И вот опять новости из Чечни не получается назвать "хорошими". Свежий номер журнала "Русский репортер" опубликовал статью Юлии Климовой "Свои чужие".
Во-первых, и не новость это вовсе, а результат долгой работы, нескольких некоротких "мемориальских" поездок на Кавказ, общения с оставшимися в Грозном русскими жителями. Ходили по городу, ходили по чиновникам, ходили в храм Михаила Архангела, – место встречи оставшихся и сохранивших связь друг с другом русских, – ходили по квартирам, развозили гуманитарную помощь... и разговаривали.
Во-вторых, ничего парадного и радостного в статье нет: русским в Чечне живется трудно. Не факт, что всем сплошь много хуже, чем в какой-нибудь депрессивной российской глубинке, в каком-нибудь уральском городе Серове. Для такого сравнения, – где русские старики более заброшены, где чиновники более равнодушны, где более склонны к показухе? – нужна работа более детальная. Ясно, что живется плохо. Не факт, что и чеченским одиноким старикам тоже не было бы плохо, но тех не оставляют одинокими родственные связи, взаимопомощь общины.
А в-третьих, заранее могу сказать: статью эту многие встретят в штыки. Потому что представленная нами картина вряд ли понравится как государству, – московским и грозненским властям, – так и обществу, российскому (тому, что есть, что не распалось на единицы) и тем более чеченскому.
И я заранее предвижу по крайней мере две попытки отодвинуть журнал в сторону, не дочитав статью. Не надо.
Первое. Когда в статье без какого-либо авторского комментария говорится, что "по разным данным, с 1990 года Чечню покинули от 200 до 400 тысяч русских", – это всего-навсего значит, что уехали (или бежали) почти все, а государство их не особенно пыталось сосчитать. Так, в первую войну беженцев (вынужденных переселенцев, внутриперемещенных лиц) очень скоро перестали учитывать, а возобновили учет перед самым окончанием войны. Само понятие "беженцы" не укладывалось в благостные отчеты о нормализации всего и вся. Но тут ясен хотя бы порядок величины.
Когда же, опять-таки без какого либо авторского комментария, говорится, что убиты, как утверждало Министерство по делам национальностей, до 21 тысячи человек, и это не считая погибших в ходе военных действий, а Путин в 2002 году говорил о "тридцати и даже больше" тысячах жертв, – дело совсем другое. Тут просто никто не считал и не учитывал.
Без подобных уточнений и комментариев использовать чужие и заведомо недостоверные данные я бы не стал. Ведь эти десятки тысяч – примерно как "две тысячи убитых жителей Цхинвала", о которых отечественные чиновники и пропагандисты заговорили в самые первые часы августовской войны восьмого года.
В мирное время русские не были нужны никому. Ну, или почти никому. Группа Сергея Ковалева накануне первой чеченской, осенью 1994 года, побывала у русских жителей станицы Ассиновской. Но в Москве от их рассказов отмахнулись: "война на носу, а вы с людьми!" И лишь потом русские – в числах со многими нулями – стали обоснованием для самой войны.
От двадцати до тридцати тысяч убитых в довоенное и межвоенное время – это больше, чем погибло всех гражданских во второй чеченской. Просто нереальное количество, как две тысячи в Цхинвали, на поверку уменьшившееся на порядок. Здесь, наверное, примерно так же, но от этого не менее страшно. На каждого убитого безнаказанными бандитами – сотня бежавших, побросав порою не только квартиры, но и скарб.
А вот среди убитых в Грозном в первую войну, – кстати, от 25 до 29 тысяч, – русских была примерно половина. Это не государство считало, а правозащитники. Учитывали они, кстати, убитых и пропавших, не различая по нации и вере. Потому что все – люди.
Без оговорки о том, что официальные цифры очевидно недостоверны и свидетельствуют разве что о равнодушии государственной машины к судьбе тех, ради кого войну якобы развязали. Без таких оговорок некоторые читатели могут отложить журнал и вытащить свои числа со многими нулями, столь же "достоверные", но уже сотни тысяч убитых... А дальше – соревнование "геноцидов", чей круче. При том, что специалисты по международному уголовному праву вам скажут: юридически доказать факт геноцида очень трудно в применении к чеченским войнам и невозможно – в приложении к межвоенному криминальному террору.
Не надо делать из правовых понятий лозунги, равно как не стоит превращать трагедию в статистику. Людей надлежит считать не по нулям, а по единицам.
Второе. Точно так же, встретив в каком-то из интервью неполиткорректные слова русского грозненца о горцах, легче всего отложить журнал и вспомнить что-нибудь свое, столь же резкое... и столь же правдивое. Во всех "горячих точках", на всех сторонах хватает таких рассказчиков и таких историй.
Эти рассказы вполне можно опускать при писании и при чтении, оставив место для правды и сути.
Так вот – не откладывайте, пока не дочитаете до конца. И не спешите говорить (вослед некоторым кабинетным "героям" статьи Юлии Климовой), что все не так, а просто замечательно, что "из Чечни – только хорошие новости!"
Во-первых, и не новость это вовсе, а результат долгой работы, нескольких некоротких "мемориальских" поездок на Кавказ, общения с оставшимися в Грозном русскими жителями. Ходили по городу, ходили по чиновникам, ходили в храм Михаила Архангела, – место встречи оставшихся и сохранивших связь друг с другом русских, – ходили по квартирам, развозили гуманитарную помощь... и разговаривали.
Во-вторых, ничего парадного и радостного в статье нет: русским в Чечне живется трудно. Не факт, что всем сплошь много хуже, чем в какой-нибудь депрессивной российской глубинке, в каком-нибудь уральском городе Серове. Для такого сравнения, – где русские старики более заброшены, где чиновники более равнодушны, где более склонны к показухе? – нужна работа более детальная. Ясно, что живется плохо. Не факт, что и чеченским одиноким старикам тоже не было бы плохо, но тех не оставляют одинокими родственные связи, взаимопомощь общины.
А в-третьих, заранее могу сказать: статью эту многие встретят в штыки. Потому что представленная нами картина вряд ли понравится как государству, – московским и грозненским властям, – так и обществу, российскому (тому, что есть, что не распалось на единицы) и тем более чеченскому.
И я заранее предвижу по крайней мере две попытки отодвинуть журнал в сторону, не дочитав статью. Не надо.
Первое. Когда в статье без какого-либо авторского комментария говорится, что "по разным данным, с 1990 года Чечню покинули от 200 до 400 тысяч русских", – это всего-навсего значит, что уехали (или бежали) почти все, а государство их не особенно пыталось сосчитать. Так, в первую войну беженцев (вынужденных переселенцев, внутриперемещенных лиц) очень скоро перестали учитывать, а возобновили учет перед самым окончанием войны. Само понятие "беженцы" не укладывалось в благостные отчеты о нормализации всего и вся. Но тут ясен хотя бы порядок величины.
Когда же, опять-таки без какого либо авторского комментария, говорится, что убиты, как утверждало Министерство по делам национальностей, до 21 тысячи человек, и это не считая погибших в ходе военных действий, а Путин в 2002 году говорил о "тридцати и даже больше" тысячах жертв, – дело совсем другое. Тут просто никто не считал и не учитывал.
Без подобных уточнений и комментариев использовать чужие и заведомо недостоверные данные я бы не стал. Ведь эти десятки тысяч – примерно как "две тысячи убитых жителей Цхинвала", о которых отечественные чиновники и пропагандисты заговорили в самые первые часы августовской войны восьмого года.
В мирное время русские не были нужны никому. Ну, или почти никому. Группа Сергея Ковалева накануне первой чеченской, осенью 1994 года, побывала у русских жителей станицы Ассиновской. Но в Москве от их рассказов отмахнулись: "война на носу, а вы с людьми!" И лишь потом русские – в числах со многими нулями – стали обоснованием для самой войны.
От двадцати до тридцати тысяч убитых в довоенное и межвоенное время – это больше, чем погибло всех гражданских во второй чеченской. Просто нереальное количество, как две тысячи в Цхинвали, на поверку уменьшившееся на порядок. Здесь, наверное, примерно так же, но от этого не менее страшно. На каждого убитого безнаказанными бандитами – сотня бежавших, побросав порою не только квартиры, но и скарб.
А вот среди убитых в Грозном в первую войну, – кстати, от 25 до 29 тысяч, – русских была примерно половина. Это не государство считало, а правозащитники. Учитывали они, кстати, убитых и пропавших, не различая по нации и вере. Потому что все – люди.
Без оговорки о том, что официальные цифры очевидно недостоверны и свидетельствуют разве что о равнодушии государственной машины к судьбе тех, ради кого войну якобы развязали. Без таких оговорок некоторые читатели могут отложить журнал и вытащить свои числа со многими нулями, столь же "достоверные", но уже сотни тысяч убитых... А дальше – соревнование "геноцидов", чей круче. При том, что специалисты по международному уголовному праву вам скажут: юридически доказать факт геноцида очень трудно в применении к чеченским войнам и невозможно – в приложении к межвоенному криминальному террору.
Не надо делать из правовых понятий лозунги, равно как не стоит превращать трагедию в статистику. Людей надлежит считать не по нулям, а по единицам.
Второе. Точно так же, встретив в каком-то из интервью неполиткорректные слова русского грозненца о горцах, легче всего отложить журнал и вспомнить что-нибудь свое, столь же резкое... и столь же правдивое. Во всех "горячих точках", на всех сторонах хватает таких рассказчиков и таких историй.
Эти рассказы вполне можно опускать при писании и при чтении, оставив место для правды и сути.
Так вот – не откладывайте, пока не дочитаете до конца. И не спешите говорить (вослед некоторым кабинетным "героям" статьи Юлии Климовой), что все не так, а просто замечательно, что "из Чечни – только хорошие новости!"
