ВАШИНГТОН---26 мая вновь избранный президент Сербии Томислав Николич, находясь с визитом в Москве, заявил о готовности его страны признать независимость Абхазии и Южной Осетии. Насколько серьезны намерения нового сербского лидера? Кто адресат его заявления? И ожидать ли в скором будущем пополнения списка стран, готовых к признанию государственности двух частично признанных республик Кавказа? На эти вопросы отвечает политолог Сергей Маркедонов.
Московское заявление Николича сразу же привлекло к себе интерес по двум причинам. Во-первых, оно полностью противоречило той линии, которую официальный Белград ранее проводил в отношении этнополитического самоопределения на постсоветском пространстве. Сербское государство и общество до сих пор не оправились от фактической потери Косова. Многие винят в этом США и их союзников. Однако даже значительные антизападные настроения внутри Сербии не становятся причиной для поддержки сепаратистских практик либо на Балканах, либо в любой другой точке планеты. Весьма характерно, что даже брат покойного Слободана Милошевича Борислав, комментируя инициативу нового президента Сербии, выразил скепсис относительно целесообразности такого шага, как признание Абхазии и Южной Осетии. Во-вторых, сербское признание - не чета венесуэльскому или никарагуанскому. Уго Чавес или Даниэль Ортега могут себе позволить экстравагантные внешнеполитические действия. Сербия в этом плане намного более стеснена. Страна (и ее политический класс) ориентирована на европейскую интеграцию. И трудно представить себе иное, принимая во внимание тот факт, что около миллиона сербов работают сегодня в странах ЕС. Кстати сказать, Николич, которого многие на Западе называют продолжателем дела Милошевича и Шешеля, в реальности совсем не против европейского вектора внешней политики. Его критический пафос обращен к «цене вопроса» интеграции. В отличие от Бориса Тадича, его предшественника на президентском посту, он в гораздо меньшей степени готов демонстрировать уступки и компромиссы. Но это все относится, скорее, к риторике, чем к практике. Тогда почему Николич решился на подобную инициативу? И действительно ли он готов продвигать ее на практике?
Отвечая на эти вопросы, следует иметь в виду несколько сюжетов. В первую очередь необходимо представлять себе контекст, в котором появилось подобное заявление. В Сербии только что утихли выборные страсти. В мае страна пережила и парламентские, и два тура президентских выборов. Поэтому ведущие политики продолжают по инерции заводить друг друга. Николич одержал победу, но его успех вовсе не белорусский или среднеазиатский. В парламенте у него нет абсолютного большинства. Невысоки и шансы сформировать правительство по собственному усмотрению. Отсюда и стремление компенсировать свою победу «по очкам» на риторическом поприще. Следовательно, абхазско-югоосетинская инициатива – это, скорее, сигнал не Европе, а собственному избирателю. Это - желание показать, что Белград еще может вести свою игру, не слушая во всем советов из Брюсселя.
В этом же контексте следует рассматривать и первый международный визит Николича в Москву. Находясь в российской столице, ему удалось договориться со старым новым президентом РФ о транше в 800 миллионов долларов. Почему бы не отблагодарить партнера широковещательным жестом. И ему приятно, и далеко идущие последствия не гарантированы. Мало ли случаев, когда белорусский «батька» обещал подумать о признании? А ведь его зависимость от Москвы куда большая, чем у сербских партнеров. Между тем зависимость Сербии от Европы куда более наглядная. Только в последние годы Европейский банк реконструкции и развития вложил в энергетику и инфраструктурные проекты в балканской республике около трех миллиардов евро!
Но самое главное - это даже не опасения европейского гнева. Внутри Сербии и сегодня есть три непростых узла межэтнических проблем. Это населенная венграми Воеводина, Санджак со славяно-мусульманским населением и южная Сербия, где проживают албанцы. В этой связи любой сербский политик семь раз подумает о возможных прецедентах поддержки этнического самоопределения где-либо. Таким образом, ожидать признания со стороны Белграда крайне проблематично. Впрочем, данная тема может быть использована как инструмент для реализации внешнеполитических целей. Хотя бы при обсуждении с ЕС перспектив Косова. Возможно, именно в этом и есть прагматический смысл московской инициативы Николича.
Однако кто бы и когда бы ни решился выразить свое отношение к независимости Абхазии и Южной Осетии, сегодня более или менее очевидно: две республики развиваются вне грузинского политического, правового и социально-культурного поля. И ответственность за это несет далеко не одна Россия. Об этом сюжете следует помнить всем, кто подступает к обсуждению столь непростой этнополитической головоломки.
Московское заявление Николича сразу же привлекло к себе интерес по двум причинам. Во-первых, оно полностью противоречило той линии, которую официальный Белград ранее проводил в отношении этнополитического самоопределения на постсоветском пространстве. Сербское государство и общество до сих пор не оправились от фактической потери Косова. Многие винят в этом США и их союзников. Однако даже значительные антизападные настроения внутри Сербии не становятся причиной для поддержки сепаратистских практик либо на Балканах, либо в любой другой точке планеты. Весьма характерно, что даже брат покойного Слободана Милошевича Борислав, комментируя инициативу нового президента Сербии, выразил скепсис относительно целесообразности такого шага, как признание Абхазии и Южной Осетии. Во-вторых, сербское признание - не чета венесуэльскому или никарагуанскому. Уго Чавес или Даниэль Ортега могут себе позволить экстравагантные внешнеполитические действия. Сербия в этом плане намного более стеснена. Страна (и ее политический класс) ориентирована на европейскую интеграцию. И трудно представить себе иное, принимая во внимание тот факт, что около миллиона сербов работают сегодня в странах ЕС. Кстати сказать, Николич, которого многие на Западе называют продолжателем дела Милошевича и Шешеля, в реальности совсем не против европейского вектора внешней политики. Его критический пафос обращен к «цене вопроса» интеграции. В отличие от Бориса Тадича, его предшественника на президентском посту, он в гораздо меньшей степени готов демонстрировать уступки и компромиссы. Но это все относится, скорее, к риторике, чем к практике. Тогда почему Николич решился на подобную инициативу? И действительно ли он готов продвигать ее на практике?
Отвечая на эти вопросы, следует иметь в виду несколько сюжетов. В первую очередь необходимо представлять себе контекст, в котором появилось подобное заявление. В Сербии только что утихли выборные страсти. В мае страна пережила и парламентские, и два тура президентских выборов. Поэтому ведущие политики продолжают по инерции заводить друг друга. Николич одержал победу, но его успех вовсе не белорусский или среднеазиатский. В парламенте у него нет абсолютного большинства. Невысоки и шансы сформировать правительство по собственному усмотрению. Отсюда и стремление компенсировать свою победу «по очкам» на риторическом поприще. Следовательно, абхазско-югоосетинская инициатива – это, скорее, сигнал не Европе, а собственному избирателю. Это - желание показать, что Белград еще может вести свою игру, не слушая во всем советов из Брюсселя.
В этом же контексте следует рассматривать и первый международный визит Николича в Москву. Находясь в российской столице, ему удалось договориться со старым новым президентом РФ о транше в 800 миллионов долларов. Почему бы не отблагодарить партнера широковещательным жестом. И ему приятно, и далеко идущие последствия не гарантированы. Мало ли случаев, когда белорусский «батька» обещал подумать о признании? А ведь его зависимость от Москвы куда большая, чем у сербских партнеров. Между тем зависимость Сербии от Европы куда более наглядная. Только в последние годы Европейский банк реконструкции и развития вложил в энергетику и инфраструктурные проекты в балканской республике около трех миллиардов евро!
Но самое главное - это даже не опасения европейского гнева. Внутри Сербии и сегодня есть три непростых узла межэтнических проблем. Это населенная венграми Воеводина, Санджак со славяно-мусульманским населением и южная Сербия, где проживают албанцы. В этой связи любой сербский политик семь раз подумает о возможных прецедентах поддержки этнического самоопределения где-либо. Таким образом, ожидать признания со стороны Белграда крайне проблематично. Впрочем, данная тема может быть использована как инструмент для реализации внешнеполитических целей. Хотя бы при обсуждении с ЕС перспектив Косова. Возможно, именно в этом и есть прагматический смысл московской инициативы Николича.
Однако кто бы и когда бы ни решился выразить свое отношение к независимости Абхазии и Южной Осетии, сегодня более или менее очевидно: две республики развиваются вне грузинского политического, правового и социально-культурного поля. И ответственность за это несет далеко не одна Россия. Об этом сюжете следует помнить всем, кто подступает к обсуждению столь непростой этнополитической головоломки.
