Арест Вано Мерабишвили, бывшего премьер-министра и генерального секретаря "Единого национального движения" – главной на сегодняшний день оппозиционной партии Грузии, – стал самым громким актом в кампании, которую правящая "Грузинская мечта" и ее сторонники называют "восстановлением справедливости". Критики правительства видят в аресте политический акт, т. е. преследование оппозиции; власти утверждают, что бывший премьер реально совершил преступления, за которые ему придется ответить перед законом.
Дискуссия по поводу того, нарушил ли закон Вано Мерабишвили, вполне легитимна, но сейчас я не собираюсь в нее вступать. Для меня проблема в абсурдности самой формулы "восстановление справедливости", которая служит идеологическим оправданием кампании политических арестов "Грузинской мечты".
Что означает в данном контексте слово "восстановить"? Когда, по мнению "Мечты", справедливость имела место в Грузии? Понятно, при Саакашвили ее не было. Так когда же? В период Шеварднадзе? Брежнева? Сталина? В царской России? В средние века? Предполагаю, что идеологи "Грузинской мечты" отметут любое из этих предположений. Но тогда говорить о "восстановлении" бессмысленно.
Мне могут возразить: зачем придираться к словам, это просто выражение такое, не надо понимать буквально. Мне кажется, иногда надо. Слово – это симптом, индикатор, который в данном случае указывает на то, что идеологи и последователи "Мечты" руководствуются мифологическими представлениями. Суть мифологического сознания заключается в идее, что правда или справедливость коренится в некотором изначальном состоянии мира. Любое удаление от него приносит ухудшение, тогда как приближаться к справедливости мы можем, лишь каким-то образом восстанавливая это изначальное состояние вещей, т. е. возвращаясь к истокам.
Для того чтобы вывести разговор о "справедливости" из пространства мифологии в сферу рационального мышления и рационального политического действия, надо, прежде всего, согласиться, что никакого "восстановления справедливости" в Грузии быть не может, так как никто не помнит времени, когда люди верили, что живут в справедливом обществе. Эту самую "справедливость" надо устанавливать, строить.
Что в принципе невозможно сделать через краткосрочную кампанию. Прежде всего, надо как-то определиться, в чем "справедливость" состоит, а потом – как конкретно ее можно достичь. Если есть какой-то уровень консенсуса по этим вопросам, разговор о справедливости может стать осмысленным. Скажу то же самое по-другому: установление справедливости – это строительство легитимных институтов.
Без сомнения, правительству Саакашвили не удалось создать систему, которую большинство граждан признало бы справедливой: очень много людей думало наоборот. Но для него установление (а не восстановление) справедливости тоже было осознанной задачей. Например, его реформаторы связывали справедливость с меритократией: трудолюбивые и талантливые люди должны иметь возможность достичь успеха в обществе, а для этого надо преодолеть коррупцию и клиентелизм. Неслучайно, что Саакашвили особенно гордился созданием свободной от коррупции системы приема в вузы. Этим устанавливалась справедливость, т. е. укреплялась меритократия.
Но справедливость все понимают по-разному, и касается она различных сфер жизни. Когда говорят о "несправедливости" режима Саакашвили, часто имеют в виду то, что прокуратура диктовала волю судам. При этом подразумевается, что эталоном справедливости является суд, независимый от исполнительной власти.
Наличие проблемы никто не отрицает. Отношение к ней прежних властей было двойственным. С одной стороны, они провели институциональные реформы, направленные на укрепление этой независимости. Но при этом команда Саакашвили была убеждена, что сама она любит справедливость больше, чем судьи, и лучше понимает, какие судебные решения полезны для страны. Реформаторы боялись, что если судьи станут действительно независимыми от них, они могут попасть в зависимость к другим силам и стать подверженными коррупции.
Если новые власти хотят достичь большей справедливости в этой сфере, им надо усиливать независимость судей от самих себя. Что бы кто ни думал о деятельности Мерабишвили, использование правозащитной системы для своих политических целей подталкивает их в противоположное направление. Руководители "Мечты" публично критикуют суд за то, что тот не всегда согласен с мнением прокуратуры. Парламент срочно переиначил законодательство с тем, чтобы перетрясти состав Верховного совета юстиции, получив тем самым рычаги воздействия на судейский корпус. "Мечта" анонсировала желание отменить конституционное положение о пожизненном назначении судей – т. е. один из важных механизмов, который способствует их независимости. Все это принесет меньше, а не больше справедливости.
Дискуссия по поводу того, нарушил ли закон Вано Мерабишвили, вполне легитимна, но сейчас я не собираюсь в нее вступать. Для меня проблема в абсурдности самой формулы "восстановление справедливости", которая служит идеологическим оправданием кампании политических арестов "Грузинской мечты".
Что означает в данном контексте слово "восстановить"? Когда, по мнению "Мечты", справедливость имела место в Грузии? Понятно, при Саакашвили ее не было. Так когда же? В период Шеварднадзе? Брежнева? Сталина? В царской России? В средние века? Предполагаю, что идеологи "Грузинской мечты" отметут любое из этих предположений. Но тогда говорить о "восстановлении" бессмысленно.
Мне могут возразить: зачем придираться к словам, это просто выражение такое, не надо понимать буквально. Мне кажется, иногда надо. Слово – это симптом, индикатор, который в данном случае указывает на то, что идеологи и последователи "Мечты" руководствуются мифологическими представлениями. Суть мифологического сознания заключается в идее, что правда или справедливость коренится в некотором изначальном состоянии мира. Любое удаление от него приносит ухудшение, тогда как приближаться к справедливости мы можем, лишь каким-то образом восстанавливая это изначальное состояние вещей, т. е. возвращаясь к истокам.
Для того чтобы вывести разговор о "справедливости" из пространства мифологии в сферу рационального мышления и рационального политического действия, надо, прежде всего, согласиться, что никакого "восстановления справедливости" в Грузии быть не может, так как никто не помнит времени, когда люди верили, что живут в справедливом обществе. Эту самую "справедливость" надо устанавливать, строить.
Что в принципе невозможно сделать через краткосрочную кампанию. Прежде всего, надо как-то определиться, в чем "справедливость" состоит, а потом – как конкретно ее можно достичь. Если есть какой-то уровень консенсуса по этим вопросам, разговор о справедливости может стать осмысленным. Скажу то же самое по-другому: установление справедливости – это строительство легитимных институтов.
Без сомнения, правительству Саакашвили не удалось создать систему, которую большинство граждан признало бы справедливой: очень много людей думало наоборот. Но для него установление (а не восстановление) справедливости тоже было осознанной задачей. Например, его реформаторы связывали справедливость с меритократией: трудолюбивые и талантливые люди должны иметь возможность достичь успеха в обществе, а для этого надо преодолеть коррупцию и клиентелизм. Неслучайно, что Саакашвили особенно гордился созданием свободной от коррупции системы приема в вузы. Этим устанавливалась справедливость, т. е. укреплялась меритократия.
Но справедливость все понимают по-разному, и касается она различных сфер жизни. Когда говорят о "несправедливости" режима Саакашвили, часто имеют в виду то, что прокуратура диктовала волю судам. При этом подразумевается, что эталоном справедливости является суд, независимый от исполнительной власти.
Наличие проблемы никто не отрицает. Отношение к ней прежних властей было двойственным. С одной стороны, они провели институциональные реформы, направленные на укрепление этой независимости. Но при этом команда Саакашвили была убеждена, что сама она любит справедливость больше, чем судьи, и лучше понимает, какие судебные решения полезны для страны. Реформаторы боялись, что если судьи станут действительно независимыми от них, они могут попасть в зависимость к другим силам и стать подверженными коррупции.
Если новые власти хотят достичь большей справедливости в этой сфере, им надо усиливать независимость судей от самих себя. Что бы кто ни думал о деятельности Мерабишвили, использование правозащитной системы для своих политических целей подталкивает их в противоположное направление. Руководители "Мечты" публично критикуют суд за то, что тот не всегда согласен с мнением прокуратуры. Парламент срочно переиначил законодательство с тем, чтобы перетрясти состав Верховного совета юстиции, получив тем самым рычаги воздействия на судейский корпус. "Мечта" анонсировала желание отменить конституционное положение о пожизненном назначении судей – т. е. один из важных механизмов, который способствует их независимости. Все это принесет меньше, а не больше справедливости.
