Над русским миром нависла угроза, которой никто не ждал. Даже те, кто беспокоится за судьбу русского языка в наших необъятных окрестностях, даже сам Дмитрий Киселев, удрученный отчуждением ереванских таксистов, неспособных поддержать с ним содержательный разговор на языке Тургенева и Прилепина. Нет, диверсия подкралась совсем с другой стороны.
То есть, с одной стороны, все так, и мало таксистов – студенты в Ереване и Тбилиси все чаще со смущенной улыбкой отводят глаза, извиняясь за то, что по-английски им легче, чем по-русски. Так на наших широтах почти везде: английский важнее, и процесс един хоть в Баку, хоть в Вильнюсе, может быть, только отличаются темпы, да и то не очень разительно. Языковых революций не бывает, как бы ни тревожились и ни вдохновлялись этой темой на антимайданах и майданах, здесь все естественно и объективно, как это бывает с эволюциями, хотя скачки и ускорения бывают. В Тбилиси, скажем, хоть на улицах, хоть в супермаркете больше не станут, заподозрив в вас неместного, разбираться в нюансах, как вчера, а сразу перейдут на английский. С немалой, впрочем, долей вероятности возвратившись к русскому, если вы внесете необходимую ясность.
Социологи утверждают: если языковой вопрос не политизировать, в реальности он волнует не более 4-6%. Языковая трансформация – как изменение климата, с ним ничего не сделаешь, к нему можно только приспособиться. И если язык не нужен, или если он нужен лишь для обозначения завышенной цены на базаре, он не расцветет, он исчезнет, пусть постепенно, давая время аналитикам посокрушаться и кого-нибудь поподозревать.
Но это с одной стороны, и, как говорит Дмитрий Киселев, ничего нового. Но ведь русский язык жив, он цветист и образен на Кавказе, как и прежде, на зависть Москве и Тамбову. Могут забываться слова, но строй и привычка остались, причем в таких объемах, что российским лингвоохранителям можно гордо приписывать себе очередные победы, вместо того чтобы бить тревогу. Русский мир жив!
Жив. Только странным образом это никак и в самом деле не должно радовать его защитников. На хорошем русском языке, между прочим, говорили в Ереване на «электромайдане». Русский язык, на котором в Тбилиси пишут и говорят, предостерегая сограждан от промосковских иллюзий, точен и ярок, больше того, он для многих по-прежнему почти родной, как и мечталось адептам языковой империи. Майдан, который антикремлевский, при этом в любом своем исполнении традиционно и по-хорошему русскоязычен. И чем дальше, тем больше. Даже если это и не совсем Майдан или совсем не он.
Русский язык из показателя верности былому величию и ностальгии по нему превращается все чаще в свою противоположность. Хороший и грамотный русский язык становится постепенно знаком совсем другого отличия – критического, европейского, противостоящего той традиции, символом которой верность русскому так долго и служила.
С формальной точки зрения ничего странного. Русский язык всегда был атрибутом хорошего образования, которое, как было принято считать, давали русские школы. Мнение было не лишено основания – все по тем же державным причинам: упор по понятным причинам в республиках всегда делался на русскоязычие, со всеми льготами для учителей и пристрастиями для родителей. Впрочем, и русская школа не была непременным условием, быть в лучшем смысле русскоязычным зачастую позволяли семейные традиции, восходящие к временам всемерного единения, только в интеллигентском исполнении, что опять же не влияло на традиционную социалистическую лояльность.
Словом, фатально ничего не изменилось. Хороший русский язык все так же остается признаком хорошего образования. Только носители такового стали зачастую другими. То есть и прежде люди этого склада были склонны к сомнениям, просто диапазон таковых был комфортно узким и невызывающим. А теперь, когда оковы тяжкие, спасительно сдерживавшие скепсис, после долгого расшатывания окончательно пали, хороший русский язык превратился в один из опознавательных знаков в системе «свой-чужой», особенно востребованной в тех местах, где полемика превратила во врагов не только родственников, но и соседей.
Собственно говоря, так уже было – в братских республиках борцы с советским Кремлем русским в конце 80-х владели, как правило, намного лучше национального советского чиновничества (да и не только, впрочем, национального). Их дети и внуки выучили английский, русский при этом не утратив. Получилось интересно. Особенно с точки зрения русского мира, знаком принадлежности к которому служит зачастую родной язык не столь изысканного свойства. Хотя и сводить его к донецкому суржику, как это делают любители упрощений с другой стороны, тоже немного по-киселевски. Но про «русскоязычное население» с активизацией этого русского мира уж точно как-то заметно поутихло.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
