Юрий Векслер: При нацистах Гиви стал свингюнге. Это в каком-то смысле антипод гитлерюнге. Быть ''свинговым парнем'' означало быть поклонником американского стиля в одежде и танцевать под американскую джазовую музыку. Именно таким и был в годы нацизма берлинский парень Гиви Маргвелашвили. Все это было если и не политическим протестом, то демонстрацией стилистического неповиновения, отказа от предписанного стиля жизни. Свингующую молодежь нацисты преследовали как инакомыслящих. Гиви Маргвелашвили вспоминает об этом времени:
Гиви Маргвелашвили: Свинг - мы обожали эту музыку. В то время это слушалось не так, как сегодня, это был политический импульс. Это связано с мечтами, иллюзиями, но все равно это придавало такой нюанс неповторимый. Потом меня поразило, что эта самая музыка перешла в Россию, и там тоже молодые люди этим восторгались. Почему это так? Потому что в этой музыке есть что-то объединяющее, что-то демократическое - все могут шевелиться как хотят.
Юрий Векслер: Батоно Гиви, как зовут его в Берлине русские друзья, имеет в виду то явление, которое в Советском Союзе называли ''стиляжничеством''. Он видит в стилягах советский вариант свингюгенда. Знает он о нем не понаслышке. Дело в том, что большую часть своей жизни Гиви Маргвелашвили прожил в Советском Союзе. Приход советской армии-освободительницы в Берлин стал трагедией для Гиви. Он вместе со своим отцом был арестован НКВД, а отец был вскоре расстрелян. Гиви был доставлен к дальним родственникам в Тбилиси, где он учился, а потом работал учителем немецкого и английского языка и начал писать, в частности, о философии Хайдеггера, причем писал на родном немецком языке. Кроме него, Маргвелашвили владеет английским, французским, а русский и грузинский изучал, уже живя в Грузии. С приходом перестройки он начал публиковаться в Германии, а в 1991 году вернулся в Берлин, где и живет по сей день.
И, в общем-то, вы вернулись...
Гиви Маргвелашвили: Поздно.
Юрий Векслер: Но в родной город, по сути дела.
Гиви Маргвелашвили: В родной город. Я же пишу по-немецки, мой читатель здесь. Уже ряд книг я успел здесь опубликовать, хотя резонанс еще далеко не такой, которого, по-моему, эти книги заслуживают.
Юрий Векслер: В ноябре 2008 года Гиви Маргвелашвили был удостоен высшей награды Германии - Федерального креста с лентой.
Вы себя считаете и философом, и писателем? Что важнее для вас?
Гиви Маргвелашвили: И то, и другое одинаково плохо. Я думаю, что я имею свое сказать, я хочу, чтобы это фиксировалось где-то, чтобы люди знали, как было мне между этими двумя государствами. Роман у меня вышел, называется он Der Kantakt.
Юрий Векслер: Кантакт - от слова Кант?
Гиви Маргвелашвили: Да. И там я ищу этого ''кантакта'' во всех слоях общества – и здешнего, и того, что в Грузии было. Это 800 страниц. Но продается плохо. Хотя я могу считать себя счастливцем, потому что нашел издателя.
Юрий Векслер: Хорошо ли вы помните Берлин до и во время войны?
Гиви Маргвелашвили: Да, конечно, помню. В западной части Берлина стоит разрушенная церковь Kaiser-Wilhelm-Gedächtniskirche. Я видел, как она горела. Я родился там, там живут еще друзья того времени, школьные, два друга живут в том квартале.
Юрий Векслер: Недавно Гиви Маргвелашвили опубликовал в Германии свою статью о философе Мерабе Мамардашвили ''Философия в действии''. Батоно Гиви познакомился с Мерабом Мамардашвили, когда тот в 1980-м году был вынужден покинуть Москву и искать работу в Тбилиси.
Гиви Маргвелашвили: Когда Мераб перевелся из Москвы в Тбилиси в наш Философский институт, я уже несколько лет работал над феноменологией. И естественно, когда я с ним познакомился и слушал его, я искал что-то общее с феноменологией и находил. Мераб - это философ мыслительного поступка, а Хайдеггер - философ мыслительного решения, настоящего решения, такого, где вы полностью, в силу своего собственного амбициозного бытия, выражены в этом решении. Чем это не поступок? То же самое. И много таких переходов между философией Мераба и феноменологией. Излучались его личностные качества, все были под его влиянием, все слушали его и не могли оторваться от того, что он говорил. Всегда подчеркивалось, что это его термин - ''авторский слой'', это сознание - это главное. Если этого слоя нет, то индивида нет фактически, философского индивида вообще нет, и общий индивид тоже оставляет желать лучшего. Авторский слой должен быть. Если этот слой есть, если человек, в силу своего умственного и мыслительного напряжения, этот слой в самом себе создал, то он уже в сферу сознания попадает и начинает ориентироваться по тому, что является настоящей ценностью в умственной жизни интеллигентного индивида. Мераб был той личностью, о которой сам говорил. И, конечно, он был критичным. Критичным к грузинам и к русским тоже. Например, его аргумент такой: в России нет цивилизованного общества, есть только элементы этого общества, но из этих элементов не была создана структура. А структура - это составная часть подлинного сознания, авторская структура всегда была. Вот когда он говорил об этом вопросе, он подчеркивал, что философия началась поздно в России: Чаадаев, потом прыжок — Соловьев, потом Шестов, Бердяев. Сосредоточенного мышления не было, была рассредоточенность, и так веками это было. Поэтому, говорил он мне, этот ужас, этот советизм там мог укорениться. И этот символ у Мераба – анкилоз. Знаете, что это такое?
Юрий Векслер: Нет.
Гиви Маргвелашвили: Это болезнь, когда вы не можете встать, потому что ноги ригидные. Вот он говорил, что просидели 70 лет, почти век, на скамье послушно, и теперь встать на ноги им трудно, потому что болит, и предпочитают сидеть.
Юрий Векслер: Биография и судьба Гиви Маргвелашвили необычна и полна крутых поворотов. Повороты судьбы человека очень занимали и Мераба Мамардашвили.
Гиви Маргвелашвили: Он очень любил Пруста. Этот писатель исходит из случайного воспоминания, которое вдруг возникает и может иметь что-то очень важное для вас. И вы еще не совсем понимаете, что это такое, но вы чувствуете, что где-то в прошлом вас затронуло по существу. И вот такие мгновения в нашей жизни есть, только мы слепо проходим мимо. А если быть более внимательным к таким вещам, то наш жизненный путь оказывается сложен из очень важных, экзистенциально важных мгновений. Это настоящий путь, который нас формировал, и если нам удается восстановить эту топографию, это осознание, то это большой подвиг и тоже отличительная черта нашей настоящей персоны.
Гиви Маргвелашвили: Свинг - мы обожали эту музыку. В то время это слушалось не так, как сегодня, это был политический импульс. Это связано с мечтами, иллюзиями, но все равно это придавало такой нюанс неповторимый. Потом меня поразило, что эта самая музыка перешла в Россию, и там тоже молодые люди этим восторгались. Почему это так? Потому что в этой музыке есть что-то объединяющее, что-то демократическое - все могут шевелиться как хотят.
Юрий Векслер: Батоно Гиви, как зовут его в Берлине русские друзья, имеет в виду то явление, которое в Советском Союзе называли ''стиляжничеством''. Он видит в стилягах советский вариант свингюгенда. Знает он о нем не понаслышке. Дело в том, что большую часть своей жизни Гиви Маргвелашвили прожил в Советском Союзе. Приход советской армии-освободительницы в Берлин стал трагедией для Гиви. Он вместе со своим отцом был арестован НКВД, а отец был вскоре расстрелян. Гиви был доставлен к дальним родственникам в Тбилиси, где он учился, а потом работал учителем немецкого и английского языка и начал писать, в частности, о философии Хайдеггера, причем писал на родном немецком языке. Кроме него, Маргвелашвили владеет английским, французским, а русский и грузинский изучал, уже живя в Грузии. С приходом перестройки он начал публиковаться в Германии, а в 1991 году вернулся в Берлин, где и живет по сей день.
И, в общем-то, вы вернулись...
Гиви Маргвелашвили: Поздно.
Юрий Векслер: Но в родной город, по сути дела.
Гиви Маргвелашвили: В родной город. Я же пишу по-немецки, мой читатель здесь. Уже ряд книг я успел здесь опубликовать, хотя резонанс еще далеко не такой, которого, по-моему, эти книги заслуживают.
Юрий Векслер: В ноябре 2008 года Гиви Маргвелашвили был удостоен высшей награды Германии - Федерального креста с лентой.
Вы себя считаете и философом, и писателем? Что важнее для вас?
Гиви Маргвелашвили: И то, и другое одинаково плохо. Я думаю, что я имею свое сказать, я хочу, чтобы это фиксировалось где-то, чтобы люди знали, как было мне между этими двумя государствами. Роман у меня вышел, называется он Der Kantakt.
Юрий Векслер: Кантакт - от слова Кант?
Гиви Маргвелашвили: Да. И там я ищу этого ''кантакта'' во всех слоях общества – и здешнего, и того, что в Грузии было. Это 800 страниц. Но продается плохо. Хотя я могу считать себя счастливцем, потому что нашел издателя.
Юрий Векслер: Хорошо ли вы помните Берлин до и во время войны?
Гиви Маргвелашвили: Да, конечно, помню. В западной части Берлина стоит разрушенная церковь Kaiser-Wilhelm-Gedächtniskirche. Я видел, как она горела. Я родился там, там живут еще друзья того времени, школьные, два друга живут в том квартале.
Юрий Векслер: Недавно Гиви Маргвелашвили опубликовал в Германии свою статью о философе Мерабе Мамардашвили ''Философия в действии''. Батоно Гиви познакомился с Мерабом Мамардашвили, когда тот в 1980-м году был вынужден покинуть Москву и искать работу в Тбилиси.
Гиви Маргвелашвили: Когда Мераб перевелся из Москвы в Тбилиси в наш Философский институт, я уже несколько лет работал над феноменологией. И естественно, когда я с ним познакомился и слушал его, я искал что-то общее с феноменологией и находил. Мераб - это философ мыслительного поступка, а Хайдеггер - философ мыслительного решения, настоящего решения, такого, где вы полностью, в силу своего собственного амбициозного бытия, выражены в этом решении. Чем это не поступок? То же самое. И много таких переходов между философией Мераба и феноменологией. Излучались его личностные качества, все были под его влиянием, все слушали его и не могли оторваться от того, что он говорил. Всегда подчеркивалось, что это его термин - ''авторский слой'', это сознание - это главное. Если этого слоя нет, то индивида нет фактически, философского индивида вообще нет, и общий индивид тоже оставляет желать лучшего. Авторский слой должен быть. Если этот слой есть, если человек, в силу своего умственного и мыслительного напряжения, этот слой в самом себе создал, то он уже в сферу сознания попадает и начинает ориентироваться по тому, что является настоящей ценностью в умственной жизни интеллигентного индивида. Мераб был той личностью, о которой сам говорил. И, конечно, он был критичным. Критичным к грузинам и к русским тоже. Например, его аргумент такой: в России нет цивилизованного общества, есть только элементы этого общества, но из этих элементов не была создана структура. А структура - это составная часть подлинного сознания, авторская структура всегда была. Вот когда он говорил об этом вопросе, он подчеркивал, что философия началась поздно в России: Чаадаев, потом прыжок — Соловьев, потом Шестов, Бердяев. Сосредоточенного мышления не было, была рассредоточенность, и так веками это было. Поэтому, говорил он мне, этот ужас, этот советизм там мог укорениться. И этот символ у Мераба – анкилоз. Знаете, что это такое?
Юрий Векслер: Нет.
Гиви Маргвелашвили: Это болезнь, когда вы не можете встать, потому что ноги ригидные. Вот он говорил, что просидели 70 лет, почти век, на скамье послушно, и теперь встать на ноги им трудно, потому что болит, и предпочитают сидеть.
Юрий Векслер: Биография и судьба Гиви Маргвелашвили необычна и полна крутых поворотов. Повороты судьбы человека очень занимали и Мераба Мамардашвили.
Гиви Маргвелашвили: Он очень любил Пруста. Этот писатель исходит из случайного воспоминания, которое вдруг возникает и может иметь что-то очень важное для вас. И вы еще не совсем понимаете, что это такое, но вы чувствуете, что где-то в прошлом вас затронуло по существу. И вот такие мгновения в нашей жизни есть, только мы слепо проходим мимо. А если быть более внимательным к таким вещам, то наш жизненный путь оказывается сложен из очень важных, экзистенциально важных мгновений. Это настоящий путь, который нас формировал, и если нам удается восстановить эту топографию, это осознание, то это большой подвиг и тоже отличительная черта нашей настоящей персоны.
