Тема отношения к беженцам пополнила список вопросов, не решаемым простым встраиванием в систему «за или против Путина» и «наш ли Крым». То есть в одну сторону верно. Если Крым наш, то и беженцев надо гнать из нашей Европы, а кто так не думает, тот предатель нашего общего христианского дела. Еще, как правило, эта категория граждан уверена, что во всем виноваты американцы, которые вместе с исламистами нашли способ извести под корень Старый свет.
А вот в другую сторону имеются принципиальные нюансы.
Можно считать себя отчаянным прогрессистом и ходить на Болотную. Можно постить разоблачения кровавого режима в Донбассе и Сирии и вообще жить вдалеке и считать себя европейцем.
И при этом искренне возмущаться увольнением венгерской репортерши и трудоустройством сбитого ею с ног беженца.
Беженцы не укладываются в схемы, которые уже стали казаться единственно логичными. Казалось бы, на Балканах или в Балтии, или на Кавказе, что Северном, что Южном, должны понимать толк в беженской беде, в цене доброго жеста и улыбки без желчи. Но все забыто. Беженцев не любят, и будто каждый не любит за что-то свое. Кто-то не любит мусульман. Кто-то понаехавших. Кто-то просто чужих. Кто-то, наоборот, не любит Запад и с некоторой изощренностью совмещает эту нелюбовь к понаехавшим, чужим и мусульманам. Кто-то может даже усмотреть в этом усладу антиглобалистов, для которых происходящее – подтверждение всех анонсированных ужасов. Беженцы стали воплощением таких зол, о которых не догадываются даже палачи из «Исламского государства».
Но в восточноевропейском неприятии квот на коллективное милосердие есть еще нечто общее, почти символическое. Такое, что делает это неприятие куда более общим, чем просто географическое и восточноевропейское.
Привычные понятия складываются в затейливую мозаику. С одной стороны, понятное и корыстное перерастает в поистине цивилизационную обиду, которую пережил один знакомый, перебравшийся в Швецию. Не сказать, чтобы на родине он мог с уверенностью отличить алтарь от киота. Но это нисколько не мешало ему предрекать шведскому социализму неминуемую гибель, к которой вела их непостижимая щедрость к мусульманам. И ведь понятно, что позволить они ее могли себе лишь, как он говорил, за счет экономии на нас, христианах. Ведь в самом деле мы, осчастливившие Швецию и вообще всю Европу своим прибытием, куда больше заслужили выгодный курс конвертации нашего многовекового культурно-ценностного единства.
С другой стороны, дело не в Европе. В советское время до этой Европы очень не каждый мог доехать. А ценностную схему на этот счет передо мной уже тогда раскрыла другая знакомая. Полжизни она, жившая в часе езды от Москвы, мечтала видеть себя москвичкой. А став ею, превратилась в убежденного борца против расширения столицы, даже за счет тех, кто жил прямо за Кольцевой. Примерно так же, наверное, миллионы новых европейцев (а мы же договорились, что термин шире) считают себя приобщившимся к европейским ценностям. И уж точно никак не считают себя в чем-то похожими на беженцев.
Это – новейшая и печальная история одного всеобщего оптимизма на тему Большого Приобщения. Ну да, в той сумеречной части Европы, которую накрыли идеалы пролетарского интернационализма, не случилось той ценностной революции, с которой повезло Западу. Ничего страшного, рухнут стены, и с теми, кому так несправедливо не повезло, все образуется, пусть и не сразу.
Обнаружилось же, что, если революции однажды не случилось, все порастает таким быльем, что второго случая не представляется. Такая вот рассинхронизация истории. Те, кто считал себя насильно оторванным от цивилизации, потеряли гораздо больше, чем просто несколько десятилетий. Они потеряли сам интерес к тем ценностям, потому что теперь им только и остается принять за них их счастливые потребительские плоды.
Мне скажут: в Мюнхене и Брюсселе тоже не все любят смуглых и дурно пахнущих от долгого отсутствия душа людей. Да, не все. Но тут, во-первых, как с коррупцией, которая, как нас успокаивают, тоже есть везде. Не поспоришь. Но вопрос в первичности. В том, что где-то она системообразующая, а где-то нет. А, во-вторых, как не совпали исторические ритмы, так не синхронизировались представления о том, что такое хорошо и что такое неприлично. А раз так, то уже и бессмысленно кому-то напоминать про поезда, спасавшие толпы беглецов от социализма в конце 80-х, от погромов и геноцидов, от войн и землетрясений.
Беженцы – это продолжение серии проклятых вопросов, которые никто никому не задавал при разборе стен и распутывании колючих проволок, полагая, что ответы получатся сами собой. Как, скажем, смертная казнь или сексменьшинства. И ясно стало только теперь: если сотни тысяч беженцев для Европы – проблема, то уж точно не такая глобальная, как приобщение к Европе миллионов, уверенных, что защищать ее ценности надо именно от беженцев. Речь не только о восточноевропейцах, мы договорились.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
