Парад гомофобов противники новой власти будут смаковать. Как некогда их противники смаковали разгоны оппозиционных митингов. С теми же словами. Дескать, вот оно, звериное лицо власти, которая оказалась страшнее самых страшных предчувствий.
Те, кто обвинит гомофобов, конечно, будут правы. Но эта правота станет их единственным моральным утешением. Голосов поддержки у этой новой власти от того, что все увидели, меньше не станет. Скорее, наоборот. И в этом Иванишвили тоже обвинят и тоже, наверное, правильно, мол, посмотрите, кто за него. Но и это его вряд ли обеспокоит. Для тех, кому священник с табуреткой нравится, героем будет и Иванишвили, кого батюшка смутит, то Иванишвили и не виноват.
Но только дело не в Иванишвили, не в средневековье, не в повсеместной гомофобской традиции. И если кто-то радуется, что наступила долгожданная ясность, тоже зря. Хотя ясность кое в чем и в самом деле наступила.
Это уже наблюдалось в Кутаиси. В тбилисской библиотеке. А теперь между проспектом Руставели и Пушкинским сквером. Это и есть ответ на вопрос "Чем все-таки будут отличаться "мечтатели" от "националов".
"Националы" верили в насилие со стороны государства. "Мечтатели" – за насилие толпы.
Различие принципиально. Выбор между теми и другими – это выбор предпочитаемого насилия. Ответ "оба плохи" не принимается.
Государство Саакашвили било демонстрантов. Оно вообще любило показать, что важнейшим из политических искусств для нее является полицейское. Саакашвили, кажется, и не считал обидными разговоры о том, что у него полицейское государство.
Оно довольно часто очень плохо кончается, полицейское государство. Оно уже начало довольно плохо кончаться в Грузии. Оно очень вовремя и очень спасительно кончилось поражением на выборах.
И теперь от политического воспитания зависит честный ответ: кончилось ли оно тем, что может оказаться еще хуже.
Перед гомофобской паствой полиция расступилась, это было хорошо видно. Точно так же, как 10 лет назад она расступилась перед розами революции. Про полицию, кстати, со времен прихода к власти Иванишвили вообще ничего хорошего не говорится. Ее будто нет, а то, что есть, – проклятое наследие кровавого режима. Это будто кредо: для настоящей демократии не нужна полиция, счастливые массы проконтролируют себя сами.
Кредо лукаво, хотя, может быть, Иванишвили ничего плохого и не затевал. Может быть, он просто не посчитал больше, чем на один ход. Хотя сомнительно. Но уже неважно. Все уже случилось.
Толпы в Грузии уже бесчинствовали. Но то были другие толпы, у них другие вожаки, пострашнее нынешних. И вот тогда все взаправду походило на средневековье, в котором еще никто не знал про фашизм. Сейчас все по-другому. Это толпы сравнительно благополучных людей. Они ненавидят то государство, которое их било. Но они и без того государства знают о своем извечном праве громить то, что им не нравится. И государство Саакашвили было тем ненавистно не потому, что было полицейским. А потому, что по этой причине не получалось его громить. А гомосексуалистов, кстати, били и год назад.
Но тогда было хоть похоже на драку. А сегодня полиция просто расступилась.
Государство было уверено в своем праве бить тех, кто против него. Поэтому не получалось раскрыться тем, кто уверен в праве бить кого-нибудь другого. Эта коллизия существует везде, но, кажется, нигде она не выражена так беспримесно, как на сегодняшнем грузинском переломе. Полицейское государство, построенное сверху, против государства, опирающегося на погромщиков снизу. Какое хуже? Ответ "оба" – это попытка бегства.
Не знаю, как кому, мне второе пострашнее. Вот почему. Полицейское государство имеет пределы продолжительности своей жизни. Против него можно бороться и, как показывает практика, иногда побеждать. Иногда даже на выборах. Если оно не свергается, оно дряхлеет и рассыпается. Правда, иногда этого надо ждать не одну человеческую жизнь.
С погромным творчеством масс сложнее. За него государство не клеймят так, как за то, что оно полицейское. Могут пожурить, даже посочувствовать. Даже посетовать на издержки не очень сильной демократии. И все поверят, что это и есть демократия самого прямого действия. Со всеми печальными последствиями для демократии. Полицейское государство – общепризнанное уродство. Государство, в котором имеется свобода громить, быстро становится в порядке вещей. С государством можно бороться, с массами – никак. И даже в полицейском государстве уже тоже нет никакой необходимости.
Те, кто обвинит гомофобов, конечно, будут правы. Но эта правота станет их единственным моральным утешением. Голосов поддержки у этой новой власти от того, что все увидели, меньше не станет. Скорее, наоборот. И в этом Иванишвили тоже обвинят и тоже, наверное, правильно, мол, посмотрите, кто за него. Но и это его вряд ли обеспокоит. Для тех, кому священник с табуреткой нравится, героем будет и Иванишвили, кого батюшка смутит, то Иванишвили и не виноват.
Но только дело не в Иванишвили, не в средневековье, не в повсеместной гомофобской традиции. И если кто-то радуется, что наступила долгожданная ясность, тоже зря. Хотя ясность кое в чем и в самом деле наступила.
Это уже наблюдалось в Кутаиси. В тбилисской библиотеке. А теперь между проспектом Руставели и Пушкинским сквером. Это и есть ответ на вопрос "Чем все-таки будут отличаться "мечтатели" от "националов".
"Националы" верили в насилие со стороны государства. "Мечтатели" – за насилие толпы.
Различие принципиально. Выбор между теми и другими – это выбор предпочитаемого насилия. Ответ "оба плохи" не принимается.
Государство Саакашвили било демонстрантов. Оно вообще любило показать, что важнейшим из политических искусств для нее является полицейское. Саакашвили, кажется, и не считал обидными разговоры о том, что у него полицейское государство.
Оно довольно часто очень плохо кончается, полицейское государство. Оно уже начало довольно плохо кончаться в Грузии. Оно очень вовремя и очень спасительно кончилось поражением на выборах.
И теперь от политического воспитания зависит честный ответ: кончилось ли оно тем, что может оказаться еще хуже.
Перед гомофобской паствой полиция расступилась, это было хорошо видно. Точно так же, как 10 лет назад она расступилась перед розами революции. Про полицию, кстати, со времен прихода к власти Иванишвили вообще ничего хорошего не говорится. Ее будто нет, а то, что есть, – проклятое наследие кровавого режима. Это будто кредо: для настоящей демократии не нужна полиция, счастливые массы проконтролируют себя сами.
Кредо лукаво, хотя, может быть, Иванишвили ничего плохого и не затевал. Может быть, он просто не посчитал больше, чем на один ход. Хотя сомнительно. Но уже неважно. Все уже случилось.
Толпы в Грузии уже бесчинствовали. Но то были другие толпы, у них другие вожаки, пострашнее нынешних. И вот тогда все взаправду походило на средневековье, в котором еще никто не знал про фашизм. Сейчас все по-другому. Это толпы сравнительно благополучных людей. Они ненавидят то государство, которое их било. Но они и без того государства знают о своем извечном праве громить то, что им не нравится. И государство Саакашвили было тем ненавистно не потому, что было полицейским. А потому, что по этой причине не получалось его громить. А гомосексуалистов, кстати, били и год назад.
Но тогда было хоть похоже на драку. А сегодня полиция просто расступилась.
Государство было уверено в своем праве бить тех, кто против него. Поэтому не получалось раскрыться тем, кто уверен в праве бить кого-нибудь другого. Эта коллизия существует везде, но, кажется, нигде она не выражена так беспримесно, как на сегодняшнем грузинском переломе. Полицейское государство, построенное сверху, против государства, опирающегося на погромщиков снизу. Какое хуже? Ответ "оба" – это попытка бегства.
Не знаю, как кому, мне второе пострашнее. Вот почему. Полицейское государство имеет пределы продолжительности своей жизни. Против него можно бороться и, как показывает практика, иногда побеждать. Иногда даже на выборах. Если оно не свергается, оно дряхлеет и рассыпается. Правда, иногда этого надо ждать не одну человеческую жизнь.
С погромным творчеством масс сложнее. За него государство не клеймят так, как за то, что оно полицейское. Могут пожурить, даже посочувствовать. Даже посетовать на издержки не очень сильной демократии. И все поверят, что это и есть демократия самого прямого действия. Со всеми печальными последствиями для демократии. Полицейское государство – общепризнанное уродство. Государство, в котором имеется свобода громить, быстро становится в порядке вещей. С государством можно бороться, с массами – никак. И даже в полицейском государстве уже тоже нет никакой необходимости.
