которая уехала из Дагестана, но носит яркие этнические наряды и этот кусочек, пусть немного карнавальный, но культуры Кавказа, несёт в вашу промозглую Москву. Когда мы встретились, мы практически не говорили об этнографии, потому что застряли на теме, болезненной для нас обеих: о масштабах рядового насилия, не вызывающего даже удивления, воспринимаемого как норма. Обнаружилось, что к Марьям часто обращались женщины за помощью, и ко мне обращались. И мы решили объединить силы (после истории со штурмом кризисной квартиры Марьям Алиева написала в своём инстаграме, что вышла из группы "Марем". – Прим. РС). К нам подтянулись ещё несколько девчонок, и мы решили открыть активистскую группу.
Самая большая беда женщины в сложной ситуации – она не знает, куда идти. Вся информация о кризисных центрах есть в открытом доступе, но они не знают, что гуглить. Они пишут нам "спасите, я не могу больше жить, меня убивают" или "я покончу с собой". Им нужен кто-то, кто возьмёт за руку, разберёт подробно, какая помощь нужна, а потом направит – к психологу, к юристу, в шелтер.
– То есть это не всегда побеги?
– Обращений масса по самым разным поводам. Девочек шантажируют фотографиями – снимут её на улице, выложат в группу пакостную, и само нахождение в этой группе – это уже пятно на репутации, уже скандал в семье. Был случай, когда одна 17-летняя балда в отместку за что-то сняла свою подружку, вертящуюся перед зеркалом в новом лифчике, и выложила в группу. И девочка эта со своей мамой в ужасе, что братья и отец узнают и их поубивают, они платили и платили, а эти мерзавцы удаляли из одной группы и перекидывали в другую. Вытащили порядка 30 тыс. Марьям вышла на барышню, которая выложила фото, и объяснила ей, что ты хоть и несовершеннолетняя, но это уголовное преступление. Уже её мама приложила усилия, чтобы та фотография из сети исчезла.
Муж настаивает, чтобы она рожала, а она уже физически не может, у неё всё болит, у неё нет сил
Однажды обратилась мама девочки, обнаружившая, что её дочь употребляет вещества. Мы нашли центр, который помогает женщинам с зависимостями, оплатили, она там лечилась несколько месяцев.
Другой раз позвонила женщина, говорила, задыхаясь от слёз, что у неё четверо детей, муж не работает, на ней дети плюс свекровь, и она оказалась вдруг беременной. Муж настаивает, чтобы она рожала, а она уже физически не может, у неё всё болит, у неё нет сил. Она просила денег на аборт. Мы готовы были собрать, но она перестала выходить на связь. Такое часто бывает.
Обращалась девочка, к которой ещё в детстве приставал дядя, она готовилась к свадьбе, и была в ужасе, потому что не знала, осталась ли она девственницей. У неё воспоминания об этом оказались очень затёрты. Я звонила подруге гинекологу, чтобы та её приняла бесплатно, когда никого не будет, потому что для девочки пойти в больницу у всех на глазах было невозможно. Оказалось что всё в порядке и страхи напрасны.
– "Марем" вы создали в прошлом году, сколько к вам женщин за это время обратилось?
– Вот с начала января, я для тебя специально посчитала, – 169 кейсов, но это только то, что мы сейчас вспомнили. Через нашу кризисную квартиру, куда вломились менты, за неполные полгода прошло 10 женщин, две из них с детьми. Но это только те, кто там оставался хотя бы день, а те, кого эвакуировали сразу же, я их и не считаю. С 2014 года только я принимала участие в вывозе порядка 30 человек. Да что там говорить, когда нас держали в ОВД после похищения Халимат, я, прячась в туалете, консультировала очередную беглянку!
Не всем нужно бежать. Меня сейчас обвиняют, что я краду девушек, сманиваю их в ЛГБТ, это смешно, но напрягает. Я всё время подчёркиваю: перед тем, как принять решение, вывозить человека или нет, я с ним долго общаюсь. Я сразу говорю: я тебя не отговариваю и не подталкиваю, ты можешь со мной быть на связи сколь угодно долго и помнить, что если ты прыгнешь, я тебя поймаю.
У нас был случай, когда двум девушкам мы отказали, потому что они были настолько несамостоятельны... Я с ними говорила несколько месяцев и поняла, что какая бы там ни была помощь и шелтер, их страшно оставлять одних, они потенциальные жертвы кого угодно. Их растили в оранжерее, но при этом гнобили. Это всё, конечно, не рассматриваешь, если есть угроза жизни. Там не было угрозы, была просто невыносимая, обыденная хтонь. В общем, мы сначала выясняем, какая женщине нужна помощь, и потом эту помощь оказываем, исключение составляют разве что истории о сексуальном насилии над детьми, которых очень много и которые все уходят в песок, не удаётся возбудить дел, если насилие совершается внутри семьи.
Не так давно мы разрабатывали операцию, чтобы маму вывести из-под давления семьи. Она обнаружила, что отец мужа пристаёт к её восьмилетней дочери. Она оставила в комнате телефон с включённой камерой, потом посмотрела видео и ужаснулась. Она об этом тут же написала мужу, он сказал: "Я приеду через 10 дней, пока ничего не делай". Какие 10 дней? Тут надо всё немедленно бросать и мчать. Она пошла к психологу, показала видео, психолог почему-то не вызвала ментов, хотя должна была. У нас же все входят в положение. Тут страх рыпнуться, потому что вдруг окажут такое давление, что сломана будет и мама, и девочка. И мы продумали целый план, что она пойдёт к нашему психологу, якобы потому, что дочка плохо спит, а та должна была связаться с нашим юристом и с полицией. За несколько дней маму прогнули. Она не пришла.
Другая 15-летняя девочка сообщила о сексуальном насилии со стороны старшего брата. Она рассказала об этом в присутствии матери и учительницы в школе, мама ответила, что это тебе испытание от Аллаха, мы скоро его женим, всё нормализуется. Мы звонили всем, звонили Ежовой (Марина Ежова – уполномоченная по правам ребёнка в Республике Дагестан. – Прим.), она этим занялась, но никто девочке не верил, в конце концов её забрали в реабилитационный центр для детей, но дело не было возбуждено, она больше на связь не выходила, возможно, у неё просто забрали телефон.
– Из каких регионов обращаются?
В Дагестане тоже могут убить, но с меньшей вероятностью, в Чечне скорее всего так и сделают
В основном Дагестан и Чечня. Но были женщины из Самары, из Подмосковья, из Уфы, даже из Украины. Если девушка из Чечни, мы всегда принимаем усиленные меры безопасности, потому что понимаем, что возвращение после побега чревато очень серьёзными последствиями. В Дагестане тоже могут убить, но с меньшей вероятностью, в Чечне скорее всего так и сделают, тем более что это становится вопросом не родительского решения, а это республиканская политика. Я помню, как покойная Хеда Саратова (член Совета по правам человека при Рамзане Кадырове. – Прим. РС) говорила по поводу трёх девчонок, которым удалось сбежать, что это преступление – бежать от родителей. Это отмашка и выражение общественного мнения. Там ещё четвёртая была, которой убежать не удалось, я не знаю, жива она или нет.
Невозможно купить билет, невозможно оформить банковскую карту, ничего невозможно сделать, чтобы об этом не узнали родные, даже если девушка не находится в розыске
– Беглянок ловит полиция не только на Кавказе, но и в других регионах. Я недавно писал о Милане Магомедовой, которую полиция в Санкт-Петербурге выдала родителям, а потом почти то же самое повторилось в Екатеринбурге. Получается, что против этих девушек не только родители и Рамзан Кадыров – вся правоохранительная система.
– Вы не представляете всех объёмов. Женщина на каждом шагу наталкивается на то, что её сдают. Её сдаёт полиция, её сдаёт ПДН (инспектор по делам несовершеннолетних. – Прим. РС), её сдают все. Чем прославился "Тёплый дом на горе" – тем, что, не сумев сладить с этой Асей Гажаевой, они вызвали на неё ПДН, сказав, что у неё дети в школу не ходят. А как они могут ходить в школу, если шелтер всё время переезжает, если Ася не может устроиться на работу, если любая попытка социализации приводит к тому, что менты сдают информацию и женщина оказывается в таком кольце, которое постоянно сжимается? В каждой семье в Чечне, Ингушетии и Дагестане есть родственник, работавший или работающий в органах. У него есть кореша или сослуживцы, имеющие доступ к информации. Невозможно купить билет, невозможно оформить банковскую карту, ничего невозможно сделать, чтобы об этом не узнали родные, даже если девушка не находится в розыске. У нас так девочки спалились на митинге 31 января в Москве, и полиция сразу передала информацию родне. Одна из них возвращалась домой, её схватили на улице и увезли.
– Почему они так делают? Деньги?
– Потому что они воспитаны в одной парадигме: есть старший, он же батька, он же президент, он же главный пахан, он имеет право на своих граждан, на своих детей, он имеет право их есть на завтрак. Это не только кавказская, это общероссийская тема, но к Кавказу они проявляют повышенное демонстративное почтение. К примеру, подруги той девочки с митинга подали заявление о её похищении, и им товарищ мент по Краснопресненскому району Москвы сказал, что отец прав, он бы свою дочку так же вернул.
– В последние годы с положением женщин лучше становится или хуже?
Как только ты вякнул, что убил, потому что у тебя такая ментальность, тебе надо впаять срок вдвое больше
– Если сравнивать с советским временем, то хуже, потому что тогда была борьба с пережитками, в том числе и с похищениями женщин, с женским обрезанием. У меня отец был начальником уголовного розыска Республики Дагестан, он рассказывал, что убийства чести, например, были достаточно редким явлением и за это сурово карали. А сейчас делают послабления, потому что вникают в особенности региона, в особенности "ментальности". Какая к [черту] ментальность, я считаю, что как только ты вякнул, что убил, потому что у тебя такая ментальность, тебе надо впаять срок вдвое больше. Сегодня стало очевидно, что это планомерное, последовательное и совершенно осознанное давление на женские права как таковые, низведение женщины до существа второстепенного, не имеющего собственной воли, не имеющего права решать, как ей жить, и это поддерживается не только так называемыми традициями или религией, но и государством в целом. Я считаю, что это российская политика, которая в регионах имеет свою специфику и очень совпадает с видением ситуации наших прекрасных джигитов. То же самое противодействие принятию закона о профилактике домашнего насилия говорит само за себя.
– Что делать-то?
– Делать надо то, что мы делаем, как бы безнадёжно это ни казалось. Надо говорить, говорить, говорить, объединяться даже с теми, кого ты не любишь и кто не любит тебя. С исламскими авторитетами, например. У нас был кейс интересный, когда девочка бежала от мужа, и она не могла уехать, потому что ей нужен был развод. А имам, к которому она обратилась, отказывался рассматривать её просьбу, потому что она говорила невнятно, сбивалась, пугалась его, он представлялся ей сторонником её мужа, потому что религия – это мужская вотчина. Разумеется, она его раздражала. У меня есть голосовые сообщения, которыми они обменивались, это чудовищно: она задыхается от несправедливости, а его бесит сам её тон, он отвечает ей достаточно резко, раздражённым голосом мужчины, которого отвлекли женской ерундой. Мы сели с ней, я стала записывать факты: когда вышла замуж, когда был первый выкидыш и после чего, где ударил, как ударил, вызвала ли скорую. Есть ли махр, женщине в исламе полагается махр, свадебный подарок, который находится в её собственности всё время, пока она по собственному капризу не решит разводиться, тогда она должна вернуть его мужу. Махр – это подушка безопасности. Там была редкая гнида в мужьях: он нашёл порно с актрисой, даже не похожей на неё, а просто волосы были похожи, и он говорил, что разошлёт это всем родственникам, чтобы все знали, какая она гадина. На её попытки сказать, что это не она, он внимания не обращал. Мы всё записали, я перекинула это правозащитнику и журналисту Идрису Юсупову, он такой салафит с бородой. Он распечатал это всё и понёс к имаму, тот сказал: "Ты мне принёс 4 листа, я посмотрел, мне хватило бы и одного, чтобы сказать: да, все права этой женщины, гарантированные ей исламом, были нарушены, она имеет полное основание требовать развода и получить его". Это была огромная победа.
Светлана Анохина и Идрис Юсупов
– Вы в прошлом году уехали в Стамбул из-за угроз, потом вернулись. Почему?
– Угрозы были всегда, сейчас они обострились, появилась информация, что я бросила в Рязани или в Казани родную мать, не звоню ей, что у меня была судимость по квартирным аферам, что я сюда приехала отрабатывать какие-то заказы... Но я же безмозглая. Моя сильная сторона и уязвимая в то же время, что меня пока по башке не треснут, я это всерьёз воспринимать не буду. Я буду всё время бояться, но делать то, что считаю правильным, потому что у меня даговское, маховское даже, махачкалинское воспитание: заднюю не включать, бодриться и дерзко отвечать, даже если тебе ужасно страшно, и чем страшнее тебе, тем больше ты борзеешь.
Уехала я тогда не столько из-за угроз и уехала не сразу. Мне позвонили 22 июля [2020 года], а уехала я только 20 августа. Я тогда сразу подала заявление в полицию, ко мне тут же пришёл молодой человек в белой рубашечке, всё записал, взял аудиозапись, пошёл расследовать это жуткое преступление, и оно зависло. Просто зависло. Я вдруг поняла, что мы советуем девушкам обращаться в полицию, а тут я сама не могу довести дело до какого-то результата. Я почувствовала, что у меня почва уходит из-под ног, что закон просто не работает. Я уехала от усталости, это была передышка. Я не могу уехать совсем. Как я ни рвалась из этой Махачкалы, как я ни хотела уехать, как я ни уезжала, судьба всё равно меня приводила назад, потому что, кажется, моё место здесь.